Вместо заключения
Вместо заключения
С незапамятных времен понятие «сад» в человеческом сознании ассоциируется с библейским раем — прекрасным жилищем, дарованным первому человеку Богом в Эдемском саду, находившемся, согласно ветхому Завету, в Месопотамии, местности, лежащей близ рек Тигра и Евфрата. Собственно «эдем» с персидского языка переводится как «приятность» или «сладость». А «рай» с того же персидского — это «богатство», «счастье». Так что не удивительно, что этимологию понятий «сад» и «рай» богословы единодушно выводят из одного общего древнейшего индоевропейского корня.
Отсюда множество других метафорических понятий и обычаев, связанных с общей для всей человеческой цивилизации историей садов и парков. Это и символическое дерево познания добра и зла, ставшее непременным элементом всякого первоначального садового устройства. В разных культурах оно могло быть лимонным, апельсиновым, яблоневым или каким-либо еще, но непременно плодоносящим, с таинственно манящими и соблазнительно прекрасными плодами. И обязательная садовая ограда, обозначающая границу, за пределы которой были изгнаны Адам и Ева, нарушившие заповедь Господню и совершившие грехопадение. Отсюда постоянное стремление украсить сад, сделать его лучше, облагородить, превратить в источник божественного наслаждения и неземного блаженства, в место духовного совершенства человека в общении с Природой, единения с ней. Отсюда отождествление сада с земным раем. И, наконец, тайная надежда заслужить райские кущи в иной, потусторонней жизни.
То же происхождение имеет утопическая мечта о цветущем городе-саде, владевшая многими поколениями далеко не худших представителей человеческого рода. Эта общечеловеческая мечта не минула и русских языковых просторов. Сады в допетровской Руси назывались вертоградами. Это сложное слово состоит из двух частей. Его первая половина этимологически восходит к вертепу, что в переводе со старославянского означает не только «пещеру», но и «сад». А вторая имеет общий корень и с понятием «огород», то есть «сад», и с понятием «град», то есть «город». Напомним, что основатель Северной столицы Петр I называл Петербург парадизом. Петр знал, что говорил. Просвещенному монарху было хорошо известно, что парадиз — это европеизированная форма древнеперсидского термина «паиридаэза», означающего место блаженства и успокоения духа, то есть рая.
В то же время сад в представлении верующего человека — это материализованная совокупная память человечества об утраченном рае, о том, какая прекрасная жизнь могла бы достаться людям, не вкуси их прародители толику сиюминутного обманчивого счастья от сладкого запретного плода. Вот почему магнетическая сила притяжения сада так велика, что нас постоянно к нему влечет. И это не только желание прикоснуться к прекрасному, но и безотчетная духовная жажда, утолить которую можно только искуплением греха.
Кто знает, может быть, сад это и есть обитель Души города? И если, как об этом было не раз сказано, Душа города — это его Литература, то становится понятно, почему самые утонченные ее представители, «аристократы духа» — Поэты посвятили так много поэтической дани петербургским садам и паркам. Жуковский воспел Павловский парк, Пушкин — Царскосельские парки, Ахматова — Летний сад, Блок — Острова. Перечислять можно до бесконечности. Строки их стихов общеизвестны. Но важнее другое. Те же певцы садов и парков посвятили немалую толику своего творческого вдохновения прекрасным градостроительным ансамблям и перспективам Петербурга. И всегда подчеркивали неразрывное единство зеленой и каменной архитектуры. Об этом лучше всего сказал Самуил Яковлевич Маршак:
Давно стихами говорит Нева.
Страницей Гоголя ложится Невский.
Весь Летний сад — Онегина глава.
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский.
Посещение сада всегда воспринималось как некая награда, ниспосланная человеку за его повседневные труды. Неслучайно сложилась повсеместная традиция воскресного отдыха в садах и парках. Возвращение в рай, пусть даже и символический, со временем превратилось в священный ритуал, строго соблюдаемый раз в неделю. Сады и парки к этому располагали. Они давали возможность каждому то, чего он желал. Одним — наслаждение долгими интеллектуальными беседами с друзьями, другим — радость одиноких философских раздумий и поэтических поисков, третьим — погружение в теплую глубину давних воспоминаний, четвертым — небесную музыку любовных признаний. Выбор парка для очередного посещения зависел не только от характера человека, от его художественных или эстетических предпочтений, но и от настроения и конечно от времени года.
Объяснить сезонную привязанность петербуржцев к тому или иному пригородному парку непросто. Ограничимся констатацией этого факта и сошлемся на характерные поговорки из арсенала петербургского городского фольклора. В знойную летнюю жару петербуржцы любят ненадолго покинуть раскаленный город и «Подышать сырым воздухом Финского залива» среди солнечной прохлады сверкающих фонтанных струй Нижнего парка старинного Петергофа, а осенью «Пошуршать листвой» в задумчивой пряной тишине живописных парков Павловска или Царского Села.
«Пошуршать листвой» — это значит, ненадолго уйти в себя, задуматься, подумать о прошлом, о будущем, о себе, о людях. Петербургский фразеологизм «Лицейский дух», идущий от античных Лицейских садов, пропитанных многовековой памятью о философических беседах древнегреческого мудреца Аристотеля со своими учениками, теснейшим образом связан с другим чисто петербургским понятием «Сады Лицея». В буквальном смысле имеется в виду совокупность всех садов и парков Царского Села — Екатерининского и Александровского, Лицейского садика, Старого, или Голландского сада, Собственного садика. Однако в петербургском мыслящем обществе «Сады Лицея» всегда отождествлялись с миром свободы и вольности, с независимостью суждений, вольнодумством, миром мужской дружбы и верности идеалам молодости. А еще, как верно заметил Дмитрий Сергеевич Лихачев, «Лицейские сады» — это «мир уединенного чтения и уединенных размышлений». Благодаря этому даже такое конкретное понятие как «Лицеист» в Петербурге приобрело более глубокий, расширительный смысл. В 1912 году в журнале «Сатирикон» появился весьма характерный анекдот, облеченный в форму диалога: «Да, Пушкин был великий поэт». — «Более того, он был лицеистом».
Расширительное значение приобретали не только конкретные, но и общие понятия. Например, в рабочей среде Петербурга под садами понималось всякое зеленое пространство пригодное для отдыха, будь оно за пределами города, или в его границах. В голодные послевоенные годы, когда далеко не все ленинградцы могли позволить себе отправиться во время летнего отпуска в Крым или на Кавказ, в городском фольклоре родился шутливый ответ на обязательный послеотпускной вопрос сослуживцев: «Где отдыхал?» Ответ был категоричен и точен. Исторически точен: «На южном берегу Обводного канала». Таким образом петербургский городской фольклор сохранил память о давней пролетарской традиции. Напомним, что во второй половине XIX века, когда оба берега Обводного канала обросли многочисленными промышленными предприятиями, фабричные и заводские рабочие в воскресные дни любили устраивать семейный отдых на его южном, пологом, засеянном травой берегу. Затем берега Обводного канала одели в камень, и семейный воскресный обычай переместился в пригородные парки, где и сегодня можно встретить многочисленные семейные группы вокруг расстеленной на траве скатерти, обильно заставленной разнообразной снедью, традиционными русскими напитками и другими атрибутами воскресного отдыха.
В Петербурге и его ближайших пригородах зеленых зон отдыха много. Только в нашей книге рассказано о более чем восьмидесяти садах и садиках, парках и скверах, бульварах и аллеях. На самом деле их гораздо больше. Мы были вынуждены ограничиться заявленной темой, и рассказали только о тех из них, которых не обошел своим вниманием петербургский городской фольклор. Кроме того, в книгу не попали многочисленные небольшие уличные и придворовые скверы, фольклор которых ограничен только народным микротопонимом. Справедливости ради, напомним о некоторых из них. «Кировский садик» — безымянный сквер на Каменноостровском проспекте, между домами № 26–28 и № 32. В доме № 26–28 в начале 1930-х годов жил первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) С.М. Киров. Ныне в этом доме работает Музей-квартира Кирова. «Лазаретный садик» — сквер у Военно-медицинского музея, бывшего госпиталя Семеновского полка, напротив Витебского вокзала. До революции сквер назывался Введенским, по церкви Введения во храм Богородицы, снесенной в 1930-х годах. В начале XXI века в сквере, на месте снесенной церкви, установлена памятная стела. «Помоечный садик» — скверик, заставленный мусорными баками на улице Рубинштейна, возле дома № 26. «Воронежский садик» — безымянный сквер на Воронежской улице. «Матвеевский садик» — сквер на углу Большой Пушкарской и Кронверкской улиц. В начале XVIII века на этом месте была возведена церковь Святого Апостола Матвея. «Овсянниковский садик» — сквер на Мытнинской улице между домами № 3 и № 5. Сад создан по собственной инициативе и на личные средства коммерции советником С.Т. Овсянниковым. Официальное название сквера: сад имени Н.Г. Чернышевского. «Литейный садик» — сквер возле дома № 57 на Литейном проспекте. «Лахтинский садик» — сквер на Петроградской стороне, на углу Большого проспекта и Лахтинской улицы. «Алексеевский садик» — сквер на улице Писарева, бывшей Алексеевской, вблизи дворца великого князя Алексея Александровича.
К этому ряду можно добавить многочисленные «Аллеи любви» и «Бульвары дружбы» — любимые места вечерних прогулок и развлечений местной молодежи, известные городскому фольклору во многих районах городских новостроек. Некоторые из них хранят удивительные легенды. Так, например, среди обитателей жилых кварталов Гражданки, что выросли на территории бывшего совхоза «Ручьи», живет легенда о мальчике, которому однажды показалось, что он умеет летать. Забравшись на вершину одной из берез, он раскинул руки и полетел в сторону другой березы. Мальчик погиб. Целый год, говорят, на той березе висел красный платок. Жители утверждают, что если очень захотеть, то можно и сегодня разглядеть между двумя березами тень летящего мальчика.
С другой стороны, в книге отсутствуют рассказы о таких крупных парковых зонах, как, например, Парк Интернационалистов в Купчине, Парк Авиаторов в Московском районе, или парк, заложенный к 300-летию со дня основания города в Приморском районе. Этому есть объяснение. Фольклор об этих парках либо отсутствует, либо автором еще не услышан, либо его так мало, что это входит в противоречие с масштабами самих зеленых зон. Надо подождать.
Планировка садов и строительство архитектурных сооружений в Петербурге, как правило, осуществлялись по проектам одних и тех же зодчих. Вслед за Домиком Петра I на противоположном берегу Невы практически одновременно возник Летний сад. И тот, и другой, если верить фольклору, создавались по эскизам одного автора — Петра I. Сохранилась легенда, что первоначальные аллеи Екатерининского парка прокладывались по указанию архитектора Растрелли, автора Екатерининского дворца в Царском Селе. К устройству петербургских садов и парков причастны такие крупные архитекторы, как Михаил Земцов, Иван Старов, Джакомо Кваренги, Карл Росси и многие другие. С 1723 года устройство садов находилось в ведении Канцелярии от строений, и велось в большинстве случаев по так называемым «образцовым проектам». Это касалось не только домов, дворцов и усадеб. Прокладка основных городских магистралей, строительство набережных и формирование площадей сопровождались обязательным устройством зеленых газонов, прогулочных аллей и бульваров. Самовольная вырубка деревьев жестоко каралась. Даже когда кроны разросшихся деревьев изменяли внешний облик архитектурных сооружений, вопрос решался в пользу зеленых насаждений. Так случилось, например, с деревьями Александровского сада, которые, в значительной степени благодаря мощному общественному сопротивлению, остались целы, несмотря на то, что готовились к вырубке, так как закрывали вид на главный фасад Адмиралтейства.
В раннем Петербурге строительство практически каждой усадьбы или дворца сопровождалось разведением сада. Мы начали нашу книгу с утверждения, что зеленое строительство в Петербурге шло, что называется, рука об руку с возведением жилых и общественных зданий. Позволим себе закончить книгу еще одним утверждением. Пока город живет, строится и развивается, в нем будут появляться новые сады и парки. А это значит, что до тех пор, пока мы с вами пользуемся вербальным способом общения, то есть пока жив язык, на котором мы говорим, в городе будет непременно появляться новый фольклор, в том числе о зеленых зонах отдыха. Хочется верить, что он найдет отражение в новых изданиях этой книги.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.