Из воспоминаний Виктора Сергеевича Шабунина о быте жителей Лесного, подготовленных им в 1979 году

Из воспоминаний Виктора Сергеевича Шабунина о быте жителей Лесного, подготовленных им в 1979 году

В начале XX века Лесной был благоустроенным, но вместе с тем и очень тихим зеленым пригородом с почти по-деревенски чистым воздухом. Снег в Лесном всю зиму оставался сверкающе чистым.

Новосильцевская улица представляла собой щебенчатое шоссе, окаймленное с обеих сторон чистыми, сухими канавами, поросшими травой. От каждого дома через канаву были перекинуты довольно широкие деревянные мостики. На том, что вел к калитке нашей дачи, стояли по бокам, друг против друга, хорошие деревянные скамейки со спинками. На этих скамьях мы иногда под вечер сидели своей семьей. Между канавой и шоссе проходила по линии дач хорошо утоптанная песчаная дорожка шириной шага в два, отгороженная от проезжей части невысокими деревянными тумбами. Вдоль противоположной, парковой, стороны стояли керосиновые фонари.

В темное время года с наступлением сумерек вдоль улицы быстрым шагом, почти бегом, проходил фонарщик с легкой лесенкой на плече. Он приставлял лесенку к фонарному столбу, поднимался ступеньки на две-три и, чиркнув спичкой, зажигал фонарную лампу, предварительно оправив ее. Ранним утром тот же фонарщик гасил лампы. Расстояние между фонарями было немаленькое, и фонари не столько освещали улицу, сколько обозначали ее.

Чистоту на участках домовладений – в саду, на дворе и на улице, а также наблюдение за общим порядком против дома обеспечивали дворники. Иногда можно было видеть на улице и городового, неторопливо обходившего свой обширный участок.

Новосильцевская улица была малопроезжей и малолюдной, как и большинство улиц Лесного. Ее тишина нарушалась лишь возгласами «торговцев в разнос». Так, периодически возле нашего дома появлялся рыбник Иван с большим деревянным ушатом на голове, где между кусков льда лежала свежая рыба. Худощавый, в стареньком пиджачке, он всегда шел торопливой походкой, ловко балансируя ушатом, установленным поверх фуражки на довольно толстом пеньковом колечке, и покрикивал нараспев тенорком: «Рыба свежая, ры-ы-ба!».

Заслышав его голос, мама иногда выходила на балконное крыльцо и кричала ему: «Иван, зайдите!» «Слушаю-с, барыня!» – отвечал он и через минуту уже снимал на кухне с головы свой тяжелый ушат и показывал товар. Рыба у него была обычно безупречно свежей, хорошей, и потому мама охотно ее брала. Но и на старуху бывает проруха. Как-то Иван рассказал, что однажды ему у оптового торговца, где он брал свой товар, подсунули не совсем свежую рыбину, а он недоглядел. Эта рыбина была затем куплена семьей какого-то довольно важного господина и приготовлена к обеду. Порча обнаружилась лишь тогда, когда рыбу подали на стол. Господин возмутился, приказал убрать рыбу и вызвать Ивана. Когда он на следующий день явился, господин устроил ему разнос: «Ты чем же это меня кормишь?» и т. д. и приказал в своем присутствии есть рыбу. «Ну и что же вы, Иван?», – спросила мама с сочувствием. «Плакал, а ел!» – отвечал он. И что другого мог он сделать? Не терять же ему было постоянного покупателя. Ему – уличному разносчику, жившему с семьей на копеечную разницу между оптовыми и розничными ценами, в условиях конкуренции продовольственных магазинов, имевшихся в Лесном!

У каждого торговца-разносчика была своя манера выкликать свой товар. Например, торговка готовым платьем протяжно выкрикивала нараспев, словно выпевала, с удивительным переходом в конце возгласа на другой гласный звук: «Кофточки, рубашки, юбки-е-е-е!». А порой нас смешили отрывистые, почти лающие звуки довольно низкого мужского голоса, воспринимавшиеся ухом как какое-то таинственное «кап-кеп-по!» Это делал обход дач со своим мешком скупщик всякого утиля, и возглас его означал: «Костей-тряпок!»

Изредка появлялся на нашей улице кто-нибудь из китайцев, торговавших мануфактурой. Однажды такой торговец был приглашен мамой зайти в дом. Свой товар он показывал в нашей просторной светлой, в два окна, кухне. Китаец был сильно худощав, со смугло-желтым лицом и длинной, тонкой очень черной косой. Его товар был изумительно аккуратно сложен – отрез за отрезом – и образовывал плотный тюк. Ни на одном отрезе нельзя было заметить ни единой случайной складки, ни смятого уголка! Смуглые руки китайца с длинными тонкими пальцами необычайно ловко развертывали и свертывали ткани, и те, словно сами собой, снова укладывались в плотную прямоугольную стопу. Закончив у нас торговлю, китаец туго обвернул свой тюк какой-то прочной серой тканью и как будто без особого усилия вскинул его на спину, хотя тюк, видимо, был очень увесист.

Но китайцы промышляли не только торговлей тканями. Однажды мне довелось видеть китайца в роли уличного фокусника. В конце Муринского, у Малой Спасской, китаец разостлал прямо на мостовой небольшой, сильной потертый коврик и на нем, окруженный зрителями, давал свое представление. Один из номеров состоял в следующем. Китаец вынул из небольшой шкатулки очень гладкую костяную палочку, гладкую, сантиметра три длиной и миллиметра два с половиной в диаметре, со слегка утонченными и закругленными концами и, показав ее зрителям, ввел ее себе в нос, так что она там совершенно скрылась. Затем он слегка помедлил, после чего раза два-три мигнул глазом… и кончик палочки высунулся из-за нижнего века! Создалось впечатление, что фокусник каким-то чудодейственным способом заставил ее перейти из носа в глаз. Многие были поражены и изумленно покачивали головами…