Глава 13 Вернёмся к философии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 13

Вернёмся к философии

По всей логике нашего повествования сейчас нам надо переходить к периоду войны – мы ведь анализируем события в хронологическом порядке. Но не кажется ли тебе, дорогой читатель, что мы слишком долго плыли в потоке времени и пора бы уже причалить к берегу и в каком-нибудь уютном месте поглубже осмыслить материал предыдущих глав? Это место, конечно, – всё тот же Борисоглебск, так располагающий к философствованию.

Мы постоянно возвращались к мысли о том, что конфликт между упорным желанием русских оставаться русскими и всем тем, что не даёт им осуществить это желание, в основном и вращал колесо нашей истории. Но теперь пора задать вопрос: а что такое «быть русскими»?

Вопрос этот ставился и обсуждался много раз, и на него давались разные ответы. Прежде чем ознакомиться с ними, заметим, что проблема идентификации русскости волнует исключительно интеллигенцию. Простые люди в российской глубинке как-то мало этим интересуются и редко называют себя русскими, говоря: «мы – пскопские» или «мы – казаки». Но вот патриотически настроенному интеллигенту вынь да положь чёткое определение, с помощью которого русского сразу можно было бы отличить от нерусского, причём это определение должно быть таким, чтобы сам этот патриот под него обязательно подпадал. В общем, эта категория ищет критерий размежевания – ей на самом деле важно установить не то, кто русский, а то, кто «нерусский», то есть враг. И от такого подхода никуда не деться, ибо стремление найти врага и свалить на него вину за все беды свойственно людской натуре – это несомненный факт. Оно идёт от самых наших прародителей: Адам свалил на Еву, а Ева – на змия.

Весьма любопытно следующее: ищущие врагов неизменно трактуют понятие русскости этнически. Русский у них тот, кто произошел от русских предков. На первый взгляд это странно, ибо противоречит их задаче. Они ведь хотят через определение «русского человека» дать определение «своего человека», то есть «хорошего», отнеся остальных к разряду «плохих», а ведь «свой» —. это прежде всего свой по духу. В действительности же в их ориентации на генеалогию имеется железная логика. Ведь им нужно идентифицировать не своих, а чужих, а с помощью генеалогического критерия можно объявить чужим, то есть нерусским, абсолютно каждого, кто тебе по каким-то причинам не понравится, ибо действительное происхождение всегда остается неизвестным. Дальше прадедов своих предков знают у нас одни аристократы, но только наивные люди могут верить их красивому генеалогическому древу. В старой России была целая гильдия специалистов, которые за хорошие деньги могли разыскать кому угодно именитых предков, и у них не было отбою от заказчиков. Но даже в тех случаях, когда не прибегали к подделкам, разве можно исключить оставшуюся неизвестной супружескую измену, особенно если учесть развращенность высшего слоя. А ведь воспитателями и учителями музыки и танцев, особенно пленявшими сердца скучающих барынь, были исключительно иностранцы. Но если даже по отношению к конкретному индивидууму этнический признак неприменим, то использовать его в определении русской нации как социально-исторического сообщества просто абсурдно, ибо это сообщество сформировалось в результате сплавления в тигле православия многих этносов – славянского, угро-финского, скандинавского, тюркского и других. И этому надо только радоваться, ибо, согласно одному из «законов культурно-исторических типов» Н.Я. Данилевского, чем шире этническая база типа (по принятой сегодня терминологии, цивилизации), тем он пышнее и разнообразнее. Восточные славяне, потомков которых наши патриоты только и признают русскими, как раз и не были русскими, ибо «русских» в современном смысле тогда вообще не было, – они явились просто одной из составных частей будущих русских, а синие глаза и светлые волосы нынешних «типичных русаков» скорее идут не от них, а от викингов, которых римляне называли «голубоглазой ратью германцев». Но, будучи весьма произвольным, этнический признак очень удобен в деле охоты за ведьмами, и именно в силу своей произвольности: на кого хочу, на того и наложу это клеймо, и пусть потом доказывает, что он не верблюд. Примеров накладывания такого клейма на чем-то не угодивших патриотам чисто русских людей очень много, достаточно вспомнить, как упорно считался евреем дворянин Никита Богословский, дед которого изображен на картине Репина «Заседание Государственного Совета».

Более серьёзные люди искали определение, отталкивающееся не от «крови», а от духовности. Здесь был предложен такой признак: «русский – это тот, кто любит Россию». На возражение, что теперь надо определять слово «Россия», его сторонники довольно остроумно отвечали – кто любит Россию, тот знает, что она такое, и объяснять им этого не надо. Да, как заметил Тютчев, «умом Россию не понять», однако определение должно быть все-таки понятным не одной интуиции посвященных, но и уму более широкого круга людей.

Итак, нам ничего не остаётся делать, как призвать на помощь философию, поскольку проблема оказывается более глубокой, чем можно было подумать, А чем глубже вопрос, тем шире надо подходить к поиску ответа. В понятие «русские», которое мы хотим определить, надо включить не только людей, являющихся друг для друга «своими», но и тот мир, в котором они живут и который чувствуют тоже своим. А всё это, взятое вместе, не что иное, как цивилизация. Это понятие более конкретно, чем название страны, поэтому можно предложить такое определение: «Русский – это тот, кто принадлежит Русской цивилизации». Разумеется, тут же надо дать определение цивилизации вообще и Русской цивилизации в частности, но это легче, чем определять термин «Россия».

Цивилизация – это «большое сообщество» (big society – выражение Арнольда Тойнби), все члены которого имеют одинаковую, принимаемую на веру и коренящуюся в исходной религии шкалу ценностей, общую, всем понятную культуру и общую защитную скорлупу в виде одного государства или союза государств (НАТО у западной цивилизации и Лига арабских стран у исламской). Историческим ядром русской цивилизации является православие, и, поскольку выстроенная им иерархия ценностей действует и сегодня, сообщество, в котором мы живём, можно назвать точнее: Русская Православная цивилизация.

Это уже более конкретное определение того мира, который принято именовать Россией, поэтому ещё более точное определение будет звучать так: «Русский – это тот, кто принадлежит Русской Православной цивилизации». Заметим, что при этом он может быть не только неправославным, но даже и неверующим. От него не требуется, чтобы он изучал Евангелие, достаточно, чтобы у него были евангельские понятия о том, что есть добро и что есть зло. Но этого одного, конечно, мало, надо, чтобы во всем многомерном пространстве Русской Православной цивилизации он чувствовал себя как рыба в воде. И тогда совершенно не важно, были ли в его роду негры, как у Пушкина, или шотландцы, как у Лермонтова, или даже является ли он чистым грузином, как Багратион, или чистым немцем, как герой Севастопольской обороны и герой Шипки Тотлебен, – все равно он русский. Но что это за штука – «пространство Русской Православной цивилизации»?

Если сказать совсем коротко, это некая среда обитания, понимаемая в самом общем смысле. Это всё, что окружает русского человека с самого детства, это русская природа, русское небо, русская архитектура, русский язык, звучащий повсюду, и, конечно, русские люди. Это наш привычный мир, какого нигде больше нет. Вроде бы всё ясно, не так ли? Но чему нас учит философия – додумывать всякую мысль до логического конца. И если мы сделаем это, нам станет очевидно, что тот объективный внешний мир с его объективными порядками, в который мы погружены, живя в России, никак нельзя назвать нашей цивилизацией. В самом деле: этот мир довольно быстро меняется со временем: двести лет назад он был совсем непохож на нынешний, тем более пятьсот лет назад – даже такие стабильные его составляющие, как природа и язык, уже не те, какими были когда-то, а цивилизация какой была, такой и остаётся. Значит, это не то, что мы видим, слышим и осязаем вокруг себя?

Павел Флоренский учит нас: если в каком-то рассуждении возникает внутреннее противоречие, ищи где-то поблизости важную истину. В нашем случае этот совет полностью оправдывается.

Давайте сформулируем противоречие более чётко. Оно состоит в несовместимости двух, вроде бы абсолютно верных утверждений. Первое: цивилизация – это весь тот внешний мир, в который погружён принадлежащий к ней человек, и этот мир быстро меняется. Второе: всякая цивилизация, в том числе и Русская Православная, существует много веков, оставаясь одной и той же цивилизацией.

Эти утверждения не могут быть одновременно истинными, но они оба истинны, в этом нет никаких сомнений. Поэтому нам надо прислушаться к Флоренскому и подумать, нет ли тут какого-то неожиданного решения. И такое решение действительно отыскивается. Да, цивилизация есть тот внешний по отношению к человеку мир, к которому он приспособлен и в котором поэтому чувствует себя «своим». Но специфика этого мира лишь в малой степени определяется его объективными признаками, ибо он «конструируется» сознанием человека, а поскольку оно сохраняет свои особенности на протяжении веков, этот «вылепленный изнутри» мир, то есть цивилизация, тоже не меняется веками. «Вещи в себе» меняются, так что первое наше утверждение является истинным, но «вещи для нас» долго остаются неизменными, значит, истинно и второе утверждение. Вещи вокруг людей меняются, а люди, принадлежащие к данной цивилизации, видят их из поколения в поколение одинаковыми. Таким образом, цивилизация на самом деле не вне нас – это нам только кажется, – а внутри нас.

Но это же немецкая классическая философия, которую мы так раскритиковали! Ведь не кто иной, как Фихте, учил, что окружающей природы самой по себе не существует, что она есть лишь отчуждение части человеческого «я» в качестве необходимого ему «не я», а старина Кант хотя и признавал, что вне нас что-то существует само по себе, но настаивал на том, что определённость этому что-то придает человеческое сознание. Значит, эти немцы были все-таки мудрецами?

Были, конечно. Но ровно настолько, насколько это возможно для протестантов. В этом случае особенно убедительно подтверждается тот факт, что религия первична, а философия вторична. Глубинная структура сознания людей, принадлежащих к определённой цивилизации, закладывается типом верования, то есть постулатами той религии, которая породила эту цивилизацию, и, если общество даже отходит от своего исходного культа, сознание людей не меняется, ибо постулаты сохраняются в культуре, в частности в философии. Чтобы общество начало мыслить по-новому, ему недостаточно отойти от религии предков, оно должно принять новую религию, но тогда возникает и новая цивилизация. А цивилизация, в рамках которой работали Фихте и Кант, была той же самой, какую Северная Европа приняла в XVI веке, то есть протестантской, и постулатами, въевшимися в плоть и кровь её членов, оставались индивидуализм и рационализм. А находясь в этих рамках, могли ли немецкие философы «классической эпохи» быть по-настоящему мудрыми?

Уже упоминаемый нами Иван Васильевич Киреевский, вернувшись из Германии, где он насыщался их мудростью из первоисточников, вступил в брак с Натальей Арбенёвой, которую знал ещё до поездки за границу. Она была воспитана в благочестивой православной семье, её мать была духовной дочерью самого преподобного Серафима Саровского, к которому неоднократно ездила и однажды взяла с собой пятилетнюю Наташу. Великий старец благословил девочку, положив свою руку на её голову. В Москве подросшая Наталья стала духовной дочерью знаменитого архимандрита Новоспасского монастыря Филарета.

Согласно преданию, став её мужем, Киреевский решил развивать её интеллект и регулярно читал ей вслух выдержки из сочинений Гегеля, Фихте, Канта и своего друга Шеллинга. Наташа слушала внимательно, но энтузиазма не выказывала. «Почему ты так вяло реагируешь, – спросил её однажды Иван Васильевич, – или ты считаешь их идеи неправильными?» – «Нет, они говорят верно, но это же давным-давно сказано святыми отцами». – «Какими ещё отцами?» «Да вон, у меня на полке лежит сборник “Добротолюбие”, почитай, и сам убедишься».

Киреевский задумался, а через несколько дней, когда жены не было дома, взял указанный ею томик и стал читать Авву Дорофея. И понял, что его любимые немцы не обладали и десятой долей мудрости этого богодухновенного старца. Через некоторое время Киреевский попросил архимандрита Филарета стать его духовником и всю остальную жизнь работал как редактор и переводчик для издательства Оптиной пустыни, где и похоронен.

Сейчас я скажу нечто такое, что многим моим читателям не понравится. Что делать, правда всегда бывает кому-то неприятна. Подлинного мудреца может дать человечеству только православная цивилизация, поскольку мировоззрение, из которого выросла её культура, есть неповреждённое учение самого Бога, воплотившегося и сошедшего на землю специально для того, чтобы дать его людям. Это не значит, что философу достаточно родиться в России или в Греции и ему откроется полнота истины, – речь идёт лишь о возможностях, а не об их осуществлении. Из русских мыслителей такими возможностями воспользовались далеко не все, но те, кто воспользовались, превзошли мыслителей других культур, в частности протестантской. Немцу, выросшему в атмосфере лютеранской самоуверенности, не услышать Духа истины, которого Спаситель обещал послать своим ученикам, после того как отойдёт к Отцу: этот Дух «гордым противится, а смиренным даёт благодать». Поэтому лучшие из русских философов мудрее лучших немецких философов, которых им приходилось критиковать. Это делали Хомяков, Киреевский, Самарин, Леонтьев, Данилевский, Тихомиров и особенно убедительно Владимир Соловьев в работах «Кризис западной философии» и «Чтения о Богочеловечестве». Право на такую критику им давали следующие слова апостола Павла: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сём надобно судить духовно. Но духовный судит о всём, а о нём судить никто не может» (Первое послание к Коринфянам 2, 14).

Замечательно, что Соловьев никоим образом не отрицал ценности западной цивилизации, в частности опыта европейских интеллектуальных исканий, но видел значение этого опыта в том, что он показывает, каким путём не надо идти, предостерегает остальных от повторения сделанных ошибок. Вот место из «Чтений…», в котором об этом говорится с полной ясностью:

«Путь к спасению, к осуществлению истинного равенства, истинной свободы и братства лежит через самоотрицание. Но для самоотрицания необходимо предварительное самоутверждение: для того чтобы отказаться от своей исключительной воли, необходимо сначала иметь её; для того чтобы частные начала и силы свободно воссоединились с безусловным началом, они должны прежде отделиться от него, должны стоять на своём, стремиться к исключительному господству и безусловному значению, ибо только реальный опыт, изведанное противоречие, испытанная коренная несостоятельность этого самоутверждения может привести к вольному отречению от него и к сознательному и свободному требованию воссоединения с безусловным началом.

Отсюда виден великий смысл отрицательного западного развития, великое назначение западной цивилизации. Она представляет полное и последовательное отпадение человеческих природных сил от божественного начала, исключительное самоутверждение их, стремление на самих себе основать здание вселенской культуры. Через несостоятельность и роковой неуспех этого стремления является самоотрицание, самоотрицание же приводит к свободному воссоединению с божественным началом.

Коренной поворот, великий кризис в сознании западного человечества уже начался».

Далее Соловьев предсказывает, что, когда сама жизнь покажет несостоятельность западного (то есть протестантского) самоутверждения, «тогда западное человечество будет готово к принятию религиозного начала, положительного откровения истинной религии». Под истинной религией Соловьев понимает, конечно, учение Христа, сохраняемое православной цивилизацией, поэтому свой замечательный по глубине и проницательности пассаж заканчивает следующими словами:

«Но по закону разделения исторического труда один и тот же культурный тип, одни и те же народы не могут осуществить двух мировых идей, сделать два исторические дела, и если западная цивилизация имела своею задачей, своим мировым назначением осуществить отрицательный переход от религиозного прошлого к религиозному будущему, то положить начало самому этому религиозному будущему суждено другой исторической силе».

Эти слова дают ключ к пониманию того, почему русские с таким невероятным упорством хотят оставаться русскими и вселяют уверенность, что они останутся ими до конца времён. Секрет в том, что они на самом деле хотят оставаться не русскими, а православными – не по воцерковлённости, а по мировоззрению и миропониманию, – а хотят этого по той причине, что инстинктом чувствуют своё всемирно-историческое предназначение. Эта стихийная верность тому, что у него «на роду написано», свойственна не только русскому, но и всем другим исторически значимым народам – ведь и китайцы и индусы в течение многих веков внутренне совершенно не меняются, – но рядовые представители народа не осознают, ради чего они готовы стоять насмерть, лишь бы только оставаться такими, какие есть. Русские тут не исключение, но у русских Господь воздвиг несколько гениальных людей, которых в широком смысле этого слова можно назвать пророками, формулировавших в чётких логических категориях то, что их не столь одарённые соотечественники чувствуют сердцем. В числе самых ясно мыслящих и излагающих был Владимир Соловьев. И посмотрите, как лаконично и ёмко определяет он суть той исторической задачи, которая и есть русская судьба: положить начало тому «религиозному будущему», к которому Запад должен будет перейти от своего «религиозного прошлого». Религией, а точнее, псевдорелигией Запада, которая должна уйти в прошлое, по Соловьеву является исключительное самоутверждение природных сил человека, то есть антропоцентризм, к которому европейская цивилизация скатилась, всё дальше и дальше отходя от исходного Откровения, а религией будущего должно быть это самое Христово Откровение – божественное начало, к которому Запад возвратится после блужданий «в стране далече». В этом будет его спасение, но, чтобы вернуться к этому началу, его надо где-то найти. Так вот, Запад найдёт его в России, сохранившей его, несмотря ни на какие усилия внешних и внутренних сил разлучить её с ним. Сберечь его не только для Запада, но и для всех, кто захочет с ним соединиться! – это и есть историческое предназначение русского народа, и в этом смысле Достоевский правильно назвал его народом-богоносцем. Не то чтобы каждый русский человек был божественно прекрасен, а то, что народ в целом обеспечивает существование внутри себя истинно православного «малого стада», необходимого Богу, чтобы врата ада не одолели Его Церковь с заключённой в ней полнотой истины до конца времён – вот что надо понимать под термином, употреблённым Достоевским. Когда мир окончательно станет погружаться в бездну безбожия, это малое стадо выйдет на своё последнее вселенское свидетельствование об этой спасённой им истине.

Повторим ещё раз: простые русские люди так вовсе не рассуждают и даже не очень поймут такие рассуждения. Но волею Божьей они сохраняют в себе черты национального характера, которые, сублимируясь в особо одаренных личностях, позволяют выделиться из них необходимому малому стаду, представляющему собой некий концентрат этих качеств. Не будь их в разбавленном виде во всем народе, не было бы их в концентрированном виде в лучших представителях народа – в святых, а без святых не было бы и Церкви православной, а не было бы Церкви, некому было бы сохранять истину Христову, приберегая её до пришествия Антихриста, когда она многими станет востребована.

Что же это за национальные качества? Их перечисление можно найти в очень древней и очень авторитетной книге… – в Евангелии. Откройте Нагорную проповедь (Матфей, 5), и главные из них вы там найдёте. «Заповеди блаженства» рисуют образ человека, угодного Богу, и этот человек получился похожим на русского. Судите сами. «Блаженны нищие духом». По толкованию богословов, нищета духом – это скромность, ощущение своего недостоинства, своей греховности. Что то и дело слышишь от нашего народа? «Мы – люди маленькие», «Куда уж нам», «Где нам с суконным рылом в калашный ряд» и много-много других вариаций на эту тему. «Блаженны алчущие и жаждущие правды». Ну, это уж совсем про нас – гое еще столько правдоискателей, как в России? Каждый второй, если не больше. «Блаженны милостивые», то есть сострадательные. Это чувство всегда жило в русском народе. Сердобольные, отзывчивые люди, особенно в пожилом возрасте; нищелюбие и страннолюбие в те времена, когда по Руси бродило много нищих и странников, были нормой жизни. У нашего простого народа слово «жалость» стало синонимом слова «любовь», любить» – «значит жалеть. В православии это действительно очень близкие понятия, которые не различаются святыми отцами, а вместе обозначаются словом «умиление». Это чувство русские испытывали не только к тем, кто страдает незаслуженно, но и к арестантам, несущим вполне справедливое наказание. Когда мимо деревни конвоируемый этап шел на каторгу, бабы подходили к нему, плакали, старались сунуть несчастным хлебушка или копеечку. Какой контраст с протестантами, которые вообще не подают нищим!

«Блаженны миротворцы». Русские, как и их предки, восточные славяне, народ по природе очень мирный, любящий тишину и благолепие. Академик В.И. Шеремет прямо называет его «народом-миротворцем». Прекрасное это его качество выразил Константин Аксаков в «Записке…», поданной в 1855 году взошедшему на престол императору Александру II:

«Русский народ государствовать не хочет… Он хочет оставить для себя не политическую, свою внутреннюю общественную жизнь. Свои обычаи, свой быт, – жизнь мирную духа… Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, – народной жизни внутри себя… Как единственный, может быть, на земле народ христианский (в истинном смысле слова), он помнит слова Христа: “воздайте кесарево кесаревы и Божия Богови”, и другие слова Христа: “Царство мое несть от мира сего”; и потому, представив государству царство от мира сего, он, как народ христианский, избирает для себя иной путь, – путь к внутренней свободе и духу, к царству Христову: “Царство Божие внутри вас есть”».

Замечательные, очень точные слова, отражающие глубокое понимание «старшими славянофилами» народного характера и народных чаяний. К сожалению, Александр II не оценил мудрости Аксакова и в своих реформах не учёл его «Записку…» Освобождать крестьян, конечно, было необходимо, но всё дело в том, что земельная реформа была проведена без учёта отмеченных Аксаковым наших национальных особенностей. Она делалась в предположении, будто мы немцы или швейцарцы: кинь нам только клич «Вы свободны!» – и мы моментально сами собой организуемся в наилучшем порядке. А ведь император должен был руководствоваться не сентиментальными переживаниями по поводу страдания порабощённых крестьян, а пониманием того, что речь идёт о переходе от одной, устаревшей формы землепользования к новой, пока ещё весьма непривычной для крестьян и помещиков. Иными словами, в этом очень важном государственном акте присутствовал момент популизма и идеализации, что не замедлило сказаться на социальной ситуации. Масса «освобождённых» землепашцев и дворовых людей хлынула в города, превращаясь в люмпен-пролетариев, и вместе с деклассированными, средними и мелкими помещиками составила основу того горючего материала, который сделал революцию неизбежной.

Сказанное Аксаковым о русском народе сжато можно выразить в нескольких словах: это народ, который духовное ставит выше материального. Поэтому он и есть «единственный, может быть, на земле народ христианский». В этом утверждении нет никакого хвастовства, это простая констатация исторического факта. Христианство «в истинном смысле слова», как уточняет Аксаков, есть не что иное, как православие, ибо католики, а тем более протестанты настолько отошли от исходного учения, что могут именоваться христианами лишь условно. А поскольку православие, запечатлённое в национальных особенностях народа, то есть наиболее прочным образом, сохранилось как цивилизационная основа только в России, определение Аксакова совершенно правильно.

Вследствие того, что наша цивилизация самая духовная из всех существующих сегодня – западной, исламской, индийской и китайской, – её философы имеют основание критиковать философов, к ней не принадлежащих и потому принципиально неспособных подняться до постижения высших истин, несмотря на свою природную одарённость. В частности, не способны к этому представители протестантской цивилизации. Кант обладал могучим интеллектом и умел тонко различать оттенки метафизических категорий, но выскочить за пределы узкого индивидуалистического мировоззрения лютеранина он не мог, из-за чего вся его концепция соотношения субъект – объект оказалась ложной, а потому и бесплодной. Тут невольно вспоминаются стишки, ходившие в студенческой среде: «Философ Кант имел талант, но был, к несчастью, протестант, и потому талант его не дал почти что ничего». Новаторскую мысль католика Беркли «Мы даём жизнь вещам» он переиначил, приспособив к своему протестантскому индивидуализму, в «Я даю жизнь вещам». Тот «трансцендентальный субъект», чьи априорные свойства восприятия и мышления конструируют из вещей в себе вещи для себя, есть гордый одиночка. Этот субъект вырван из его социального окружения, он не имеет национальности, он существует вне какой бы то ни было цивилизации, то есть представляет собой абстракцию, не соответствующую ничему реальному, ибо человек по самой своей сущности есть «общественное животное». Человек видит мир таким, каким видит его то «большое сообщество», членом которого он является и для которого он «свой».

Немецкая классическая философия, которая буквально заворожила нас в XIX веке и в лице Гегеля и Маркса стала идейным оправданием нашей революции, сегодня, при трезвой ретроспективной оценке, должна быть признана всего лишь напыщенной софистикой. Единственная причина, по которой надо продолжать преподавать её в университете, заключается в том, что она необыкновенно ярко и убедительно доказывает первичность для цивилизации породившего её типа верования и вторичность культуры. Ошибочность философии Канта была следствием того, что, исходя из образов этого мира, он использовал то ложное представление о человеке, которое определяется усечённой догматикой лютеранства: человек – это обособленный индивидуальный организм с такими-то свойствами, вложенными в него природой. Это полное пренебрежение свойствами человека коллективного, которые в разных обществах различны, привело к тому, что априоризм Канта оказался верным только в первой части из четырёх, где конструирование «вещей для нас» проходит начальную стадию, названную Кантом «восприятием». По его мнению, оно характеризуется двумя признаками: всё, что мы видим непосредственно, ещё до начала обработки разумом, облекается нами в пространственные формы и вводится в русло течения времени – иным способом ничего воспринять нельзя, ибо мы так устроены. Это абсолютно верно, так как речь идет здесь о физиологии, одинаковой у всех индивидуумов. Но на этом истинность кантианства и кончается, так как дальше совершается переход к психическим особенностям, а они существенно зависят от социума, частицей которого является индивидуум. И уже на втором шаге априоризм Канта оказывается ложным. Он утверждает, что априорным свойством рассудка является убеждение в «сохранении субстанции». Это – надуманная аксиома, начисто опровергнутая психологией. Жан Пиаже своими опытами с переливанием жидкости на глазах детей из одного сосуда в другой убедительно доказал, что представление о постоянстве количества вещества при всех с ним манипуляциях не является врождённым, а воспитывается знакомством с физическим законом, открытым Лавуазье только в XVIII веке. Дальше Кант допускает всё больше произвола, проецируя на своего «трансцендентального субъекта» рационалистическое миропонимание протестанта, «верящего в науку, которую он сам выдумал, но которую считает абсолютной истиной» (Лев Толстой). Чистейшей выдумкой является тезис о том, что всякий человек априорно убеждён в единстве бытия – на самом деле это зависит от его типа верования. И совсем уж абсурдна последняя часть априоризма, касающаяся «практического разума», где возникает понятие Бога как отвлечённого начала, устанавливающего принцип мировой справедливости.

Да, то, что мы называем «объективно существующим внешним миром», есть в действительности только наше представление о нём, созданное нами самими. Но это представление создаёт не индивидуум со своими априорными свойствами, а цивилизация, накладывающая на это представление печать своего исходного типа верования, переходящую затем на культуру, образ жизни и менталитет. А поскольку на нашей планете сосуществуют разные цивилизации, то люди, к ним принадлежащие, живут в разных мирах. Тот мир, в котором уже тысячу лет живут русские люди, называется Россией. И он за всё это время менялся только на предметном уровне, а на смысловом оставался неизменным, ибо смысл окружающему и происходящим в нем событиям придаём мы сами, а сами мы как были русскими, так ими и продолжаем быть и будем вовеки. Особенно ярко эта независимость смысловой России от предметной и событийной проявилась во время Великой Отечественной войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.