Япония

Япония

Одной из первых воительниц на территории Японии была, вероятно, полумифическая правительница Химико. Но сведения о ней недостоверны и противоречивы, причем вызывают сомнения и имя воинственной государыни, и время ее правления, и даже сам факт ее воинственности. Китайская официальная историческая хроника Саньгочжи («Записи о Трех царствах»), составленная в конце третьего века нашей эры, рассказывает о некоей Бимиху (в японской традиции — Химико), которая в первой половине того же века правила страной Нюй-ван-го, или Ямато, находившейся на территории нынешней Японии. Китайский историограф обошелся с правительницей не слишком почтительно. В «Разделе о восточных варварах» он рассказал о государстве «людей-карликов», которыми управляет «королева-шаманка», «обманывая народ чарами». По сообщению китайца, королева-обманщица тем не менее признала власть императора династии Вэй и дважды отправляла к нему послов с данью, за что ей были пожалованы золотая печать, одежда и бронзовые зеркала. На амазонку Химико была не похожа. Правда, она осталась незамужней, и свиту ее составляли одни женщины (единственным мужчиной, имевшим доступ в ее покои, был брат Химико). Но правительница вела затворническую жизнь, никогда не выходила на люди и, уж во всяком случае, ни в каких битвах не участвовала.

Позднее, уже в восьмом веке, японцы, которым, видимо, показалась обидной такая трактовка и которые захотели иметь у истоков своей государственности кого-нибудь повоинственней, написали в историческом своде «Нихон сёки» о женщине с именем Окинага-тараси-пимэ-но микото, что в переводе означает Госпожа Дыхание Долгое — Изобильная Дева. Впрочем, это имя оказалось слишком длинным даже для японцев, и знаменитая государыня вошла в историю под своим китаизированным посмертным именем Дзингу.

Дзингу, если верить «Нихон сёки», правила на сто лет позже, чем Химико. Однако авторы древнего текста объединили оба персонажа, приписав новой правительнице то, что китайцы сообщали о ее предшественнице, но наделив ее немалой долей воинственности. Так, Дзингу, по их сообщению, совершила успешный завоевательный поход против южнокорейского государства Силла. Однако сами корейцы имели другую точку зрения на этот счет. Корейская хроника «Самгук саги» («Исторические записи трех государств»), созданная в XII веке, сообщает о японской правительнице Бимиху, которая всего лишь прислала в Корею посла с визитом. Правда, корейская хроника помещает эту дипломатическую акцию во вторую половину второго века н. э.

Позднее некоторые японские историки тоже стали охотно сдвигать время правления полумифической правительницы Дзингу назад с тем, чтобы утвердить древность японской государственной традиции. В результате всех этих пертурбаций в народном сознании (как, впрочем, и в сознании ряда историков) возник образ грозной женщины, стоявшей у истоков японской государственности, — предводительницы воинов и завоевательницы Кореи.

Наиболее подробно (и наиболее воинственно) Химико-Дзингу предстает в японском тексте «Нихон сёки». Несмотря на свои последующие воинские подвиги и на то, что в походах государыня носила мужскую прическу и, как она сама выразилась, принимала «мужской облик», японская «амазонка» была по натуре весьма женственна. Хронист пишет: «С малых лет она отличалась дарованиями и мудростью и по красоте превосходила обычных людей». Поначалу воинские дарования юной красавицы никак не проявлялись, но ее красота и мудрость, видимо, прельстили государя Ямато, и она, став его третьей по счету женой, была провозглашена «государыней-супругой».

Царственная чета жила в мире и согласии, но однажды кумасо — жители местности на юге острова Кюсю — «перестали доставлять дань ко двору». Тогда «государь повелел сановникам составить план, как поразить кумасо», и вознамерился лично подавить бунт. Но супруга его воспротивилась. Хронист, впрочем, сообщает, что не сама Дзингу посмела спорить со своим венценосным супругом по поводу предстоящей военной операции (что было бы неприлично для юной женщины, еще неопытной в ратном деле), но некое божество, которое говорило ее устами.

«А было тогда одно божество, оно вселилось в государыню и такое наставление рекло: „Зачем, государь, ты печалишься о неповиновении кумасо? Земля их бесплодна. Стоит ли ради нее собирать войско и нападать? По ту сторону моря есть страна, сокровища которой далеко превосходят страну кумасо, сравнить ее можно с бровями прекрасной девы. В той стране есть ослепляющее глаза своим блеском золото, серебро, несметные многоцветные сокровища. Зовется она страна Силла, что как белоснежная ткань из бумажного дерева. Если ты прилежно исполнишь обряды в мою честь, то подчинишь себе эту страну, не обагряя меча кровью. И кумасо тебе подчинятся…“»

Выслушав жену (или божество), «государь засомневался в сердце». Он не поленился вскарабкаться на высокий холм и удостоверился, что никакой обещанной земли по ту сторону моря не видно. Плыть за горизонт он не осмелился и после очередных пререканий с женой (или с божеством) «отправился воевать с кумасо и вернулся без победы». После чего «внезапно занемог и на следующий день скончался… Государыня же и великий министр Такэути-но сукунэ скрыли траур по государю и правили Поднебесной».

После смерти супруга Дзингу приняла жреческий сан и прежде всего решила выяснить, что за божество ее устами давало государю стратегические советы. Запросив оракул и получив исчерпывающий ответ, она заодно спросила, какие еще боги имеются в мире. Выяснилось, что достоверно есть еще двое, что же касается остальных, то «имеются ли, нет ли — неведомо».

Успокоившись таким образом насчет богов и совершив в их честь положенные обряды, молодая государыня переключилась на дела земные. Во-первых, она, несмотря на ею же изреченные предостережения, все-таки решила довершить дело покойного мужа и разгромить злополучных кумасо. Это она поручила одному из своих приближенных. Впрочем, кумасо уже поняли, что бразды правления перешли в суровые, хотя и женские руки, и «сами подчинились». Но не все подданные молодой государыни явили столь достойный пример законопослушания.

«… В деревне Ноторита жил человек по имени Пасиро-кумаваси. Этот человек был силен и храбр, к тому же у него на теле были крылья, и он часто взмывал в воздух и летал высоко над землей. Он не подчинился велению государыни и часто нападал на людей и грабил их». Тогда молодая правительница «прибыла в Сосоки-но, собрала войско, напала на Пасиро-кумаваси и убила его». Победа, несмотря на то, что противник умел летать, а она, судя по всему, нет, далась ей легко; единственной серьезной потерей в этой битве хронист называет шляпу государыни, которую унесло порывом ветра. Местные жители в память о битве «наименовали то место Микаса» — шляпа. А молодая правительница, вдохновленная легкой победой, «перебралась в угодья Ямато и убила там Табура-ту-пимэ из племени тутикумо». На этот раз ее жертвой пала женщина. Чем провинилась она перед Дзингу, хронист умалчивает. Но ее имя, которое переводится как «обманщица», говорит само за себя. Старший брат «обманщицы» «собрал войско и вышел навстречу государыне. Но услышав, что его младшая сестра убита, бежал».

Получив первые навыки в ратном деле, Дзингу решает отправиться на завоевание страны Силла, от которого так бесславно отказался ее покойный муж. Но сначала надо было выяснить волю богов.

«Изогнув иглу, государыня сделала крючок, взяла зерна вареного риса, из юбки нить выдернула и сделала лесу, встала на камень посреди реки, забросила крючок и обет-клятву укэпи рекла: „Ныне собираюсь я искать западную страну сокровищ. Если задуманное мне удастся, то речная рыба проглотит мой крючок“. Вот подняла она удилище, а на крючок и вправду попалась форель».

Вообще говоря, реки Японии изобилуют форелью, поэтому считать поимку форели знаком свыше было рискованно. Видимо, поэтому Дзингу совершила еще и другие обряды и получила дополнительные благоприятные знамения от богов. В конце концов она вышла к морю, «распустила волосы и стала море молить: „Следуя наставлению богов Неба, богов Земли и обретая опору в душах государей-предков, я собираюсь переплыть синее море и сама завоевывать Запад. И вот, сейчас я опущу голову в воду морскую. Если дано мне получить знак о благоприятном исходе, то — волосы мои! сами собой разделитесь надвое!“. Вот, вошла она в море, опустила в него голову, и волосы ее сами собой надвое разделились».

Волосы, разделенные на два пучка, носили мужчины. Таким образом, море само предложило воинственной государыне вступить на мужской путь воина.

«Завязала она тогда волосы в два пучка, сделала мужскую прическу мидура и рекла приближенным вельможам: „Это очень важное событие для страны — собрать войско и повести всех воинов в другое место. От этого будет зависеть — покой ли воцарится, или опасные треволнения, суждена нам победа или поражение. Сейчас нам предстоит битва. В этом я всегда полагалась на своих министров. Но если дело не удастся — вина будет на вас. И очень из-за этого болит душа моя. Я всего лишь женщина, и ум мой незрел. Однако хочу я на время принять мужской облик и сама пойти на ратное дело. Вверху будут мне опорой души богов Неба, богов Земли, внизу — помощь моих министров, я подниму войско, поведу его через крутые волны, ладью снаряжу и отправлюсь искать землю сокровищ. Если задуманное удастся, заслуги я поделю с министрами, если же нет, то одна я буду нести вину. Таково мое намерение. Давайте теперь вместе об этом подумаем“.

Услышав такое заявление, министры обрадовались, что государыня не собирается возлагать на них вину за возможное поражение, и „с благоговейным трепетом“ приняли появление новоявленного военачальника.

Скоро „во все провинции был разослан приказ — снаряжать ладьи и обучаться обращению с оружием“. Хронист признает, что „в те времена собрать солдат было нелегко“. Однако у молодого полководца имелся прекрасный резерв: Дзингу воздвигла храм и поднесла божеству в дар меч и копье, после чего „войско собралось само собой“.

„Вот, гаданием определили день, когда государыне можно выступить в поход. И государыня самолично, схватившись за боевой топорик, повелела трем своим воинствам: „Если золотые барабаны бьют не в такт и стяги стоят не по порядку, воины тоже не будут в готовности. Если стремиться лишь к тому, чтобы овладеть сокровищами, если алчность чрезмерна, если жалеть себя и думать лишь о себе самом, то непременно попадешь в руки врага. Не надо презирать и недооценивать врагов, даже если они малочисленны. И не надо склоняться перед ними, даже если они сильны. Не прощайте тех, кто насильничает над женщинами. Не убивайте того, кто сдастся сам. Если мы одержим победу, всех ждет награда. Если же кто отступит, то сам и будет виноват““».

Все были готовы к выступлению. Но тут случилась неожиданная заминка: полководцу пришла пора родить. Со дня смерти ее мужа прошло около семи месяцев, так что со стороны нравственности все было в порядке. Но идти в морской военный поход с грудным ребенком на руках было, пожалуй, слишком смело даже для такой женщины, как Дзингу. Почему она не захотела родить и оставить младенца с кормилицами, авторам настоящей книги не вполне понятно. Но факт остается фактом: из всех возможных вариантов воительница выбрала самый нелегкий — она отправилась в море, будучи на девятом месяце беременности. А для того чтобы ненароком не родить в бою, «…взяла государыня камень, положила между бедер и стала молиться: „Родись в этой местности, в день моего возвращения после похода!“»

Молитва помогла, камень тоже, и роды благополучно задержались, как и просила государыня. Боги благоприятствовали беременному военачальнику. «…Бог ветра вызвал ветер, а бог моря вызвал волны, и все большие рыбы морские всплыли и стали помогать ладье. И великий ветер стал попутным, парусник побежал по волнам, и так, не работая ни веслом, ни рулем, ладья приплыла в Силла… Воины, сошедшие с ладьи, заполнили море, засияли военные стяги, раздался перестук барабанов, затряслись все горы и реки. Увидел это издалека ван Силла, подумал — и впрямь несметное воинство сейчас погубит мою страну, — и помутился его разум, лишился он всех чувств».

Противник сдался прекрасной «амазонке» без сопротивления. Ван Силла «связал себе белым шнуром руки сзади за спиной» и «бия головой об землю» пообещал доставлять захватчице обильную дань до тех пор, пока «камни речные, вверх поднявшись, не станут небесными звездами». Что касается его собственной судьбы, то он попросил победительницу назначить его своим конюшим. В этом имелось некоторое несоответствие, ибо, став конюшим Дзингу, побежденный ван никак не мог проконтролировать отправку дани из родной Силлы. Возможно, потому один из приближенных государыни предложил казнить пленника. Но она твердо держалась законов воинской чести.

«„Когда божество давало мне наставление и когда я решила захватить страну золота и серебра, я отдала приказ трем воинствам — „не убивайте того, кто сдастся сам“. Сейчас мы уже овладели страной сокровищ. И люди ее сами решили мне подчиниться. Поэтому убийство вана будет неблагоприятным с точки зрения дальнейшей судьбы“. Поэтому она развязала на нем шнуры, сделала своим конюшим, затем продвинулась в глубь страны, опечатала склады с богатыми сокровищами, забрала карты и посемейные регистры. А потом свое копье, которое служило ей посохом, воткнула в землю у ворот вана, в знак для последующих поколений. Это копье и доныне стоит у ворот вана».

Благодарный ван выдал государыне заложника и «дань в виде золота, серебра, цветных каменьев, узорного шелка, тонкого шелка, из тонкой нити тканого шелка на восемьдесят кораблей нагрузил». Ваны двух соседних стран, узнав о блистательной победе молодой «амазонки», «стали тайком разузнавать, какое у государыни войско, поняли, что на победу надежды нет, и по собственному почину пришли к лагерю государыни и стали биться головой об землю, говоря: „Отныне и впредь пусть нас вечно именуют западными соседями; мы никогда не перестанем приносить дань“».

С тех пор, как сообщает японский хронист, все эти три корейские страны решено было считать владениями Японии. Впрочем, как мы уже писали, у корейцев была на этот счет своя точка зрения, отраженная в хронике, написанной несколько позже.

Что же касается воинственной государыни Дзингу, она вернулась из похода и, как и было запланировано, «соизволила родить государя Помута-носумэра-микото». Потом она оказала должные почести почившему мужу, отстояла престол от покушавшихся на него принцев, рожденных другими женами, и много лет управляла страной в качестве регентши. В военные походы она больше не ходила, но войска при необходимости посылала. Дожила она до столетнего возраста.

Сын знаменитой воительницы, более известный под именем Одзин, оказался достоин воинских подвигов матери. Более того, он был обожествлен, и ему стали воздавать почести как богу войны Хатиману. Для него по всей стране было построено множество храмов и часовен. Мать Хатимана, «амазонку» Дзингу, японцы тоже помнят и чествуют. Один из ежегодных национальных праздников посвящен в Японии памяти героев. В этот день родители по традиции показывают детям картинки и кукол, изображающих знаменитых японцев, рассказывают о совершенных ими подвигах. При этом Дзингу, несмотря на то, что она была красивой женщиной и прекрасной женой и матерью, помешают среди мужских персонажей. Имеется в виду, что она должна явить образец для подражания прежде всего не девочкам, а мальчикам. И тем не менее многие японские девочки за долгую историю страны в той или иной мере приобщались к пути воина.

Женщины, принадлежавшие к сословию самураев, с детства учились владеть оружием. Правда, при этом вовсе не предполагалось, что они будут выходить на поле брани. Но защитить в случае необходимости свою честь женщина могла. По традиции с наступлением зрелости — в день двенадцатилетия — девушка получала от своих близких подарок-кинжал кайкен. Умение владеть им входило в число добродетелей дочери и жены самурая. Кайкен всегда носили с собой — в рукаве или за поясом. Он был пригоден и для ближнего боя, и для метания. И если даже женщина не могла поразить этим кинжалом своего обидчика, она, во всяком случае, была способна вонзить его в собственное тело, чтобы избежать позора. В конце девятнадцатого века самурай Инадзо Нитобэ в своей адресованной европейскому читателю книге «Этика самурая» пишет: «Девушке стыдно было не знать, как правильно покончить с собой. Например, как ни мало она знала анатомию, она должна была знать точное место, где перерезать горло, как перевязать ноги поясом, чтобы после смертельной агонии ее тело было найдено в целомудренной позе». Ритуальное самоубийство женщин называлось «дзигай» и было распространено так же широко, как и «сэппуку» у мужчин. Известны случаи, когда женщины при нападении врагов и угрозе позора, перед тем, как совершить «дзигай», убивали своих детей и тех мужчин клана, которые почему-либо не могли или не желали сделать это сами. Случалось, что самурайские женщины принимали на себя обязательство мести, если ее не могли совершить мужчины.

Помимо кинжала, женщине надлежало владеть мечом и особенно нагинатой — клинком на длинном древке. Длина древка, позволявшая держать противника на безопасном расстоянии, сделала это оружие особенно привлекательным для женщин. В шестнадцатом веке, с появлением огнестрельного оружия, ослаблением значения конницы и усилением роли пеших копейщиков, нагината вышла из употребления у мужчин-воинов. С этого времени она стала специализированным женским оружием для самообороны. Женские нагинаты легче мужских, часто они пышно декорированы. Начиная с семнадцатого века и по крайней мере до конца девятнадцатого нагината была важной частью девичьего приданого. В доме самурая ее размещали над входной дверью — это было почетное место; кроме того, женщина могла в любой момент обратить нагинату против незваного гостя. Здесь же могло висеть и копье, которым женщины тоже нередко умели пользоваться. В женский арсенал также входил нож танто (буквально — короткий меч). Известен вариант танто, замаскированного под веер.

Женщины учились владеть оружием не только для того, чтобы защищать свой дом и свою честь. Это преследовало и еще одну, чисто семейную цель: для того, чтобы воспитать из своих сыновей настоящих воинов, женщина и сама должна была иметь представление о военном деле.

Но встречались в истории Японии и женщины, которые выходили на поле брани с оружием в руках. Их было относительно немного, но история сохранила их имена.

Хангаку Годзэн, известная также под именем Итагаки, была дочерью самурая из клана Тайра. Она славилась как мастер нагинаты. Во время войны кланов Тайра и Минамото на рубеже двенадцатого и тринадцатого веков Итагаки командовала гарнизоном замка Торидзакаяма. Замок был осажден войском клана Ходзё. Под началом у Итагаки было три тысячи воинов; армия противника насчитывала десять тысяч бойцов. Но знаменитая дочь не менее знаменитого клана свято блюла законы воинской чести — бусидо. Она вывела свое войско из замка и приняла бой. Ее поражение стало ее моральной (а заодно и женской) победой. Раненую «амазонку» захватили в плен и отвезли в ставку противника, к сёгуну ненавистного клана Минамото. Здесь она встретилась с самураем Асари Ёсито, который влюбился в Итагаки и добился разрешения сёгуна жениться на ней. Для знаменитой «амазонки» это было тем более кстати, что ее собственный клан Тайра к тому времени был уже окончательно разгромлен: потерял остатки былого влияния и был в значительной мере уничтожен физически. Итагаки вышла замуж и, как истинная амазонка, родила девочку.

Современницей Итагаки была другая прославленная воительница — Томоэ-годзэн. Она тоже участвовала в борьбе двух знаменитых кланов, но на стороне Минамото. Правда, в отличие от Итагаки реальность Томоэ ничем не подтверждается. Ее имя появляется в японском эпическом романе «Повесть о доме Тайра», созданном в тринадцатом веке. Повесть эта дошла до нашего времени во множестве вариантов, некоторые ее части бытовали как самостоятельные произведения. Когда-то история борьбы Тайра и Минамото передавалась из уст в уста, певцы-сказители декламировали ее, аккомпанируя себе на лютне «бива». Теперь о некоторых из героев эпоса уже трудно с уверенностью сказать, жили они на самом деле или же были лишь плодом воображения многочисленных авторов. В четырнадцатом веке Кэнко-хоси в своей книге «Записки от скуки» писал по поводу достоверности знаменитой повести: «…монах Юкинага создал „Повесть о доме Тайра“ и обучил слепца по имени Сёбуцу рассказывать эту повесть. А Сёбуцу, уроженец восточных провинций, расспрашивал воинов-самураев о ратных делах и о них самих и помог Юкинаге все это описать».

Про Томоэ сказано, что она была «…белолица, с длинными волосами, писаная красавица! Была она искусным стрелком из лука, славной воительницей, одна равна тысяче! Верхом ли, в пешем ли строю — с оружием в руках не страшилась она ни демонов, ни богов, отважно скакала на самом резвом коне, спускалась в любую пропасть, а когда начиналась битва, надевала тяжелый боевой панцирь, опоясывалась мечом, брала в руки мощный лук и вступала в бой в числе первых, как самый храбрый, доблестный воин! Не раз гремела слава о ее подвигах, никто не мог сравниться с нею в отваге…».

Томоэ была женой (либо, в другом варианте, вассалом) некоего Ёсинаки из клана Минамото. Сам Ёсинака сначала исправно воевал с кланом Тайра, чем, собственно, занимались в те времена все члены клана Минамото. Но после того, как он одержал блистательные военные победы и стал претендовать на лидерство, другой вождь клана Минамото, Ёритомо, решил на время забыть о ненавистных Тайра и переключился на борьбу с бывшим соратником. Томоэ, ранее сражавшаяся бок о бок с Ёритомо против клана Тайра, осталась верна своему сюзерену (либо мужу) и с той же яростью обратила оружие на Ёримото. Когда в решающей битве войска Ёсинаки были разбиты превосходящими силами противника, он приказал Томоэ спасаться бегством:

«„Ты — женщина, беги же прочь отсюда, беги скорей, куда глаза глядят! А я намерен нынче пасть в бою. Но если будет грозить мне плен, я сам покончу с жизнью и не хочу, чтоб люди смеялись надо мной: мол, Ёсинака в последний бой тащил с собою бабу!“ — так говорил он, а Томоэ все не решалась покинуть Ёсинаку, но он был непреклонен».

Несмотря на то что военачальник столь непочтительно отозвался о своей соратнице (а может быть, именно поэтому), Томоэ решила напоследок еще раз проявить себя бравым воином. Битва была безнадежно проиграна, и речь шла уже не о победе, а о воинской чести.

«„О, если бы мне встретился сейчас какой-нибудь достойный противник! — подумала Томоэ. — Пусть господин в последний раз увидел бы, как я умею биться!“ — и, с этой мыслью остановив коня, стала она поджидать врагов. В это время внезапно появился прославленный силач Моросигэ Онда, уроженец земли Мусаси, и с ним дружина из тридцати вассалов. Томоэ на скаку вклинилась в их ряды, поравняла коня с конем Онды, крепко накрепко с ним схватилась, стащила с коня, намертво прижала к передней луке своего седла, единым махом срубила голову и швырнула ее на землю. Потом сбросила боевые доспехи и пустила коня на восток».

О дальнейшей судьбы воительницы разные авторы сообщают по-разному. Некоторые утверждают, что она все-таки погибла в последней междоусобной битве клана Минамото. Другие — что она скрылась с поля боя, захватив с собой голову своего сюзерена. Есть и такая точка зрения, что, несмотря на всю воинственность Томоэ, ее дальнейшая жизнь была вполне обычной для почтенной японки из знатной семьи: она вышла замуж за своего победителя, а после его смерти сменила путь воина на «восьмеричный путь», заповеданный Буддой, и удалилась в монастырь, где закончила свои дни в мирном подвижничестве.

В семнадцатом веке ведущей идеологией Японии стало конфуцианство, которое и раньше было известно в стране, теперь же получило официальную поддержку правящего клана Токугава. Новая идеология не признавала за женщинами права на воинственность (как и вообще каких-либо прав помимо права, оно же и обязанность, на семейные добродетели). Интересно, что в последней из решающих войн, в которых сегуны клана Токугава отстаивали свою власть и свою идеологию, на стороне их противников воевал женский корпус. При защите осажденной Осаки в 1615 году им руководила Ёдогими, мать военачальника Тоётоми Хидэёри. После того, как крепость пала, и Хидэёри, и Ёдогими совершили ритуальное самоубийство.

С этого времени положение японских женщин начинает определяться заветами Конфуция. О том, что думали по поводу прекрасного пола сам знаменитый учитель и его китайские ученики, авторы настоящей книги говорили в главе «Китай». Но моралисты Японии подхватили знамя, поднятое в Поднебесной, и довели идеи своих западных наставников до блестящего логического совершенства. Уже в семнадцатом веке японский конфуцианец Кайбара Эккен написал трактат, озаглавленный «Величайшее поучение для женщины». По крайней мере до конца девятнадцатого века его детальнейшее изучение, в том числе регулярное переписывание, было обязательным для любой японской девушки. Авторы настоящей книги хотя и не являются японскими девушками, но тоже внимательно изучили этот трактат и пришли от него в полное восхищение. Замечательный моралист исчерпывающе объяснил, что женщина не способна к какой-либо осмысленной деятельности по причине «прирожденной глупости». «Природа женщины пассивна, — пишет Кайбара. — Пассивность же, будучи одной природы с ночью, темна. Отсюда и выходит, что неблагоразумие женщины мешает ей понимать свои прямые обязанности». Даже частое посещение храмов женщиной, не достигшей сорока лет, Кайбара считает недопустимым. Впрочем, предоставим слово самому моралисту.

«Пять самых дурных болезней духа присуши женщине: непослушание, вечное недовольство, любовь к клевете, ревность и глупость. Без всякого сомнения этими пятью болезнями страдают семь или восемь из десяти женщин, и уже отсюда ясна низменность природы женщин сравнительно с природою мужчин. Женщина должна лечить эти болезни с самоуглублением и самоосуждением… Так велика прирожденная ей глупость, что ей надлежит во всех мелочах не доверять себе самой и слушаться своего мужа…

Женщина должна смотреть на своего мужа, как на господина, и должна служить ему с благоговением и почтением, никогда не позволяя себе думать о нем с неодобрением или легкомысленно. Великий долг женщины во всю ее жизнь есть послушание. При обращении к мужу как выражение лица жены, так и манеры ее должны быть вежливы, скромны и кротки и отнюдь не своенравны и сварливы…

Когда муж делает распоряжения свои, жена никогда не должна ослушаться его. В сомнительных случаях она должна переспросить его и послушно следовать его указаниям. Если когда-либо муж обратится к ней с вопросом, она должна внимательно и точно отвечать ему. Необдуманный ответ есть признак грубости. Если когда-либо муж разгневается, то жена должна слушать его со страхом и трепетом, а отнюдь не сердиться на него и не озлобляться против него. Жена должна смотреть на своего мужа, как будто он само небо, и никогда не уставать думать о том, как лучше подчиниться ему и тем избежать небесной кары…

Если муж поступает дурно и неблагоразумно, она должна, прежде чем увещевать его, добиться кроткого выражения лица своего и смягчения своего голоса…

Почитая своих собственных родителей, она ни секунды не должна переставать думать о родителях мужа. Женщина не должна переставать ни днем, ни ночью отдавать им должное почтение. Никогда не должна она отказываться ни от какой работы, совершения которой они потребуют от нее… Во всем она должна спрашивать позволения свекра и свекрови и следовать указанному ими направлению… Женщина, если даже они найдут удовольствие ненавидеть тебя и оказывать над тобой насилие, то не сердись на них и не ропщи на них».

Японским женщинам, выраставшим под сенью нравственных законов замечательного конфуцианца, было не так-то легко проявить воинственность, и «амазонки» стали встречаться в Стране восходящего солнца все реже. Но зато с шестнадцатого века японки получили возможность проявить себя на другой, тоже не слишком мирной стезе: на пути куноити — женщин-ниндзя.

Предание гласит, что первая в Японии сеть куноити была создана в шестнадцатом веке некой Мотидзуки Тиёмэ. После того как ее муж Мотидзуки Моритоки пал в бою, вдова решила продолжить дело своего супруга и поддержать политические устремления его семьи. Поскольку род Мотидзуки издавна контролировал деятельность мико — женщин-шаманок в синтоистских святилищах, — Тиёмэ решила сочетать духовное с военным. Она организовала нечто вроде школы мико, куда собирала со всей округи беспризорных девочек-сирот или младенцев из бедных семей. В глазах окружающих благотворительность Тиёмэ служила к ее вящей славе. Сиротки приобщались к храмовой деятельности, учились лечить болезни, играть на музыкальных инструментах и исполнять ритуальные танцы. И даже близкие люди не знали, что помимо этих второстепенных искусств почтенная вдова преподает юным девственницам шпионские навыки и умение убивать.

Куноити называли «отравленными цветами». Их методы отличались от методов, которыми пользовались мужчины-ниндзя: важнейшее место в их арсенале занимали женские чары. Главной задачей куноити был сбор информации, распространение слухов… Они часто применяли яды. Но оружием, в том числе самым необычным, они тоже владели прекрасно. Куноити использовали иглы — их выдували из крохотной бумажной трубочки. Иглы потолще, с кисточками из разноцветных шелковых нитей, носили у пояса в маленьких бумажных ножнах — такую иглу можно было всадить в какую-нибудь уязвимую точку тела. Оружием часто служили заколки для волос, их могли использовать для метания. Иногда эти заколки были отравлены. Традиционным оружием куноити были кольца с шипами, цепи с грузиками на концах…

Куноити избегали пользоваться мужским оружием и вступать в открытые поединки. Они скрывали свои воинские таланты, выдавая себя за артисток, гейш, проституток… Часто куноити носили монашеское одеяние, и, глядя на них, можно было подумать, что эти женщины в полной мере соблюдают завет моралиста Кайбары: «Единственные качества, приличные женщине, это — кроткое послушание, целомудрие, сострадание и спокойствие».