ЗАПИСКИ СТАРОЖИЛА Галина Николаевна Есиновская [33]
ЗАПИСКИ СТАРОЖИЛА
Галина Николаевна Есиновская [33]
Об авторе:
Галина Николаевна Есиновская родилась в Ленинграде в 1925 году. В возрасте трех лет с родителями переехала в Лесной. Всю блокаду оставалась в Ленинграде. В первый год блокады, окончив среднюю школу, работала рабочей оранжереи. В 1942 г. поступила учиться в Педиатрический институт. С 1950 по 1986 г. – врач-рентгенолог, затем – преподаватель Военно-медицинской академии. Автор трех монографий по рентгенологии. В своих записках автор придерживается названия Лесное.
* * *
Лесное издавна было известно как наиболее возвышенная и поэтому наиболее здоровая часть Петербурга. В прошлом влиянию особенностей местности, «розе ветров» придавали особо важное значение, и больным со слабыми легкими, начинающейся чахоткой врачи советовали селиться в Лесном, хотя бы на летнее время. И действительно, возвышенное положение, песчаная почва, сосновый воздух, тишина и неторопливая жизнь предместья оказывали свое плодотворное влияние. Возможно, имело значение, что когда-то здесь был берег моря, в те давние времена, когда еще не была сформирована Нева и залив составлял единое целое с Ладожским озером, о чем говорят находки ракушек на Поклонной горе и в Озерках. Во всяком случае, по целебному действию местности Лесное приравнивали к Царскому Селу.
Развитие культурной жизни в Лесном тесно связано с нахождением здесь двух крупнейших учебных институтов – Лесного (в дальнейшем переименованного в Лесотехническую академию) и Политехнического (ныне получившего название Технического университета). Вокруг этих двух центров группировалась интеллигенция, селились студенты и преподаватели.
…Аура высокой интеллигентности, исходящая из сообщества людей, причастных к Политехническому институту, распространялась далеко за его пределы, легко перешагивала красивую решетку с массивными воротами, некогда отгораживавших институт от улицы. Влияние этой ауры особенно чувствовалось среди детей. Так, в начале 1930-х годов вблизи Политехнического института была выстроена школа[34]. Она стояла среди сосен, белое красивое здание с большим куполом астрономической обсерватории на крыше и двумя выдающимися вестибюлями для начальной и средней ступеней. Планировка школы была отличная – широкие коридоры с большими проемами на каждом этаже позволяли вдоволь набегаться за переменку, много специальных классов – по биологии, химии, физике, амфитеатр для рисования, живой уголок, актовый и физкультурный залы, огромная столовая и даже киоск, где можно было купить перышко, карандаш, тетрадку.
В школе было много параллельных классов, около тысячи учащихся. Я пришла учиться в четвертый класс в середине 1930-х годов и сразу почувствовала лидерство мальчиков из Политехнического института. Они составляли ядро школы. Девочки разных классов тоже объединялись, но меньше. Многие были знакомы домами, ходили в кружки в Клуб ученых.
В войну в школе был госпиталь, а сразу после войны… школу у детей отобрали. В ней работал Институт телевидения, до того уж засекреченный, что даже название у проходной не повесили. Он все разрастался и разрастался, строились все новые и новые корпуса, и здание школы оказалось как бы замурованным и невидимым снаружи. Воздвигли огромную ограду, окончательно вырубили все сосны, и от великого их множества осталось всего только три – напротив, за трамвайными путями, как в пушкинском Михайловском: две вместе и одна поодаль.
Когда-то, по рассказам аборигенов, услышанным еще в детстве, почти вся территория Лесного была покрыта лесом. Он начинался от берега Невы. Задачей Кушелева-Безбородко (она сохранилась и поныне с оградой из множества львов, держащих в зубах цепи) при Екатерине Второй был увеселительный сад, переходящий в лес. До войны отдельные приметы старины еще сохранялись в наших местах. Так, еще был цел небольшой каменный обелиск, напоминающий по форме старые верстовые столбы, что стоят по дороге в Царское Село, установленный, согласно преданию, в память любимой собачки Екатерины, подаренной ей Кушелевым. Рядом с этим памятником, на повороте нынешней Политехнической улицы к проспекту Непокоренных, стояла старая часовня. Местоположение ее определялось находившимся далее Богословским кладбищем.
До войны при похоронах гроб устанавливали на дрогах, запряженных лошадью в траурной попоне, и провожающие шли за гробом весь путь пешком. Более богатые похороны сопровождались музыкантами, они тоже шли пешком, иногда через весь город, и время от времени исполняли траурные мелодии. Когда похоронная процессия проходила мимо часовни и сворачивала на Большую Спасскую улицу, по сути дела, уже прямую дорогу на кладбище, музыканты исполняли похоронный марш, и щемящая душу музыка далеко разносилась по предместью.
Троицкая церковь. Фото 1950-х гг.
По ходу процессии на Большой Спасской была деревянная церковь. До революции рядом с ней начали строить каменную, но закончить не успели, и стояла она в виде мрачной глыбы. Сейчас этих церквей нет. В начале 1970-х годов деревянную церковь разобрали и перенесли на Шуваловское кладбище, а каменную – уничтожили. На этом месте теперь от Большой Спасской улицы (ныне – пр. Непокоренных) отходит Гражданский проспект[35].
Троицкая церковь, 1964 г. Фото К.В. Овчинникова
Раньше и на Богословском кладбище была церковь, и в ней отпевали покойных. Ее снесли задолго до войны. Следует упомянуть о своеобразном перемещении Богословского кладбища. В начале 1930-х годов оно как бы шагнуло на север. Южную часть закрыли, часть могил родственники перенесли в другой конец кладбища, а здесь разместили воинскую часть с артиллерийской лабораторией. Отсюда и название Лабораторной улицы у противоположной стороны кладбища. Помню, как волновались лесновские жители, – переносить покойных было тяжело морально и очень дорого. Позднее, в войну, братские могилы возникали и на Пискаревском, и на севере Богословского кладбища. Там же начались захоронения, и бывший пустырь тесно заполнился могилами до самой Железнодорожной больницы.
Нынешнее мемориальное Пискаревское кладбище образовалось на месте маленького сельского кладбища несуществующей ныне деревни Пискаревка[36]. Сюда и начали свозить покойных при очистке города весной 1942 года. Хотя это место расположено несколько дальше от центра города, чем Богословское кладбище, возить сюда было удобнее – не надо было сворачивать, переезжать железнодорожные пути и ехать по самому кладбищу. Машины разгружали тут же, у самой дороги. Помню, как весной 1942 года машины, доверху нагруженные трупами, шли по Малой Спасской улице и сворачивали на Большую Спасскую.
Раньше Площади Мужества не существовало. На этом месте был перекресток нескольких улиц: Малой Спасской (ныне – ул. Карбышева), Большой Спасской (ныне – пр. Непокоренных с несколько измененным направлением по сравнению с прежней улицей), Алексеевского проспекта (ныне части Политехнической улицы от Кушелевки до площади) и Старо-Парголовского проспекта (ныне – пр. М. Тореза).
Здесь же, у перекрестка улиц, была остановка трамваев № 9 и 25. Трамвай № 18 стал ходить в Лесное позднее, в середине 1930-х годов, и маршрут его был несколько в стороне.
На перекрестке, как его тогда звали, «пятачке», по сути дела, находился центр Лесного. Наряду с деревянными здесь было и несколько каменных домов в три и даже четыре этажа. На «пятачке» размещались булочная, два продуктовых магазина, товарный магазин под названием «Вузовец», книжный магазин, где продавались и канцелярские товары, почта, парикмахерская, фотография, пошивочное ателье, большая аптека и кинотеатр «Миниатюр». Кинотеатр действительно был маленьким. В нем было всего 20 рядов по 12 мест в каждом. К зрительному залу вел узкий коридор, расширявшийся и образовывавший подобие фойе, обставленного по краям стульями, посередине которого, на столе, возвышался Дон Кихот – чугунная отливка Каслинского завода, но почему-то посеребренная.
На «пятачке» был еще один магазин, который назывался «Молокосоюзом». Тут продавали молочные продукты, много разных сортов колбасы и копченостей.
Так вот, на этом перекрестке в первую блокадную зиму всем нам приходилось простаивать долгие часы не только днем, но и ночью в очередях, чтобы отоварить карточки. Никогда не было известно заранее, привезут ли что-нибудь в магазин и когда привезут, а очереди стояли и стояли. Когда начинались тревога и обстрелы, очереди разгоняли, но потом она собиралась снова. Было безумно холодно, в декабре и январе морозы доходили до 30–35 °C, мы стояли в валенках, закутанные в шали и одеяла. Часто оказывалось, что привезли, но не то: например, на крупяные талоны привезли горох, а его брать было невыгодно – приварок был очень маленьким. Лучше всего было достать пшено или овсянку. Часто уходили ни с чем и снова шли в очередь.
Стоя в этих бесконечных очередях, еще осенью я заметила, что нет-нет, да провезут на тележке, а потом и на санках что-то большое, деревянное, как я думала, платяной шкаф. Но почему всем понадобились шкафы и к тому же такие грубые, неотесанные? Я не могла тогда сообразить, что это самодельные гробы и везут их на кладбище. Потом этих деревянных «шкафов» уже не стало, покойных завертывали в простыни, а в самую лютую зиму уже никого никуда не везли – не было сил. Но когда в марте засветило солнце, и стало теплее, принялись за очистку города. Извлекали огромное количество трупов из квартир, подворотен и даже трансформаторных будок, грузили на машины и везли на разные кладбища, но больше всего – на Пискаревку. Было жутко видеть такие горы трупов, причем некоторые умершие были полностью раздеты. Но к весне мы все уже привыкли к смерти.
Круглая баня. Фото 1931 г.
Чтобы закончить рассказ о площади Мужества, надо упомянуть и о бане, построенной на «пятачке» в конце 1920-х годов[37], напротив существовавшей ранее керосиновой лавки. Кстати, о лавке. В ней кроме керосина продавали немудреную дешевую посуду, тазы, метелки, гвозди, разный хозяйственный инвентарь. Пары керосина в те годы считались целебными, и продавщица охотно рассказывала о том, как, придя на работу в эту лавку, она полностью вылечилась от туберкулеза. И действительно, сколько я ее помню, она всегда была крепкой и розовощекой.
Наша баня, а она стоит и поныне, имеет совершенно необычную круглую форму, поэтому ее и называют «круглой баней». Круглая форма бани была связана с архитектурной модой тех лет. Полукругом выстроили и поликлинику на 2-м Муринском проспекте[38]. И сейчас она там стоит, но ее надстроили и расширили, подъезд и вестибюль резко ушли внутрь, и вид здания стал достаточно нелепым. Круглыми были и один из выступающих вестибюлей в моей школе, и вход в магазин на Скобелевском проспекте. Сейчас таких круглых сооружений почти не сохранилось, и здание бани взято под охрану как памятник архитектуры.
В ней одновременно было открыто два мужских и два женских класса. Всю одежду, включая пальто и белье, закрывали на замки в узенькие шкафчики, которые находились позади большой общей скамейки, на ней раздевались и одевались посетители. В моечной было достаточно большое количество жестяных шаек с ручками, из расчета по две на каждого: в одной стоять, в другой – мыться. Но некоторые посетители захватывали по три шайки и мылись не в одной, а сразу в двух. Из-за этого иногда возникали ссоры.
С нашей баней связан один своеобразный эпизод времен войны. Осенью 1941-го года бани закрылись из-за отсутствия воды, топлива и электричества. Люди почти не мылись в ту зиму – везде было холодно, доставать воду трудно, нагревать негде. Чуть ополаскивали лицо и руки – и только. В Лесном в этом отношении было легче: почти у всех имелись запасы дров в сараях, можно было натопить хотя бы одну комнату в квартире. Многие колодцы замерзли, но некоторые все-таки существовали, и до них было идти несравнимо ближе, чем живущим в центре города – до Невы. Но все равно сил не было, и люди мылись мало. И вдруг в апреле везде на заборах, и в том числе на наших воротах, появились маленькие обрывки бумажек – объявления о том, что с такого-то числа начинает работать баня, но будет подаваться только горячая вода, холодную нужно приносить с собой.
Мы с мамой взяли в баню полное ведро воды. Действительно, из кранов лился только крутой кипяток. У многих не было холодной воды, и нам пришлось делиться.
Но вернемся в довоенное время. Мне бы хотелось подробнее остановиться на улицах Лесного. Как и везде, были большие улицы и маленькие. Самой большой был Старо-Парголовский проспект, на котором мы жили. Широкий и очень красивый, он начинался от того самого «пятачка» и шел до Поклонной горы, длина его составляла четыре километра. В начальной части проспекта тротуары были обсажены высокими кустами акации, и летом прохожие шли в легкой тени под пологом из ветвей и листьев. Дома стояли в глубине участков, а с тротуаром граничили решетки или легкие ажурные заборчики. В некоторых местах были живые изгороди из кустарников с натянутой проволокой.
Особенно красивая ограда была вокруг дома в самом начале проспекта. Этот дом сохранился и поныне, правда, сейчас он имеет далеко не тот вид, как раньше, но все же напоминает замок. Не сохранилась веранда на первом этаже, обращенная в сторону проспекта, с узкими высокими окнами и ведущими к ней с обеих сторон красивыми пандусами. Нет на крыше шпиля с флюгером, исчезли витражи в окнах при входе. Про этот замок ходило много легенд, говорили, что тут жил Шаляпин. Но в действительности все было гораздо более прозаично.
Хозяином дома был некто Котлов, владелец нескольких деревянных доходных домов очень скучного вида, расположенных поблизости[39]. Себе же он заказал выстроить вот такое необычное здание. Жить в нем зимой было холодно, особенно холодной была винтовая лестница с узорчатыми перилами, ведущая на второй этаж. Все это рассказывала его внучка, доживавшая свой век в нашем доме. Позднее – и до войны, и после нее, до 1960-х годов, – здесь находилась районная библиотека Серафимовича, потом переехавшая в новое здание на нашей же улице. В блокаду библиотека работала. Каждый день приходила пожилая библиотекарша, топила печь в одной из комнат и очень доброжелательно доставала книги посетителям. Так что можно было там посидеть, отогреться и почитать.
Бывший дом Котлова в конце 1950-х – начале 1960-х гг. Над входом – вывеска «Агитпункт». Из семейного архива Е. И. Агеевой
Старо-Парголовский проспект пересекало много улиц, большинство из которых теперь не существует. Если идти в сторону Поклонной Горы, то налево последовательно отходили: Лесная, Болотная, Малая Объездная, Васильевская, Кузнечная, Осиповская, Рашетова. Направо шли Яшумов переулок, стыковавшийся с Большой Объездной, ныне переименованный в улицу Курчатова, Яковская, Ананьевская и Михайловская улицы. Отсюда до самой Поклонной Горы, до дачи Бадмаева, каменного красивого здания, стоявшего на самой высокой точке возвышенности и принадлежавшего врачу тибетской медицины, лечившему цесаревича Алексея, простирался сплошной лес – Сосновка.
Помню, что в конце 1920-х годов лес начинался гораздо ближе, от нынешнего Телевизионного института, но потом его постепенно вырубали и местность застраивали. Улица, которая сейчас идет вдоль этого института, ныне носящая имя Шателена, раньше называлась Пустым переулком. На нем посредине, с южной стороны, был всего один дом, а вокруг – огороды и пустыри. Северная сторона представляла собой опушку леса – сухого, с высокими соснами, – где мы собирали шишки для самовара.
Маленькие улицы, пересекавшие Старо-Парголовский проспект с правой стороны, напоминали просеки среди разреженного леса (кроме полностью застроенного Яшумова переулка). Дома были маленькими и далеко отстояли друг от друга. Сосновку охранял лесник, и в глубине леса, приблизительно напротив нынешней Дрезденской улицы, стояла маленькая избушка лесника, потом она сгорела.
Из улиц, отходивших налево, особенно красивой была Лесная. Она делала колено и была густо застроена только в начале, дальше дома стояли редко. По правую сторону, начиная с места перекреста ее с Болотной улицей, довольно большое пространство занимал питомник Лесотехнической академии, где выращивали различные породы деревьев, а слева стояли дивные березы какой-то особой разновидности с длинными, тонкими ветвями, низко спускавшимися в земле. Лесная улица упиралась в Большую Объездную, справа виднелась Серебка с такими же березами по ее берегам. Внизу, у самой воды, был небольшой, но двухэтажный дом, и одно время кто-то в этом доме держал уток. Стайка птиц медленно проплывала по пруду.
Улицы, отходившие налево от Старо-Парголовского проспекта, начиная с Васильевской, имели довольно крутой наклон вниз. Леса внизу не было. Васильевская улица доходила до завода «Светлана». Ныне на ее месте – часть Светлановского проспекта…
Характер домов на всех этих улицах был очень разным. Встречались и скучные, дощатые дома без каких-либо украшений. В начале 1930-х годов в разных местах возникли так называемые «стандартные дома» – длинные, двухэтажные, абсолютно одинаковые, по-видимому, щитовые. Строились они очень быстро и, как говорили, были рассчитаны всего на 10 лет. Однако типичными для Лесного являлись небольшие двухэтажные деревянные домики с резными наличниками, балконами или верандами, часто – с цветными стеклами и выходами в сад. Несколько ступеней из садика, до половины стеклянная дверь, и посетитель оказывался на веранде. Оттуда еще одна стеклянная – и он уже в комнатах. Эту дверь закрывали на задвижку обычно только ночью. Встречались и открытые балконы на первом этаже. Тогда имелась всего одна дверь, ведущая в комнаты. Хозяин или хозяйка нередко все лето спали на таком балконе. Теперь это даже трудно себе представить. Воровства в наших краях не было, никто квартиры не грабил. Да и условий таких не было – все друг друга знали, и если бы кто-нибудь чужой начал что-либо выносить из квартиры, все бы соседи сбежались и поймали вора.
Так вот, дома в Лесном были очень разными, а иногда – и необыкновенными. Два таких дома стояли на левой стороне Старо-Парголовского проспекта, дальше Васильевской улицы. Один из них мы называли «Домиком с коньком». Резное изображение головы лошади, а в давние времена – череп лошади нередко помещали на фронтоне избы или укрепляли на крыше. Такой обычай остался от язычества, когда считалось, что голова лошади охраняет от злых духов. Здесь же во всю длину довольно низкого одноэтажного дома со множеством деревянных украшений тянулась широкая массивная резная полоса. В передней части один из завитков увеличивался, изменял форму и приобретал некоторое сходство с головой лошади.
Второй дом, «Китайская дача», напоминал пагоду. Своеобразные крыши с фестонами по краям заканчивались загнутыми кверху углами, типичными для китайской архитектуры…
Второй большой магистралью в Лесном был 2-й Муринский проспект. Довольно большой улицей являлась Новосильцевская, ныне Новороссийская улица. Она граничит с парком Лесной академии и застроена только с одной стороны. Прежде здесь стояли очень красивые дачи, принадлежавшие знатным вельможам. Долго сохранялись ажурные решетки, массивные чугунные ворота.
Интересны улицы, идущие в северном направлении. Они тоже первоначально пролегали среди леса, потом густо застроились. Недаром большие открытые веранды Костнотуберкулезного института (Ленинградский институт хирургического туберкулеза и костно-суставных заболеваний – ЛИХТ) на Политехнической улице были обращены прямо в лес, и детей в гипсовых кроватках выносили на целый день на веранды – дышать сосновым воздухом.
Примечательной в этих краях была и ферма Бенуа. Она существовала долго, на ее базе образовался совхоз «Лесное», и еще в 50-х годах лесновские жители ходили туда за молоком, отличавшимся высоким качеством[40].
Совхоз «Лесное», фото конца 1930-х гг. Из фондов ЦГАКФФД Санкт-Петербурга
В районе Политехнического института в 1920-х и 1930-х годах разместилось несколько крупных научно-исследовательских учреждений: сначала Физико-технический институт – в здании бывшей дворянской богадельни, позднее – Котло-турбинный институт, Институт постоянного тока и Физико-агрономический, он потом изменил свое название на Агро-физический и переехал в новое здание на Гражданском проспекте.
Вид с Политехнической улицы на Яшумов переулок (ныне – ул. Курчатова). Слева – Физтех, справа – кинотеатр «Унион» (здание не сохранилось). Из архива В. Т. Муравского
Интересно, что до середины 1930-х годов понятия о секретности как бы не существовало. Помню, девочкой я совершенно свободно ходила по коридорам Физико-технического института, бывала в библиотеке. Все мы очень интересовались циклотроном, только что построенным поблизости.
Таким образом, на «кольце» (а это место лесновские жители называли «кольцом», потому что у ворот Политехнического института трамвайные пути делали кольцо и дальше путей не было) образовался большой научный городок. В середине 1930-х годов здесь, в каменном доме, был магазин со всеми видами продовольственных товаров и кинотеатр «Унион»[41]. В это же время по Яшумову переулку от кольца проложили одноколейные пути для грузового трамвая. В те годы грузовые трамваи довольно часто можно было видеть на магистралях города. Головные вагоны, так же как и прицепные, представляли собой открытые платформы с бортами для размещения грузов, но имели кабину и крышу.
Трамвайные пути вели к карьеру в глубине Сосновки, где добывали песок. Отрывали песок неравномерно, появлялись ямы, в которых били ключи, и в котловане накапливалась вода. Образовавшееся озеро представляло большую опасность даже для опытных пловцов. В предвоенные годы в этом озере, а его стали называть «Бассейка», тонуло много людей. В первые дни войны в нем утонул и мой одноклассник, шестнадцатилетний юноша, хороший спортсмен. После войны дно водоема выровняли, водовороты устранили, привели в порядок берега, и теперь по соседству с Сосновкой находится неплохой пляж для купания…
Трамвайное кольцо у Политехнического института – «транспортное сердце» всего района. Фото 1959 г.
До войны в Лесном всегда было очень тихо. По улицам лишь время от времени проезжали телеги с грузом, и очень редко появлялся грузовик-трехтонка или пятитонка. Более крупных машин тогда не было. Так же как в деревне, реагировали на эти машины местные собаки: с громким лаем кидались они за каждой из них. Езды по улицам было настолько мало, что зимой я совершенно беспрепятственно каталась на финских санях по самой середине Старо-Парголовского проспекта и часто доезжала до Сосновки, не встретив ни лошади, ни машины.
Наш дом стоял в самом центре Лесного, на Старо-Парголовском проспекте, рядом с сохранившимся до сих пор особняком-замком, о котором я уже упоминала. Трамвайные пути проходили тогда совсем близко, к тому же рядом был крутой поворот – все равно было тихо. Пройдет трамвай, по-лязгает и поскрипит на повороте, прозвонит вожатый неосторожному пешеходу – и опять тишина. Только слышны гудки паровозов на Кушелевке, где-то залает собака, да донесутся звуки траурной музыки, когда пройдет похоронная процессия. И уж очень громко пели соловьи в Лесном, просто заливались, и не только в парках, но и на улицах, даже в нашем дворе. Было много птиц – как летом, так и зимой. Но голубей почему-то не было.
Карьер на месте будущего Ольгинского пруда, 1937 г. Фото из семейного архива А. Федорова
Несколько слов о наших дворах. Они, конечно, тоже были разными. Но чаще всего на одном дворе стояло два-три дома. В общем дворе выгораживали небольшие участки под огороды и сады для каждой семьи отдельно. Сажали много цветов, особенно в палисадниках, у первых этажей. Поражало обилие белой и лиловой сирени. В садах были плодовые деревья, жасмин, шиповник. Многие держали кур, коз, изредка встречались улья. В каждом дворе был свой колодец. В середине 1930-х годов на улице появились водопроводные колонки, однако жители предпочитали воду из колодцев, считая ее вкуснее и полезнее. Пред самой войной водопровод провели в дома.
Во дворе обычно шла своя, особая жизнь. Люди встречались, разговаривали. Старики сидели на лавочках. Дети играли в лапту, прятки, крокет, прыгали по начертанным на земле квадратам. Часто случалось, что хозяйки вытаскивали во двор кастрюли и долго чистили их песком: специальных моющих средств тогда не было, а примусы и керосинки коптили нещадно.
Во двор иногда приходили музыканты. К нам часто приходил скрипач. Он становился посередине двора и играл грустные мелодии. Ему выносили мелкие монеты и клали в шапку. Изредка заходил баянист. По дворам ходили точильщики, сборщики тряпья и костей.
Пьяных мы почти не видели. Конечно, люди пили и, наверное, много, но дома и пьяными на улицу выходили редко. Большой популярностью у нас пользовался милиционер Глазов. Он появлялся и быстро улаживал все недоразумения.
Курили много. Рядом с кинотеатром «Миниатюр» был специальный табачный киоск, открытый и зимой, и летом. До сих пор помню цены на папиросы. Самые дешевые, но уж очень плохие, – это «Ракета» – 35 коп. На пачке была изображена теннисная ракетка коричневого цвета. Более дорогими были «Вперед» – 65 коп. На пачке был нарисован паровоз. Еще дороже – 1 рубль – была «Красная звезда». В середине 1930-х годов появился «Беломор» с таким же изображением, как и теперь. Существовал еще и «Казбек», но курить его было почти недосягаемой роскошью.
Улицы освещались фонарями, причем столбы устанавливали по одной стороне улицы. Свет от электрических лампочек отражали металлические диски – рефлекторы, направляя его на землю в виде конуса. Особенно красиво было зимними вечерами, когда на общем темном фоне в свете этих конусов кружились снежинки.
На перекрестках улиц, на таких же деревянных столбах были укреплены специальные ящики с запирающимися дверцами. При неисправности в электрической сети монтер надевал на сапоги специальные крючки – «кошки», влезал по столбу наверх, отпирал ящик и устранял неисправность. Электрические провода, так же как и телефонные, шли по воздуху.
Лесное имело свою телефонную подстанцию. Поэтому, когда снимали телефонную трубку, голос отвечал: «Лесная». Если нужно было соединиться не с местным, а с городским номером, следовало сказать: «Мне, пожалуйста, город». В трубке отвечали: «Город». Тогда надо было сказать: «Мне группу А», или «Мне группу Б», – в зависимости о того, в какой район города нужно было позвонить. Например, чтобы соединиться с Васильевским островом, надо было просить группу «Б». И наконец, когда отвечала соответствующая группа, абонент называл номер. Но, в общем, вся эта процедура проходила быстро и спокойно.
Несколько слов о том, как выглядели лесновские жители, как они держались, как одевались. Конечно, все люди были очень разными, но в памяти осталось общее впечатление приветливости. Никто не толкался при посадке в транспорт, все шли строго по очереди. Автобусы подходили к самому поребрику, чтобы было удобнее войти и выйти. Всегда уступали место тем, кто вошел с передней площадки, а входили там только те, кому действительно тяжело было ехать стоя. Так было не только в Лесном, так было до войны по всему городу. Какое-то время так продолжалось и после войны, до начала 1960-х годов, когда все это внезапно нарушилось и общество стало жить по каким-то другим законам.
В большинстве своем в Лесном жили люди с небольшим достатком, одевались скромно, но аккуратно. Я помню, в школе у нас даже в мыслях не было щеголять друг перед другом модной одеждой. Многие девочки поверх простенького платья носили сатиновый черный или синий халат, причем иногда даже с заплатанными локтями. Обычно были один-два выходных наряда, туфли на каблуке – и только. На обувь в прежние времена надевали галоши, резиновые или суконные низкие боты. Они почти не грели, и поэтому многие даже в холода ходили в одних туфлях. Старшие девочки и взрослые носили высокие фетровые боты на кожаной подошве. Они были очень скользкими, и женщины в них скользили и часто падали. Только после войны появились «румынки» – короткие теплые сапожки на меху или байке. Высокие сапоги на меху стали носить значительно позднее – в конце 1950-х годов. В морозы большинство жителей Лесного надевали валенки.
Мне довелось жить в Лесном всю жизнь, я помню его с конца 1920-х годов. За это время Лесное сильно менялось.
В годы НЭПа появились продавцы с лотками и очень привлекательными для детей товарами. Например, один из них продавал небольших парафиновых лебедей, причем предлагались на выбор: белые с красными носами и зеленые с черными носами. Поблизости от нашего дома часто появлялся старик с большой корзиной сластей. Но, наверное, он продавал их слишком дорого. Каждый раз мама мне говорила, что мы покупать не будем, потому что «конфетки у него без бумажек, и поэтому грязные».
Большим событием для местных жителей было открытие частной булочной-пекарни. Она располагалась в небольшом одноэтажном доме на нашей стороне Старо-Парголовского проспекта, на углу, стоило только перейти Малую Объездную улицу. Как только покупатель входил в магазин, ему помимо выставленных там товаров сразу же выносили из пекарни горячие булки, сдобные булочки и баранки. Мама возила меня в эту булочную на детских саночках, чаще всего вечером. Мягко светили фонари на сугробы снега, все было очень таинственно. Задолго до приближения к цели нашего путешествия в воздухе начинало пахнуть печеным хлебом.
Кстати, о запахах. Воздух в Лесном был очень чистый, и улавливались малейшие запахи. Иногда, обычно к вечеру, появлялся запах хлеба, значит, ветер начал дуть от хлебозавода, то есть с юго-востока, и по этому запаху можно было предположить, что дождя завтра не будет, погода изменится к лучшему. Если же ощущался приторный запах леденцов или карамели, ну уж тут наверняка погода установится хорошая – это дул южный ветер и приносил запах от конфетной фабрики Ландрина (ныне – фабрика Микояна).
Лесное резко изменилось во время войны. Более половины домов были разобраны на дрова, остались пустыри, поросшие травой, фундаменты. Сломали ограды, стало меньше садов. Наш дом летом 1942 года тоже предназначался на слом, и только находчивость моего отца спасла его от разрушения. Отец написал заявление в райсовет о том, что наш дом является историческим памятником и поэтому подлежит охране.
Обоснованием такого заявления послужило следующее обстоятельство. За нашим домом, параллельно Старо-Парголовскому проспекту, проходила улица, носившая название «Новая». Незадолго до войны ее переименовали в улицу
Пропаганды. Никто не знал, откуда взялось это название и почему именно тогда переименовали улицу. Так вот, в заявлении отец написал, что эта улица была переименована потому, что в подвале нашего дома в дореволюционные годы находилась подпольная типография, организованная Молотовым, учившимся тогда в Политехническом институте. В этой типографии печатались прокламации. Выход из подвала обращен на Новую улицу, вот почему ее и назвали улицей Пропаганды. В заявлении указывалось, что остатки печатни долго сохранялись в подвале и жильцы дома их видели. Все, конечно, подписались под таким заявлением, никому не хотелось переезжать в город, где было жить труднее и опаснее.
Опишу еще несколько эпизодов из блокадной жизни, так или иначе связанных с Лесным.
О том, как доставали воду. Колодцы действительно были в каждом дворе, но их давно не чистили, потому что на улицах установили водопроводные колонки. Кроме того, зима была очень холодная и большая часть колодцев вымерзла. Вода, и то в очень небольшом количестве, накапливалась лишь в некоторых из них. Один из таких колодцев был сравнительно недалеко от нас. Но воды там хватало всего на несколько утренних часов, поэтому за водой надо было ходить рано, часов в семь утра, но уже и тогда к колодцу стояла очередь. Люди были очень слабыми, и когда доставали воду, она расплескивалась из ведра и тут же замерзала. В результате этого вокруг отверстия в колодце образовывался большой ледяной холм, а само отверстие так суживалось, что не пропускало ведра. Чтобы достать воду, надо было вскарабкаться на холм, лечь на живот и воду доставать маленькой консервной банкой, привязанной к веревке. Банка эта тоже с трудом проходила в отверстие, вода постоянно расплескивалась, и ведро наполнялось очень медленно. А очередь в потемках понуро и молчаливо ждала…
После доставки воды я отправлялась в школу. Проходить надо было снова мимо колодца, но очереди уже не было, потому что вода кончалась. В самые холодные месяцы первой военной зимы мы учились в школе, расположенной в бывшем Коммерческом училище, около Серебки. Отапливалась всего одна комната, в ней занимались одновременно четыре разных класса – 10, 9, 8 и 7. Каждый класс имел свой угол. Мы, как старшие, занимали угол с печкой, и нам в постоянное пользование отводилось полдоски. Посередине комнаты стоял стол, за ним сидела заведующая учебной частью. Ей хорошо было видно все, что делается в ее «школе».
В нашем классе собирались человека три-четыре, максимум – пять-шесть. Долго вместе с учительницей (а учителями были только женщины) грелись у печки, делились новостями. Случалось, что кто-либо из нас не приходил в школу несколько дней, а потом оказывалось, что – умер. А ведь только что был на ходу, что-то обменивал из вещей на продукты, ходил по деревням на лыжах. Некоторые, наоборот, долго лежали дома, немного поправлялись и снова приходили в школу.
В других классах ребят набиралось еще меньше – один-два, иногда три человека. Они по очереди использовали оставшуюся от нас половину доски. Занятия проходили обычно только до большой перемены, когда в школу привозили так называемый «суп». По сути, это были кожурки от гороха в мутной, но теплой водичке. Это случалось не каждый день, но на всякий случай у меня всегда была с собой пол-литровая банка. В нее вливали поварешку супа, я прятала банку за пазуху и шла на работу к отцу. Он выпивал суп, и мы отправлялись домой – один ходить он почти не мог из-за слабости. К весне и я стала ходить с трудом, досчитывала до 50 или 100 и после этого останавливалась. Но тут начало светить солнышко, стало теплее и как будто полегче. Я поступила работать к отцу в оранжерею, где выращивали для госпиталя лук, и стала получать рабочую карточку.
Весной в наш класс пришли несколько пареньков. Они всю зиму лежали дома, а потом немного отошли. Мы все вместе ходили собирать траву – крапиву, лебеду, корни одуванчика – для супа. В конце мая были настоящие экзамены, но уже в другом помещении школы – на проспекте Раевского. Как ни странно, но экзамены были очень серьезными, особенно по математике. Всего окончили десятый класс 15 человек.
Каким-то чудом в нашей семье все остались живы. Умер только кот, и умер, как настоящий блокадник. Вообще, животных в Ленинграде не оставалось – всех съели. Не стало также мышей, крыс, птиц. За кота нам давали два отреза бостона на костюм, а тогда этот материал был самым дорогим. Мы делились едой с котом как могли. Он сильно похудел, но был достаточно бодрым. И вдруг оказалось, что в оранжерее появились мыши. Мы очень обрадовались – хоть кто-то из нас будет сытым, и отнесли кота ловить мышей. Но с ним случилось то же, что с отъезжающими по Дороге жизни. Эвакуированным на берегу Ладоги выдавали сухой паек на несколько дней. Истощенные, изголодавшиеся люди не могли удержаться, съедали весь хлеб сразу и – умирали.
Всегда, когда я бывала на рынке, ассортимент товаров был примерно одинаковый, бедный и сомнительный. Очень редко продавались несколько картофелин, капустные листья. Более съедобные продукты шли в обмен на табак и водку, их иногда выдавали нам по карточкам.
Наиболее дорого стоили плитки столярного клея. Из них варили кисель, но есть его было опасно. Были случаи мучительной смерти из-за непроходимости кишечника.
Говоря о том, чем питались блокадники, нельзя не упомянуть об одной истории, также непосредственно связанной с Лесным. Летом 1942 года, когда уже не было такого лютого голода, я обратила внимание на какое-то необычное движение по Большой Спасской улице. Пассажиры выходили на остановке из трамвая и шли по направлению к кладбищу, а навстречу им двигались нагруженные мешками, очень довольные люди. Они останавливались, что-то объясняли, показывали пальцами, куда надо идти.
Нагруженные люди постоянно жевали, и лица у них были невероятно грязными. В вагоне трамвая они доставали из мешков какие-то темные глыбы, угощали кондукторшу и пассажиров. Говорили, что на овощебазе около кладбища, под землей, обнаружили… творог. И такой там большой слой творога, всем хватит. Он жирный, но почему-то очень темный. Наверное, потому что долго лежал. Давали советы, как лучше печь из этого «творога» лепешки.
Некоторые пассажиры приезжали за «творогом» несколько раз. Паломничество на овощебазу кончилось только тогда, когда полностью был выбран из-под земли весь слой так называемого «творога». Людям не приходило в голову, что не может просто так, под землей, лежать творог. В действительности это был слой торфа.
В начале 1950-х годов в Лесном началось строительство типовых каменных домов. Сначала строили пятиэтажные «сталинские» дома с высокими потолками и большими квартирами, но большей частью коммунальными. В конце 1950-х годов перешли к постройке «хрущевок»: сначала кирпичных, а потом – панельных. Потолки в этих домах стали низкими, а квартиры – маленькими, но зато отдельными для каждой семьи. К концу 1960-х годов стали появляться и другие типы зданий. Почти все деревянные дома снесли.
Большинство жителей хотели как можно скорее переехать в каменные дома, потому что старые деревянные приходили в ветхость, их не ремонтировали, жить в них было неудобно и холодно. Были даже случаи, когда поджигали сараи вблизи дома в расчете, что сгорит и сам дом, а жильцы тут же получат ордера на новые квартиры. Другие же с большой печалью покидали насиженные места, клочки земли с огородами: переселяли в основном не в рядом строящиеся дома, а в другие, еще не благоустроенные районы новостроек.
Сейчас район Лесного весь застроен. Он выглядит красивее, чем другие, нет монотонности в архитектуре и расстановке зданий, гораздо больше зелени. Но огромное количество транспорта, большие тяжелые грузовики, отравляющие воздух выхлопными газами, непрерывный шум – все это резко ухудшает состояние района. Гибнет Сосновка, превращенная теперь в парк, умирают деревья в парке Политехнического института. Особенно болеют и гибнут сосны. Лиственные деревья пока держатся. Нравы жителей резко изменились: ломают кусты, вытаптывают газоны, разламывают скамейки во дворах и скверах, везде валяется мусор. Люди – злые, недоброжелательные. Настоящих ленинградцев, а тем более – старых петербуржцев, почти не осталось. Исчезли не только дома и улицы – исчез дух Лесного…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.