3) Кем был написан Пискаревский летописец

3) Кем был написан Пискаревский летописец

Пискаревский летописец не составляет исключения среди других произведений средневековой литературы, он тоже не имеет авторской подписи. Но установить автора летописи, как мы уже отмечали, – это и определить социальную среду, в которой был создан источник, понять его идеи. Произведение всегда создается не только человеком, но и определенной исторической эпохой. У Б. В. Томашевского именно она является законным творцом литературного сочинения: «Всякое произведение во многих отношениях обусловлено исторической средой, в которой жил и работал его автор. И сознательно, и бессознательно автор выражает в нем свои убеждения, свои чувства и настроения, находящиеся в определенном отношении к чувствам, настроениям и убеждениям его современников»[331]. Сама творческая индивидуальность писателя часто обусловлена литературной традицией его времени: «Произведение создает не один человек, а эпоха, подобно тому, как не один человек, а эпоха творит исторические факты. Автор во многих отношениях является только органом. В своем произведении он часто берет уже готовый материал, данный ему литературной традицией, и неизменно вдвигает его в свое произведение и лишь вокруг него творит свое, индивидуальное, т.е. характерное для него как некоторой художественной личности»[332]. Это особенно верно для такой консервативной литературы, как средневековая.

Автор, как и его сочинения, принадлежит исторической эпохе. Он является не только создателем произведения, но и конкретным лицом с собственной биографией. М. М. Бахтин различал автора как творческий принцип внутри произведения и автора – героя биографии. Этот последний должен быть понят в историческом мире своей эпохи, прежде всего надо понять его место в социальном коллективе, его классовое положение. М. М. Бахтин писал, что индивидуализация автора как человека, жившего в определенное время, зависит уже от вторичных творческих усилий читателя, критика, историка, независимый от автора как активного принципа видения, – акт, делающий его самого пассивным[333]. Очень часто знание того, что сочинение было написано тем или иным историческим лицом, влияет на наше восприятие этого сочинения. Генетическая критика рассматривает знание обстоятельств возникновения произведения, биографии его автора как очень важные моменты для понимания самого произведения: «Биография и переписка автора, знание всего его творческого наследия, свидетельства третьих лиц, исторические события – все это дает нам информацию о внешних обстоятельствах, которые сопутствовали генезису»[334].

Если от литературных произведений перейти к более широкому кругу исторических источников, то «можно рассматривать источник как один из фактов биографии его составителя, занимающий определенное положение в его развитии: ведь знание тех именно обстоятельств в жизни автора, при которых источник возник, получает иногда весьма существенное значение и для его истолкования»[335]. Знание обстоятельств биографии автора помогает получить также такие существенные сведения для интерпретации источника, как принадлежность к определенной сфере практической деятельности, профессия, характер интересов, степень компетентности в тех вопросах, о которых пишет создатель текста. Так трактует проблемы авторства современное источниковедение[336].

Наша задача будет заключаться в том, чтобы на основе текста Пискаревского летописца воссоздать биографию его возможного автора, представить создателя памятника как реального человека. Это будет способствовать как лучшему пониманию целей произведения, так и установлению источников его текста.

М. Н. Тихомиров считал, что Пискаревский летописец написан несколькими людьми, порой совершенно противоположными друг другу по политическим взглядам[337]. Проверка этой гипотезы затруднена тем, что Пискаревский летописец известен в единственном списке. Метод определения авторства, предложенный Л. В. Миловым, Л. И. Бородкиным, Е. В. Неберекутиной, И. В. Полянской, Н. В. Романковой, Г. И. Саркисовой[338], не подходит для Пискаревского летописца: он предполагает наличие как минимум двух текстов для сравнения, а нам известен только один список Пискаревского летописца. Автора можно идентифицировать, используя и традиционные методы источниковедения: по социальной принадлежности, профессии, политическим взглядам, обращая внимание на те или иные высказывания.

Вопрос об авторстве тесно связан с вопросом об источниках – ведь от того, кем был автор, часто зависит круг используемых им источников, его осведомленность в событиях. И, наоборот, изучая круг используемых источников, знание тех или иных фактов, описанных в сочинении, можно попытаться определить автора произведения. Мы, зная источники летописца, разобранные в предыдущей главе, а также обращая внимание на сведения, которые могли быть известны автору как современнику или в силу его профессиональной деятельности, постараемся атрибутировать памятник.

Об авторе Пискаревского летописца было выдвинуто несколько гипотез. О. А. Яковлева считала, что Пискаревский летописец принадлежит перу одного московского приказного, ведавшего строительством и металлургией[339]. М. Н. Тихомиров не согласился с мнением исследовательницы и предложил в 60-х гг. XX в. гипотезу о печатнике из Пскова Никите Фофанове: «Пискаревский летописец в своей заключительной части может быть сопоставлен с таким источником, как „Сказание известно о воображении книг печатного дела…“. В „Сказании“ очень близко к Пискаревскому летописцу говорится о воцарении Романовых… В „Сказании“ говорится также о том, что печатники, и в их числе Никита Федоров сын Фофанов, бежали в Нижний Новгород „от насилия тех сопостат“. Из числа таких людей, вероятно, и вышел создатель Пискаревского летописца, повествование которого о событиях 1612–1613 гг. написано так, что заставляет предполагать, будто автор повествования жил в это время не в Москве и писал о московских событиях с чужих слов. Не забудем и наблюдения М. В. Щепкиной о большом количестве различных водяных знаков в Пискаревском летописце, свидетельствующем о запасе самой разной, вероятнее всего, казенной бумаги, и тогда наше предположение о лице, написавшем летописец, начинает приобретать вероятие. Пискаревский летописец был составлен в среде печатников, может быть, даже Никитой Фофановым»[340].

Гипотезу М. Н. Тихомирова в 90-х гг. прошлого века подверг сомнению Я. Г. Солодкин. Он писал, что, хотя автор Пискаревского летописца и знал о книгопечатании, значительно большую осведомленность проявил в строительстве и металлургии. Здесь исследователь поддержал вывод О. А. Яковлевой о московском приказном человеке. Я. Г. Солодкин заметил, что летописец не проявлял особого интереса к Пскову. На всем протяжении памятника встречаются только две псковские заметки: о пребывании Ивана Грозного с опричными войсками в Пскове и о переводе в 1599–1600 гг. трех псковских стариц в Москву для устройства богаделен по псковскому образцу. Я. Г. Солодкин обратил внимание и на оставшиеся неизвестными М. Н. Тихомирову сочинения Никиты Фофанова: предисловия и послесловия к изданным книгам, небольшое сочинение о Смуте, вышедшее из нижегородской типографии в конце 1613 г. или начале 1614 г. Все эти произведения резко отличаются от Пискаревского летописца по стилю. Они напоминают псалмы или церковные песнопения. Здесь есть выражения и сравнения, отсутствующие в интересующем нас памятнике: в сочинении о Смуте Никиты Фофанова дважды встречаем противопоставление пшеницы и плевел, иерархов церкви он именует «духоносными отцами». Никита Фофанов, рассказывая о событиях Смуты, описывает главным образом иностранную интервенцию, в то время как автор Пискаревского летописца основное внимание уделяет внутренним «нестроениям». Псковский печатник, повествуя о разорении страны, оплакивает главным образом «погибель веры», летописца же не в меньшей мере волнуют светские сюжеты.

Я. Г. Солодкин пишет, что Никите Фофанову свойственна склонность к философско-историческим обобщениям провиденциалистического характера, чего нельзя сказать о составителе Пискаревского летописца[341]. Поэтому исследователь атрибутировал, вслед за О. А. Яковлевой, летописец московскому приказному человеку. Но вывод О. А. Яковлевой о причастности автора летописца к металлургии Я. Г. Солодкину представляется маловероятным, так как в памятнике встречаются только три лаконичные заметки об отливе Царь-пушки и колоколов, что явно недостаточно для того, чтобы говорить об особой осведомленности составителя свода в металлургии. Зато он согласился с мнением исследовательницы о причастности составителя Пискаревского летописца к строительному делу.

Я. Г. Солодкин предположил, что автор летописца служил в приказе каменных дел, так как известия о строительных работах в Москве и Подмосковье, Казани, Астрахани, Смоленске, Новгороде и Пскове охватывают 1584–1613 гг. и зачастую уникальны. Я. Г. Солодкин высказал мнение и о связях автора с Разрядным приказом, так как в летописце подробно говорится о военных действиях, смерти при царе Борисе последних представителей трех боярских фамилий, пожаловании М. Г. Салтыкову боярства для "посольства" в Речь Посполитую, основании Царева-Борисова. Как предположил исследователь, таким человеком был, по всей вероятности, дьяк Нечай Перфильев[342]. Основанием для такой гипотезы послужило упоминание Нечая Перфильева в одной из статей памятника в числе строителей Смоленского кремля. По документам также известно об участии в сооружении крепости дьяков П. Шепилова и Н. Сорочнева, но в летописце они не называются. Возможно, имя Нечая Перфильева не случайно упоминается в статье летописца, он мог иметь какое-то отношение к памятнику.

Гипотеза Я. Г. Солодкина представляется наиболее убедительной, во всяком случае, у нас нет аргументов, опровергающих ее, зато есть несколько сведений для ее подтверждения. Действительно, в Пискаревском летописце слишком мало заметок о металлургии и книгопечатании, чтобы на их основе можно было сделать вывод о причастности его автора к какому-либо из этих двух занятий, во всяком случае, если он и имел к ним отношение, то в течение непродолжительного времени. Но сведения о строительстве встречаются почти на всем протяжении второй части свода и зачастую уникальны, читаются только в Пискаревском летописце. Всего в памятнике восемнадцать заметок о строительстве: семь в начальной части летописи и одиннадцать в оригинальной. В Пискаревском летописце мы находим также много сведений, которые могли быть почерпнуты из разрядных записей. Поэтому мнение Я. Г. Солодкина о том, что автором был прказной человек, имевший отношение к приказу каменных дел и к Разрядному приказу, приобретает большую долю вероятности.

В одной из статей памятника действительно упоминается дьяк Нечай Перфильев как один из строителей Смоленской крепости. При сопоставлении немногочисленных биографических сведений о Нечае Перфильеве, приведенных С. Б. Веселовским в справочнике «Дьяки и подьячие XV–XVII вв», с событиями, описанными в Пискаревском летописце, можно заметить, что они во многом согласуются. Так, по С. Б. Веселовскому, в 1580–1581 гг. Нечай Перфильев был дьяком в Юрьеве-Ливонском. Пребывание Нечая Перфильева в Юрьеве-Ливонском находит документальное подтверждение: сохранились две царские грамоты от 1577–1578 гг. из Городового приказа дьяку Нечаю Перфильеву в Юрьев-Ливонский с распоряжением о посылке в ливонские города И. Т. Мясоедова, подьячего, горного мастера и сына боярского В. Д. Соломонидина с грамотами, продовольствия из Говье во Владимирец; сохранились также четыре отписки Нечая Перфильева в Разрядный приказ о посылке в новопокоренные ливонские города хлебных запасов, свинца и ядер[343]. Между тем статья Пискаревского летописца под 1559 г. сообщает о назначении Алексея Адашева воеводой в Юрьев и последующей смерти там. Эти сведения являются уникальными, они не встречаются больше ни в одном письменном источнике: «И как почал множитца грех земской и опришнина зачинатися, и князь велики его послал на службу в Юрьев Ливонской к воеводе ко князю Дмитрею Хилкову, а велел ему быти в нарядчиках. И князь Дмитрей ему быти в нарядчиках не велел, и он бил ему челом многожды, и он не велел… И послал его убити князь велики. Пригнал гонец убити, а он преставился за день и лежит во гробу»[344].

Неизвестно, откуда попало такое сообщение о смерти Алексея Адашева в Пискаревский летописец, – оно не имеет больше аналогий в других письменных источниках. Но если предположить, что автором памятника является Нечай Перфильев, то тогда все можно объяснить следующим образом: находясь в Юрьеве-Ливонском, он мог располагать какими-то свидетельствами об Алексее Адашеве. Нечай Перфильев как дьяк мог иметь доступ к разрядным документам, содержащим записи о Юрьеве-Ливонском. Скорее всего, эти документы не сохранились, так как в дошедших до нас разрядах подобные сведения отсутствуют.

Под 1598 г. в Пискаревском летописце говорится о грамоте, по которой Борис Годунов был избран на престол. Эта грамота сохранилась, причем среди подписавших ее дьяков упоминается Нечай Перфильев. Под 1598 г. в Пискаревском летописце говорится о грамоте, по которой Борис Годунов был выбран царем. В 1603 г. Нечай Перфильев был в Чернигове, где передавал вести про Лжедмитрия I, и под этим же годом в Пискаревском летописце помещена статья с описанием биографии Григория Отрепьева, где говорится и о завоевании войсками самозванца Чернигова: «И Чернигов взял, и воеводу князя Ивана Татева»[345]. В 1605 г. Нечай Перфильев участвовал в борьбе с войсками самозванца в Новгород-Северске. Упоминание об этом сражении есть в Пискаревском летописце: «И царь Борис послал противу его великую рать: бояр и воевод, Мстисловского с товарищи, со многими людьми. И оне пришли в Северу и стали противу его стояти и битца безпрестанно, и кровь проливати за православную християнскую веру»[346]. В 1613 г. Нечай Перфильев служил дьяком Пушкарского приказа[347], – в статьях Пискаревского летописца есть упоминания об отливе Царь-пушки, колокола Лебедь.

На этом известия о Нечае Перфильеве обрываются, о его дальнейшей судьбе ничего не известно. Есть еще сведения о некоем Нечае Федоровиче Перфильеве, который служил с 1608 по 1614 г. дьяком в Тобольске, где и умер[348]. Мы пишем здесь о втором Нечае Перфильеве, чтобы у читателей не оставалось сомнений: это два разных лица. Я. Г. Солодкин писал, что С. Б. Веселовский пытался выяснить, «не одно ли лицо Нечай Перфильев с дьяком Нечаем Федоровым». Но еще Н. П. Лихачеву удалось доказать, что отождествлять их нельзя. Подтверждением правильности вывода исследователя была публикация В. Н. Сторожева боярского списка 1610–1611 гг., где значатся оба дьяка[349].

Предполагаемый автор свода Нечай Перфильев, как и большинство летописцев XVII в., не указал, для кого и с какой целью он создал Пискаревский летописец. В тексте Пискаревского летописца есть много подробностей о князьях Шуйских, но трудно сказать, был ли автор связан с кем-либо из них, или в его распоряжении был источник, семейный летописчик, сообщающий особые подробности о роде Шуйских. Я. Г. Солодкин не согласен с выводом М. Н. Тихомирова о том, что Пискаревский летописец возник в близких Шуйским кругах, так как в памятнике налицо двойственное отношение к царю Василию, отрицательные отзывы о И. В. и А. М. Шуйских[350]. Однако обращение к тексту Пискаревского летописца не вполне подтверждает мнение Я. Г. Солодкина. В Пискаревском летописце заметно все же благожелательное отношение к князьям Шуйским. Так, под 1564 г. помещено известие о походе князя Петра Шуйского в Литву: «Князя Петра Шуйского збили с коня, и он у дела пеш утек и пришол в литовскую деревню; и тут мужики его ограбя и в воду посадили»[351]. Но, сообщая о гибели князя, Пискаревский летописец пишет далее о том, что эти литовские мужики были наказаны. Автор, желая смягчить известие о бесславной смерти князя Шуйского, не мог не сообщить о том, что поступок литовских мужиков не остался безнаказанным.

По Пискаревскому летописцу, виленский воевода Николай Яковлевич Радзивилл велел тех мужиков казнить, а Петра Шуйского с почестями похоронить[352]. В разрядной книге и Александро-Невской летописи сообщается, что князь Петр Шуйский потерпел поражение от Николая Радзивилла. По разрядной книге 1475–1605 гг., шедший из Полоцка князь Петр Шуйский должен был соединиться с войсками князей Василия и Петра Семеновичей Серебряных, но вместе воеводы не сошлись, потому что князь Петр Шуйский потерпел поражение от литовцев[353]. В Александро-Невской летописи прямо сказано, что князь Петр Шуйский потерпел поражение от Николая Радзивилла и был убит литовцами, так как «шел не по государеву указу»[354], то есть его поражение явилось результатом предпринятых им самовольных действий. Как видно, в Пискаревском летописце, в отличие от двух других источников, ничего не сказано о причинах неудачного похода в Литву князя Петра Шуйского, о том, что он был разбит Николаем Радзивиллом. О военной неудаче одного из представителей рода Шуйских Пискаревский летописец предпочел умолчать.

Избрание князя Василия Шуйского на престол представлено в Пискаревском летописце как всенародное: «И выбрали дву бояринов: князя Федора Мстиславского да князя Василья Шуйскаго, и привели их на Лобное место, и всем народом выбрали на Лобном месте боярина князя Василья Ивановича Шуйского, и нарекли его на все православное християнство царем и великим князем»[355]. Но, по Новому летописцу, князя Василия Шуйского выбрали царем в узком боярском кругу, а на Лобном месте только подтвердили его избрание. Составители этого памятника писали, что избрание царем Василия Шуйского не было всенародным, оно было многим неизвестно: «Не токмо что советова со всею землею, но и на Москве не ведяху многие люди»[356]. В Пискаревском летописце сообщается, что царь Василий Шуйский, когда его сослали в Литву, снял с себя монашеское платье по благословению патриарха Гермогена[357], хотя в других источниках сообщается, что монашеское одеяние с царя Василия снял литовский король. Василий Шуйский предстает в этой статье Пискаревского летописца не как пленник литовского короля, а как самостоятельно действующее лицо.

Даже когда автор Пискаревского летописца передает неблагоприятные для царя Василия Шуйского сведения, он старается их смягчить. Так, в заметке о крестоцеловальной записи осуждается не только царь Василий Шуйский, давший запись, но и подданные, потребовавшие ее от царя. В описании царствования Василия Шуйского последний представлен мучеником: «А жите его царьское было на престоле царьском всегда з бедами и с кручины, и с волнением мирским; зачастые с миром приходяше и глаголаше ему снити с царьства и за посох имаше, и позориша его многажды. А он терпя и слезы проливаше безпрестанно Божиим промыслом»[358].

Пискаревский летописец заканчивается под 1613 г. следующей фразой: «А кровь льетца и до нынешнего дни 121-го, а впред Бог весть». После этой фразы помещены сведения о некоторых событиях царствования Василия Шуйского, описанных в предыдущем тексте Пискаревского летописца, но с подробностями, которых там не было. Здесь читаются более обстоятельные известия о восстании Ивана Болотникова, убитые царевичем Петром бояре сравниваются с христианскими мучениками. В заметках после 1613 г. сообщается также о поставлении патриарха Гермогена при царе Василии Шуйском, смерти патриарха Гермогена, когда Москву захватили литовцы. Текст Пискаревского летописца продолжен до 1615 г. рассказано об освобождении Москвы от литовцев, избрании на престол Михаила Романова.

Как мы уже упоминали, о восстании Ивана Болотникова Пискаревский летописец рассказывает дважды: в статье под 1607 г. и после 1613 г. Но обе заметки совершенно различны. В первой статье, до 1613 г., об этом событии сказано так: «И немного спустя почал и мятеж быти в северьских градех и в украинских, и стали говорити, что жив царевич Дмитрей, утек, что был Рострига, не убили его. И с тех мест стали многие называтца воры царевичем Дмитреем за грехи наши всех православных християн. И назвался некоторый детина именем Илюшка, послуживец Елагиных детей боярских, нижегородец, а назвался Петр царевич, сын царя Федора Ивановича, а жил в Путимле и многие крови пролил бояр и дворян, и детей боярских лутчих, и всяких людей побил без числа. А воеводы от него приходили с Тулы со многы людьми: Истома Пашков, сын боярской, веневитин, да Ивашко Болотников, холоп князя Андрея Телятевского. А стояли в Коломенском, и их московские воеводы побили. А Пашков приходил к Москве, а Болотников побежал в Колугу. И воеводы большие ходили с Москвы под Колугу со многою силою и стояли много времяни и крови многие пролили, а Колуги не взяли. И по грехом ис-под Колуги полки все дрогнули и гоними божиею силою и побежали иные к Москве, и иные в Серпухов. А Болотников пошел на Тулу к Петрушке, которой и назвался царевичем. И князь великий ходил под Тулу сам и под Тулою стоял многое время, а взял водою подтопил острог, воду взвел на Упе на реке»[359]. Эта статья напоминает по форме разряды. Возможно, она написана приказным человеком, Нечаем Перфильевым.

Вторая заметка о восстании Болотникова, после 1613 г., содержит подробности, отсутствующие в первой, а также риторические восклицания: «Хто Петрушка-вор, который назывался царевичем и коим образом аки червь гризяше смоквы? Ни от царьского колена, ни от вельможска роду, ни детей боярских сродичи! Колики крови в Путимле и на Туле пролил от бояр и от дворян и от детей боярских!.. Да при том же царе и великом князе Василье Ивановиче Шуйском 114 году поставлен Гермоген, патриарх московский и всеа Русии, на месте Игнатия патриарха гречина, которово был поставил Рострига Гришка Отрепьев 113 году… Паки придем вперед на сказание о сем. И как Иванко Болотников да Истома Пашков прходили под Москву ис Серпухова и ис Коломны, а з другую сторону пошли ис Колуги атаман Солома казак да Васька Шестаков, холоп Андрея Клешнина, а с ними многие дворяне и дети боярские, и казаки. И городы взяли многие: Боровск, и Верею, и Борисов, и Можаевск, и Волок. И как оне пришли в Осипов монастырь, и тут ех, оманом перепоя, старец Деонисий Голицын велел побити, а от радных переимати и послати к Москве ко государю царю и великому князю Василью Ивановичю всеа Русии»[360].

Как видно, вторая заметка касается преимущественно иерархов церкви: в ней сказано о поставлении патриарха Гермогена, описано участие старца Иосифова монастыря Дионисия Голицына в аресте атамана Соломы и казака Василия Шестакова. Далее говорится о том, что великий князь Василий Иванович послал своего боярина князя Андрея Васильевича Голицына в Каширу, а сам пошел в Серпухов. Под Каширу из Тулы «царевич» Петр послал своих воевод. Затем описывается их сражение с войсками Голицына на реке Восьме, окончившееся победой последних. О взятии Тулы, где укрылся Болотников, сказано кратко, что царь Василий Шуйский пошел под Тулу и взял ее. Вторая заметка, в отличие от первой, гораздо меньше внимания уделяет военным действиям. Скорее всего, она принадлежит не Нечаю Перфильеву, всегда детально описывающему военные походы, а другому автору, продолжившему летописец.

В Пискаревском летописце дважды упоминается не только восстание Болотникова, но и Лжедмитрий II. В первой статье, до 1613 г., сказано: «И после того назвался иной вор царевичем Дмитреем, а сказывают сыньчишко боярской Веревкиных из Северы, и пришол под Москву в Тушина со многими людьми с литовскими и рускими… И стояли у Москвы больши дву годов и били, безпрестанно кровь христьянскую лили… А сам князь великий стоял за городом на Ваганькове в обозе многое время и вся рать, бояре и воеводы, с ним… И того вора литва хотела изымати и в Литву х королю отвесть. И он не со многими людьми побежал из Тушина в Колугу. И в ту пору многие руские люди разделилися: бояре и дворяне, и дети боярские, и стрельцы, и казаки, и тотарове, князь Петр Урусов с товарищи, и всякие служилые и жилецкие люди, и иные осталися в Тушине у литвы, а иные отъехали к вору в Колугу, а иные к Москве»[361]. Во второй статье о Лжедмитрии II, после 1613 г., речь идет о нападении Тушинского вора на Ростов: «И после того опять грехом крестьянским назвался вор царевичем Дмитреем, которой стоял в Тушине. А писано о нем и о Петрушке выше сего. И тот вор посылал ис Тушина под Ростов литву и черкас многих людей. И Ростов взяли, и выжгли, и высекли, и образы и раки у всех святых ободрали, и монастыри разорили, и митрополита Филарета Романова взяли в церкве, и сан с него сняли, и надели на него мирское платье и шапку»[362]. Дополнительные сведения Пискаревского летописца о Ростове касаются в основном разорения ростовских церквей и монастырей, в них описывается пленение митрополита Филарета Романова. Вероятно, автор хотел дополнить вторую заметку отсутствующими в первой сведениями о церковных делах. Нечай Перфильев проявлял интерес преимущественно к светским сюжетам, поэтому нельзя исключать, что все дополнения принадлежат другому лицу.

Известия обеих статей памятника об убийстве князем Петром Урусовым Лжедмитрия II дублируют друг друга. В заметке до 1613 г. об этом повествуется подробнее: «А того вора колуского литва от Москвы отогнала, и он побежал опять в Колугу, и в Колуге был немного, и убил его князь Петр Урусов»[363]. Во второй заметке, посвященной Марине Мнишек, о Воре сказано коротко: «И после того князь Петр Урусов того вора убил в Колуге»[364]. Автор, дополняя новыми подробностями повествование о событиях, о которых уже шла речь в первой части летописца, скорее всего, использовал повторение об убийстве Вора в Калуге просто для связного рассказа, так как в заметке не сообщается ничего нового. Эта статья похожа больше на черновую заметку летописца для себя, а не для читателя. Второй автор, вероятно, не успел отредактировать свой труд.

Повторение известий об Иване Болотникове и Лжедмитрии II можно объяснить следующим образом. Скорее всего, обращая внимание на церковный характер дополнений, можно предположить, что летописец продолжил не Нечай Перфильев, а другой автор. Нельзя оставить незамеченным также то обстоятельство, что в заметке о строительстве Смоленского кремля Нечай Перфильев был упомянут в третьем лице, что было нетипично для древнерусского летописца, вряд ли он сам писал так о себе. Все эти соображения, вместе с разнообразием статей Пискаревского летописца, заставляют предположить, что повествование продолжил другой автор. Если Нечай Перфильев оборвал свой труд в 1613 г., то можно предположить, что его перу принадлежит описание событий опричнины и Смутного времени. После 1613 г. Пискаревский летописец писался, возможно, компилятором, создавшим весь свод. Этот составитель соединил заметки Нечая Перфильева с источниками, содержащими дополнительные подробности о некоторых событиях Смуты, а также статьями начальной части Пискаревского летописца. Он же мог продолжить повествование Пискаревского летописца статьями о царствовании Михаила Романова.

Трудно сказать, кем был этот второй автор, но, вероятно, он имел какое-то отношение к церковным кругам, т.к. все его дополнения статей памятника касаются преимущественно церковных событий. Здесь мы видим, что и гипотетический автор записок об опричнине и Смутном времени Нечай Перфильев, составляющих оригинальную часть памятника, и компилятор, соединивший эти записки с начальной частью свода и дополнивший их, вероятно, сведениями о церковных событиях и заметками о царствовании Михаила Федоровича Романова (в том числе приписками), в равной степени могут считаться авторами Пискаревского летописца. Автора сюжета, составителя свода, и автора части текста по существу, одного из информаторов этого составителя, Нечая Перфильева, трудно отделить друг от друга, поскольку тогда нарушилось бы композиционное единство Пискаревского летописца. Записки Нечая Перфильева можно рассматривать как один из источников составителя Пискаревского летописца.

Пискаревский летописец не отличается в этом случае от большинства средневековых летописей, где составитель, редактор, информатор в равной мере являлись авторами произведения. Теперь, зная хотя бы гипотетически одного из авторов памятника, можно уточнить наши представления о некоторых источниках Пискаревского летописца. Если предположить, что автором части Пискаревского летописца был Нечай Перфильев, то можно выделить некоторые источники, которыми он пользовался. Нечай Перфильев был современником событий Смуты, он располагал, очевидно, какими-то не дошедшими до нас разрядными записями о строительстве городов, военных действиях. Для него характерно особое внимание к роду князей Шуйских, Нечай Перфильев сообщает много подробностей о представителях этого рода, не встречающихся больше в других письменных источниках. Вполне возможно, что в распоряжении дьяка был семейный летописчик этих князей. В Пискаревском летописце сообщаются сведения о князьях Шуйских, отсутствующие в других источниках. Так, под 1571 г. помещена статья об убийстве во время московского пожара человеком Татева брата князя Ивана Петровича Шуйского Никиты Петровича Шуйского. В Пискаревском летописце находим и другую заметку о князе Иване Андреевиче Шуйском и его дядьке, которая может рассматриваться как семейное предание. Когда при царе Иване Васильевиче был казнен князь Андрей Михайлович Шуйский, дед князя Андрея Ивановича, то его отца Ивана Андреевича спас некий дядька, который скрывался с ним в Белозерской стране. Во время пребывания царя в Троице-Сергиевом монастыре дядька просил его о своем князе, и царь отдал князю его вотчины, а дядьку пожаловал[365].

Знание автора помогает не только выявлению источников, но и определению времени написания памятника. Располагая сведениями об авторах, попытаемся определить время создания текста рукописи Пискаревского летописца. Заключительная часть Пискаревского летописца была написана не позднее 1621 г. – под этим годом помещена самая поздняя заметка о поставлении сибирского архиепископа Киприана, и не раньше 1625 г., которым датируется самая первая приписка. На основании этой датировки можно сделать следующий вывод: Нечай Перфильев окончил свой труд в 1613 г. Между 1621 и 1625 гг. летописец, вероятно, продолжил другой автор, он же составитель и, вероятно, один из переписчиков рукописи Пискаревского летописца. В тексте слишком мало сведений, чтобы сказать о том, что представлял собой этот автор. Возможно, он был лицом духовного звания, так как дополнил Пискаревский летописец преимущественно церковными статьями. Нечай Перфильев же не проявлял интереса к этим сюжетам (он был вообще плохо осведомлен в церковных делах, в заметке об учреждении патриаршества Нечай Перфильев допустил грубую ошибку, написав, что одного из патриархов убили после этого в Константинополе).

Под 1612 г. в Пискаревском летописце помещена заметка о событиях в Кирилло-Белозерском монастыре, она следует с нарушением хронологии сразу после 1618 г.: «Да того же году июля в 1 день в четверг взяли черкасы и руския воры Белоозеро, а воевода Стефан утече Чепчюгов; да того же лета августа в 20 день приходили под Кирилов на память св. пророка Самоила в 11 час дни»[366]. Здесь названы точный день и час события, что указывает на какой-то летописный источник нашего памятника. Кроме Пискаревского летописца, о нападении на Кирилло-Белозерский монастырь говорится только в летописце этого монастыря: «Августа в 1 день приходили литовския люди и руския воры. Белоозеро город выжгли и высекли до основания. И под Кирилов монастырь от Уломския мельницы изгоном те же руския воры приходили. И мало Бог помиловал»[367]. Как видно, этот летописец Кирилло-Белозерского монастыря не являлся непосредственным источником для Пискаревского летописца. Но последний мог обратиться к другому памятнику, сообщающему о событиях в монастыре, возможно, другой летописи той же обители той же обители, потому что в разрядах сведения о Кирилло-Белозерском монастыре отсутствуют. Этот летописец, возможно, нашел отражение и в начальной части Пискаревского летописца.

Я. Г. Солодкин, как было уже отмечено, в числе предполагаемых источников Пискаревского летописца называет и некий севернорусский летописец: «Основным пластом ПЛ 1640-х гг., дошедшего до нас, вероятно, в оригинале, является текст летописца за вторую половину XVI – начало XVII в.; этот текст дополнен по другим источникам, к примеру, краткому летописцу северно-русского происхождения»[368]. Для подтверждения этого вывода можно добавить, что в Пискаревском летописце есть и другие сведения северного происхождения. К ним относится сказание о новгородском Шиловом монастыре, повесть о новгородском белом клобуке. Вероятно, известие о Кирилло-Белозерском монастыре находилось также в составе какого-то краткого летописца из этого монастыря и именно из него попало в Пискаревский летописец.

Три последние заметки 1625–1645 гг. могли быть сделаны одним из переписчиков рукописи, обладателем второго почерка. Они выполнены вторым почерком не коричневыми, как основная часть рукописи, а черными чернилами и отделены от текста тремя чистыми листами.

Как известно из предыдущего изложения, Пискаревский летописец написан тремя различными почерками. Большая часть рукописи выполнена первым и вторым почерками, но атрибутировать их кому-либо из предполагаемых авторов летописца затруднительно, так как мы не располагаем другими сочинениями, принадлежащими, без сомнения, их перу. Можно только заметить, что второй почерк, наиболее профессиональный, мог быть почерком приказного человека. Им выполнены некоторые статьи начальной части летописца, записи из времен царей Ивана Васильевича и Михаила Федоровича, конец сборника.

Подведем итоги наблюдениям над авторством памятника. Вопрос об авторе средневекового произведения является сложной проблемой современного литературоведения. Представления об авторстве в Средневековье сильно отличались от современных понятий. Для читателя той эпохи важна была прежде всего не личность создателя произведения, а правильность воплощенной в тексте христианской идеи. Отсюда анонимность большинства сочинений. Но даже имя автора, написавшего церковное поучение, играло совсем другую роль, чем в современной литературе. В Средневековье оно указывает не на конкретного человека, а свидетельствует о принадлежности текста к авторитетной традиции.

Трудно определить автора такого сложного источника, как летописи, да это и не всегда необходимо. Они представляют собой разновременные слои, создавались усилиями многих редакторов, сводчиков, переписчиков. При анализе летописи очень большое значение имеет знание обстоятельств ее возникновения, социальной среды, где она появилась. В XVII в., в отличие от раннего летописания, летописцами очень часто становились светские лица, дьяки. Дьяки в силу своего положения в системе государственной администрации были людьми грамотными, хорошо осведомленными в делах, имели доступ к государственной документации.

Автором Пискаревского летописца был, предположительно, один из таких дьяков Нечай Перфильев. Он служил в Юрьеве-Ливонском, Чернигове, Москве, был современником событий Смутного времени. Нечаю Перфильеву, скорее всего, принадлежат записи об опричнине и Смутном времени. Неизвестно, какие связи были у него с князьями Шуйскими, но Нечай Перфильев был сторонником этих князей, сообщил много подробностей о них, взятых, скорее всего, из семейного летописчика этих князей, и всегда стремился представить членов рода князей Шуйских в выгодном свете, не боясь при этом искажать факты: при сообщении об избрании Василия Шуйского на престол, представленном им как всенародное, в статье о том, что Василий Шуйский сам снял с себя в Литве монашеское платье, хотя это сделал польский король. Свой труд Нечай Перфильев закончил в 1613 г. Но, вероятно, между 1621 и 1625 гг. летописец продолжил другой автор. Этот автор дополнил статьи Пискаревского летописца подробностями преимущественно церковного характера: он сообщает о патриархах Гермогене, Филарете. Возможно, второй автор был человеком духовного звания. Вышеупомянутое лицо могло закончить летописец статьей об избрании на престол Михаила Романова. Нельзя исключать, что рукопись Пискаревского летописца представляет собой черновик, т.к. все остальные заметки, помещенные после 1613 г., сообщали только дополнительные подробности событий, о которых уже было рассказано в первоначальной части Пискаревского летописца. Вероятно, второй автор был также составителем и переписчиком большей части рукописи Пискаревского летописца: он связал отдельные части памятника в одно целое. Три заметки 1625–1645 гг. о царствовании Михаила Романова могли быть сделаны позднее другим переписчиком. Они отличаются цветом чернил от остальных частей рукописи и отделены от них тремя пустыми листами. Статья об избрании на престол Михаила Романова, скорее всего, является завершением повествования Пискаревского летописца о Смутном времени, а три краткие заметки похожи больше не на продолжение свода сведениями о событиях царствования Михаила Федоровича, а на приписки к нему.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.