3) Пискаревский летописец: источниковедческий аспект изучения

3) Пискаревский летописец: источниковедческий аспект изучения

В предисловии к первой публикации Пискаревского летописца О. А. Яковлева так охарактеризовала задачи своего труда: «Для того чтобы дать полную и правильную оценку сообщаемых сведений, надо произвести детальное исследование их и сопоставление с другими источниками. Наше же предисловие ограничивается лишь кратким указанием на разнообразные данные по социально-экономической, политической, культурной и бытовой истории нашей Родины, содержащихся в записках москвича-современника, послуживших источником для " „ ПЛ“ " »[83]. О. А. Яковлева установила, что Пискаревский летописец включает в себя «выписки из древней летописи, большей частью соответствующие по своему тексту Патриаршей или Никоновской летописи, хотя и не совпадающие с нею во всех частях. Эти выписки относятся к 1533–1554 гг.; выписки, основанные на воспоминаниях некоего москвича, написанные в период с 1612 по 1615 г. Они рассказывают о событиях, начиная с конца 30-х гг. XVI в. и кончая 1615 г., которым датирована казнь Ивана Заруцкого, Марины Мнишек с сыном и Федора Андронова»[84]. Исследовательница, основываясь на собственных наблюдениях, датировала время написания рукописи между 1621–1625 гг., т.к. самой поздней датой, встречающейся в основном тексте летописца, является 1621 г., под которым помещена заметка о поставлении в Тобольской епархии митрополита Киприана, а самая ранняя приписка к тексту летописца сделана в 1625 г. О. А. Яковлева отметила, что главный интерес Пискаревского летописца заключается в сообщаемых автором новых фактических сведениях, которые нередко уточняют и исправляют ряд искажений (исследовательница не оговаривает, какие именно искажения она имеет в виду)[85]. Как уже отмечалось выше, О. А. Яковлева не проводила подробного исследования Пискаревского летописца, поэтому ее мнение о нем как памятнике достоверном представляется недостаточно убедительным.

К числу новых сведений Пискаревского летописца О. А. Яковлева отнесла следующие: сообщение под 1539 г. о месте погребения Алексея Адашева (город Углич, Покровский монастырь); под тем же годом – о центре правления в эпоху управления Русской землей Адашевым и Сильвестром – избе в Московском Кремле около Благовещенского собора; пребывание Алексея Адашева в Турции под 1539 г.; сообщение об утвержденной грамоте 1598 г., по которой Борис Годунов был избран на царство; о маневрах русского войска в 1598 г. во время приема Борисом Годуновым крымского посла; о том, что Григорий Отрепьев, перед тем как бежать в Польско-Литовское государство, посетил инокиню Марфу в монастыре, договорился с ней о том, что она признает в нем своего сына, и получил от нее в благословение крест царевича Дмитрия под 1603 г.[86] К числу новых сведений были отнесены также следующие сообщения: о видении митрополиту Макарию об опричнине под 1560 г.; о подозрительном отношении царя Бориса Годунова к верхам служилого сословия и о доносах ему боярских людей под 1600 г.; о сохранении после смерти Лжедмитрия I чинов и земельных владений за теми, кому он дал их под 1603 г.; о политическом сыске при Грозном без указания даты; о мятеже в Москве после смерти Грозного под 1584 г.; о женитьбе Лжедмитрия I в Польско-Литовском государстве на Марине Мнишек под 1603 г.; о голоде, хлебных ценах и раздаче населению денег при царях Борисе и Василии Шуйском и в эпоху междуцарствия под 1601, 1611, 1612 гг.; о присылке митрополитом Макарием Ивану Грозному погребальня под 1560 г.; о малолетнем князе Иване Андреевиче Шуйском и дядьке его под 1586 г.; о жизни в московском Новодевичьем монастыре царицы Ирины под 1604 г.; о пожаре в этом же монастыре того же года; о свадьбах в Москве при Лжедмитрии I под 1603 г.; о попытках добычи золота и серебра из руды под 1569 г.[87] О. А. Яковлева отметила также, что Пискаревский летописец содержит много новых сведений о строительстве в Москве и других городах. Однако все эти сообщения были только перечислены, но не проанализированы. Поэтому для проверки оригинальности и достоверности перечисленных выше сведений потребовалось подробное источниковедческое изучение нами Пискаревского летописца.

После публикации О. А. Яковлевой Пискаревский летописец уже не исчезал из поля зрения исследователей. Особенности этого памятника как исторического источника изучали М. Н. Тихомиров, А. А. Зимин, Р. Г. Скрынников.

М. Н. Тихомиров подтвердил вывод О. А. Яковлевой о Пискаревском летописце как памятнике московского происхождения: «Перед нами редкий источник, – писал он, – в котором ярко чувствуется московский говор XVII в., с сильно выраженным "аканьем"… Уже по своему языку Пискаревский летописец – памятник московского происхождения. По содержанию этот летописец также произведение, целиком связанное с Москвой и московскими событиями…»[88] В то же время М. Н. Тихомиров не согласился с О. А. Яковлевой, которая считала весь Пискаревский летописец воспоминаниями некоего московского приказного человека: «Прежде всего вызывает сомнение само определение записей Пискаревского летописца как „воспоминаний“ москвича, так как невозможно приписать одному и тому же автору разнородные по стилю и политической направленности летописные записи нашего источника. Перед нами текст, явно написанный разными лицами в разное время… Конечно, можно предполагать, что различные источники были обработаны одним человеком, и следы такой обработки действительно заметны. Однако невозможно представить себе, чтобы один и тот же человек (на протяжении нескольких страниц) писал в совершенно разном аспекте, допустим, о царствовании Бориса Годунова. Так, часть известий о Борисе Годунове дает высокую оценку его деятельности. Борис Годунов постоянно именуется „слугой и конюшим“, а позже „государем царем“. Другие же известия говорят о нем как о „сластодержителе мира сего“, желавшем царского престола и организовавшем убийство царевича Дмитрия Углицкого. В первых известиях виден сторонник Годуновых, вторые написаны приверженцем Шуйских»[89]. Такое мнение М. Н. Тихомирова представляется не вполне обоснованным, противоречивые оценки Бориса Годунова встречаются не только в Пискаревском летописце, но и в других памятниках Смутного времени. Так, князь Семен Иванович Шаховской в «Летописной книге» писал о Борисе Годунове: «Той же Борис образом своим и делы множество людей превзошед, никто бе ему от царьских синьклит подобно в благолепии лица его и в разсужении разума его, милостив и благочестив, паче же во многом разсужении доволен, и велеречив зело, и в царствующем граде многое диве особе творяще». Но в то же время автор «Летописной книги» не умолчал и об отрицательных качествах шурина царя Федора Ивановича: склонности обвинять людей по ложным доносам и властолюбии[90].

М. Н. Тихомиров первым поставил вопрос о происхождении статей Пискаревского летописца со сведениями о времени Ивана Грозного. При датировке этих известий он обратился к статье 1569 г., сообщающей о свадьбе дочери Владимира Андреевича Старицкого Марии. Она была выдана замуж за шведского короля Магнуса. После смерти мужа королева Мария вернулась с дочерью в Москву. Это произошло уже при царе Федоре, в 1586 г., и все статьи об опричнине датируются не позднее этого года. В отличие от О. А. Яковлевой, которая не стала решать вопрос, для кого и с какой целью был создан Пискаревский летописец, М. Н. Тихомиров попытался выявить социального заказчика памятника. Он определил Пискаревский летописец как компиляцию сторонника Шуйских. Этот летописец ставил своей целью очернить всех возможных претендентов на престол после смерти царя Федора Ивановича и поэтому сообщал почти всегда благоприятные сведения о князьях Шуйских[91]. М. Н. Тихомиров предположил, что заключительная часть Пискаревского летописца, которая по всем признакам была написана по позднейшим припоминаниям (историк не указывает, на основании каких наблюдений он пришел к такому выводу), была составлена в среде московских печатников: «Пискаревский летописец в своей заключительной части может быть сопоставлен с таким источником, как „Сказание известно о воображении книг печатного дела…“ В „Сказании“ очень близко к Пискаревскому летописцу говорится о воцарении Романовых. Царь Михаил назван в „Сказании“, как и в летописце, „племянником“ царя Федора, тогда как позже его предпочитали называть внуком царя Ивана Грозного. Автор „Сказания“ среди злодеев и изменников особо отмечает Федьку Андронова, о казни которого сообщает и Пискаревский летописец. В „Сказании“ говорится также о том, что печатники, и в их числе Никита Федоров сын Фофанов, бежали в Нижний Новгород „от насилия и страха тех сопостат“ ( имеются в виду поляки)».

Из числа таких людей, по мнению М. Н. Тихомирова, и вышел создатель Пискаревского летописца, повествование которого о событиях 1612–1615 гг. написано так, что заставляет предполагать, будто автор повествования жил в это время не в Москве и писал о московских событиях с чужих слов (исследователь не привел аргументов немосковского происхождения заключительной части Пискаревского летописца для доказательства своего вывода). М. Н. Тихомиров обратил внимание на наблюдение М. В. Щепкиной о большом количестве различных водяных знаков в Пискаревском летописце. По его мнению, это свидетельствует о том, что при создании летописца использовался запас «самой разной, вероятнее всего, казенной бумаги». Из этого следовал вывод о том, что тогда «предположение о лице, написавшем летописец, начинает приобретать вероятие». Только человек, связанный с Печатным двором, мог иметь свободный доступ к казенной бумаге. Исследователь, анализируя социальное положение автора летописца, атрибутировал его псковскому печатнику Никите Фофанову: «Пискаревский летописец был составлен в среде печатников, может быть, даже Никитой Фофановым»[92].

М. Н. Тихомиров, предложив гипотезу о Никите Фофанове как возможном авторе памятника, не настаивал на ее бесспорности. Но тем самым впервые был поставлен вопрос о принадлежности Пискаревского летописца конкретному автору. До этого времени Пискаревский летописец рассматривался как безымянный памятник московского происхождения.

После М. Н. Тихомирова изучением источников Пискаревского летописца занимались и другие ученые. Почти все они рассматривали лишь отдельные свидетельства Пискаревского летописца, связанные с интересующей их темой. Поэтому, если не считать статей О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомирова, памятник до конца XX в. так и не получил общей характеристики в исторической литературе. Но все же полностью игнорировать проблемы, затрагивающие источники Пискаревского летописца, оценку его сведений, исследователи не могли. При этом неизбежным было то, что вопросы происхождения и степени достоверности статей Пискаревского летописца разбирались с разной степенью подробности, в зависимости от интересов и потребностей того или иного историка.

Так, А. А. Зимин ограничился краткой характеристикой Пискаревского летописца: «Свежие, хотя и не всегда точные, сведения находятся в Пискаревском летописце и в хронографе 1617 г.»[93] (Одной из областей научных интересов А. А. Зимина была история опричнины, и он прежде всего обращал внимание на заметки Пискаревского летописца о том времени.) Но исследователь не объяснил, в чем он видел неточность этих сведений, потому что памятник не был им проанализирован.

В отличие от А. А. Зимина Р. Г. Скрынников, также занимающийся историей того периода, дал более подробную источниковедческую характеристику своду в целом. Он пытался оценить достоверность известий летописца, посвященных опричнине: «Наряду с легендарными сведениями Пискаревский летописец включает в себя много достоверных сведений об опричнине. Пискаревский летописец оказался единственным источником (помимо синодика), в котором точно названо место казни В. А. Старицкого»[94]. Исследователь обратил также внимание на происхождение источников тех статей памятника, где содержатся известия об опричнине. По Р. Г. Скрынникову, составители Пискаревского летописца использовали разнообразные источники. Среди них выделялась московская официальная летопись 1533–1564 гг. Но, по мнению Р. Г. Скрынникова, она могла послужить только косвенным источником Пискаревского летописца. Он писал, что доступ к официальным летописям был ограничен при Грозном и его преемниках, и поэтому авторы Пискаревского летописца не могли ими пользоваться. Но, вероятно, они имели возможность справляться с краткими разрядными книгами, сообщающими сведения о походах, строительстве крепостей и т.д. Р. Г. Скрынников согласился с мнением О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомирова о том, что Пискаревский летописец был составлен в кругах, близких роду князей Шуйских. Он трактовал это обстоятельство как придающее источнику особую ценность, потому что летописец оказался одним из немногих памятников периода опричнины, передающих традицию земского происхождения[95]. Р. Г. Скрынников критически осмыслил сообщение Пискаревского летописца об учреждении опричнины. Он писал, что «один из поздних источников» (имеется в виду Пискаревский летописец) утверждает, будто царь учредил опричнину по совету В. М. Юрьева. Но исследователь подверг сомнению достоверность подобного сообщения: «Пискаревский летописец в начале XVII в. возник в кругах, близких Шуйским, а следовательно, враждебных Захарьиным. Главным опровержением приведенной им версии служит тот факт, что В. М. Юрьев никогда не был принят в опричнину. Трудно представить, чтобы инициатор опричнины мог остаться вне опричнины»[96]. Однако и Р. Г. Скрынников не провел систематического анализа памятника в целом. Как видно, Р. Г. Скрынников ограничивал источниковедческую характеристику памятника только разбором статей, сообщающих об опричнине. Это можно объяснить тем, что он обращался к Пискаревскому летописцу прежде всего как к источнику о терроре периода правления Ивана Грозного.

Как видим, и А. А. Зимин, и Р. Г. Скрынников интересовались Пискаревским летописцем лишь в качестве источника по истории опричнины. Их изучение памятника не выходило за рамки этой темы. Историки не рассматривали его как особый памятник летописания XVII в., не анализировали его в контексте сборника, в котором он сохранился, и тем более не ставили вопрос о его отличиях от ранних сводов.

Только в последние годы Пискаревский летописец начал привлекать внимание историков в качестве «особого представителя» позднего русского летописания. Это связано с изменившимся отношением к источнику в историографии конца XX в. К нему перестали подходить потребительски, видеть в нем исключительно хранилище исторических фактов, а стали рассматривать как явление своего времени. Источник можно изучать не только исходя из тех сведений, которые он дает для исторических построений, он должен быть также понят исходя из реалий своей эпохи. Такой подход позволяет получить историческую информацию даже в недостоверном сообщении источника. Известие, ошибочное фактически, дает возможность увидеть отношение к событию людей прошлого.

Новое понимание места и роли источника не могло не сказаться и на исследованиях историков. Так, В. Г. Вовина и Я. Г. Солодкин провели сравнительное изучение Пискаревского летописца и других летописей, нарративных сочинений и документов Смутного времени. Пискаревский летописец для этих исследователей не только источник по истории какого-либо периода, но и памятник, помогающий понять особенности позднего летописания. Для нашей темы особенно интересно то, что В. Г. Вовина провела сравнение некоторых статей со сведениями о Смутном времени Нового и Пискаревского летописцев. Отметив ряд совпадений в их чтениях, исследовательница установила, что составители Пискаревского и Нового летописцев независимы друг от друга. Рассматривая оба летописца, нельзя обнаружить и общего источника, во всяком случае, протограф здесь невозможно выделить с той же легкостью, что и для раннего летописания.

В. Г. Вовина отметила отличия в содержании Пискаревского и Нового летописцев. Так, она проследила, что в рассказе о будущем еретичестве Григория Отрепьева в Пискаревском летописце патриарха Иова, на подворье которого остановился Григорий Отрепьев, предупреждает ростовский митрополит Варлаам, а в Новом летописце тот же ростовский митрополит назван Ионой; Новый летописец называет имена двух казаков, посланных из Москвы Иваном Заруцким убить князя Дмитрия Пожарского, Пискаревский же летописец пишет о казаках и детях боярских, но не сообщает их имена; и в том, и в другом летописце покушавшиеся ошиблись и ранили случайных людей, но по Пискаревскому летописцу был ранен сын боярский, ведший князя, а по Новому – казак Степанко порезал ногу казаку Роману[97]. Близость сюжетов подобных рассказов ставит исследователя в тупик. Эти явные совпадения и, в то же время, разночтения, нельзя объяснить, если исходить из традиционного шахматовского представления о летописных сводах, протографах, списках.

Особой заслугой В. Г. Вовиной является ее вывод о необходимости выработки нового подхода к поиску источников в поздних летописях, исследование которых требует новой методики: «Очевидно, что, обнаружив эти параллели, мы не сможем далее сдвинуться с места в их интерпретации, если будем подходить к поздним летописям, как того требует "классическая методика"»[98]. Поиск общего источника, к которому восходят оба памятника, или установление происхождения одного источника от другого в этом случае не всегда оправдывает себя. Как видно из статьи В. Г. Вовиной, здесь наблюдается сходство не собственно текстов, а сюжетов. В раннем летописании подобие двух источников принято рассматривать либо как заимствование одним источником сведений другого, либо как свидетельство того, что оба текста восходят к общему протографу. В позднем летописании проследить взаимовлияние текстов гораздо сложнее. Сходство здесь уже не может служить безусловным доказательством о заимствовании летописями сведений друг друга или об общем источнике. Дело в том, что поздние своды могут строиться на основании сразу нескольких похожих источников.

Таким образом, сравнительное изучение двух интересующих нас летописцев выводит на проблему развития позднего летописания в целом. Перед нами стоит вопрос о том, насколько широкое распространение в XVII в. получили такие своды, как Новый и Пискаревский летописцы.

Изучение поздних летописей требует пристального внимания к методам отбора и обработки составителями своего материала. Специально занимался исследованием особенностей обработки, редактирования источников в Пискаревском летописце и других произведениях Смутного времени Я. Г. Солодкин. Он отметил, что в первой части Пискаревского летописца составитель часто не указывает, откуда он черпает информацию: «В Пискаревский летописец вставлены повести о тверском Отроче и новгородском Шилове монастырях, приведено краткое "Сказание о новгородском белом клобуке". Обращение компилятора к источникам данной части летописца оговорено не всегда. Так, составитель Пискаревского летописца дважды заимствовал из одного из них сообщения за 7054 г., но лишь однажды сопроводил их пометой «В сем летописце прописано»[99]. Кроме того, исследователь отмечает еще две особенности обработки источников в Пискаревском летописце:

1) выборочное использование бывших в распоряжении составителя свода материалов, что вело часто к изменению их содержания;

2) пополнение соответствующих разделов летописца информацией из ранее цитированных источников[100].

Я. Г. Солодкину удалось установить некоторые источники Пискаревского летописца, не выявленные предшествующими исследователями. В частности, он считает, что Степенная книга послужила основой для статьи о «чудесах» великого князя Данилы Александровича Московского и известия о пророчестве Василия Блаженного, касающемся пожара 1547 г. в столице. Статья об издании Царского судебника, по мнению Я. Г. Солодкина, повторяет заглавие самого этого кодекса. Исследователю удалось также доказать близость, если не полную текстуальную зависимость многих статей Пискаревского летописца от краткого летописца 1533 – 1574 гг., изданного М. Н. Тихомировым. Кроме того, Я. Г. Солодкин высказал предположение о возможности дополнения этого краткого летописца сообщениями о событиях 1612–1613 гг. на Вологде, происхождение которых он не уточняет.

Многие записи в Пискаревском летописце, как считает автор, восходят к «разрядам» (например, сведения о Ливонской войне, о первых сибирских воеводах, отражении крымского вторжения 1591 г., о Русско-шведской войне конца XVI в., об основании города Царева-Борисова, о «посылке» войск в Грузию в 1603/1604 г.)[101]. Однако, как подчеркивает исследователь, скорее всего, в этих случаях компилятор обращался не непосредственно к разрядным записям, а к какому-то летописцу, использовавшему их[102]. К сожалению, высказывая эти гипотезы, Я. Г. Солодкин не приводит параллельных текстов, что существенно затрудняет их проверку. Поэтому остается открытым вопрос о том, в составе какой летописи читались разрядные записи, была ли она известна автору Пискаревского летописца, или же составители последнего сами провели летописную обработку разрядов.

Особое внимание исследователь уделяет происхождению некоторых документальных источников Пискаревского летописца: «Документы, разоблачающие Лжедмитрия I (большинство из них помещено в приложении ко второй "окружной" грамоте Шуйского), и "крестоцеловальная запись" царя Василия, по-видимому, попали в компиляцию в составе ее летописного источника. Названная "запись" сопровождается комментариями, по стилю и идейной направленности не отличающимися от непосредственно предшествующего им текста. Документы 1606 г., сопутствующие "окружной" грамоте царя Василия, не воспроизведены целиком, а пересказаны»[103]. Выявление этих источников существенно развивает наши представления о степени достоверности сообщений Пискаревского летописца. В то же время Я. Г. Солодкин, в отличие от своих предшественников, считает, что составитель Пискаревского летописца не пользовался другим документом – Утвержденной грамотой об избрании Бориса Годунова царем. В частности, для объяснения своего положения ученым подчеркивается следующее обстоятельство: «Но в летописце сказано, что после кончины Федора Ивановича Ирина „прияша власть“ на „малое время“, пока Бог „царя даст“ и „вся земля“ ей присягнула, тогда как по „Утвержденной грамоте“ овдовевшая государыня „не изволила“ быть на престоле, отклонила челобитную всего народа и приняла постриг в Новодевичьем монастыре. В грамоте пространно описаны многодневные „моления“ Бориса Годунова и иноки Александры; в летописце указана только дата наречения на царство Бориса, получившего благословение сестры после крестного хода в Новодевичий монастырь. Если в „Утвержденной грамоте“ инициатива ее составления приписана земским „чином“, то в Пискаревском летописце с явным осуждением сообщается, что царь Борис велел всем написать и скрепить подписями „излюблену“ запись, и это было немедленно сделано»[104]. Однако такой негативный вывод порождает другой вопрос, на который исследователь не отвечает: если Утвержденная грамота не является источником Пискаревского летописца, то какой памятник был использован его создателем при рассказе об избрании царем Бориса Годунова?

В более поздней работе Я. Г. Солодкин суммирует выводы, сделанные О. А. Яковлевой и М. Н. Тихомировым, а также собственные наблюдения над источниками Пискаревского летописца. В данном пособии исследователь уделяет особое внимание проблеме датировки Пискаревского летописца: «Вероятно, – подчеркивает он, – в основу оригинальной части компиляции был положен летописец, поначалу доведенный до 1612/1613 г. Сообщив об отправке в Литву низложенного Василия Шуйского с братьями и судьбе его жены, автор летописца замечает: "А кровь льетца и до нынешнего дни 121-го, а вперед Бог весть" ( позднейшая запись сделана по счищенному тексту, который читается весьма отчетливо). Таким образом, один из источников ПЛ возник осенью–зимой 1612/1613 г., еще до воцарения Михаила Федоровича. Затем он был продолжен сообщениями о последующих событиях»[105]. Кроме того, Я. Г. Солодкин возвращается к наблюдению М. Н. Тихомирова, заметившего, что Пискаревский летописец завершается статьей «О Ивашке Заруцком». В этой статье, в частности, говорится об отправке в 1614 г. плененных астраханцами И. Заруцкого, М. Мнишек и ее сына к «государю». М. Н. Тихомиров при этом считал, что статья об избрании Михаила Федоровича является припиской основному тексту компиляции. По его мнению, идейная направленность и стиль заметки не отличается от большинства предыдущих. Однако Я. Г. Солодкин не согласен с таким выводом. Для обоснования своего мнения он приводит следующие аргументы, обращая прежде всего внимание на стиль различных заметок памятника: «Библейская фраза „кто разумеет ум господень, или кто советник ему“ имеется и в рассказе о воцарении Бориса Годунова. Формулировку „венчался царским венцом“ находим и известиях о коронации Федора Ивановича и Шуйского. Сообщение о том, что „над ним“ ( Михаилом Федоровичем) по законному обычаю молитву говорили нареченную… и крест животворящий на него положили по закону, имеет аналогию в статье о вступлении на престол Шуйского. Выражения „и бысть тако“, „отворися град“ также употребляются ранее. Наконец, автор, упомянувший о воцарении Михаила Романова (в статье о Заруцком), вряд ли мог воздержаться от описания этого крупного политического события»[106]. Все это позволяет Я. Г. Солодкину отказаться от предположения М. Н. Тихомирова о том, что статьи 1625, 1626, 1645 гг. являются приписками к Пискаревскому летописцу. Они, на его взгляд, представляют собой органическое продолжение и завершение текста самого летописца, входят в его основной текст. Не согласен исследователь и с О. А. Яковлевой, рассматривавшей статьи «сибирском взятии» как поздние добавления в текст Пискаревского летописца. Я. Г. Солодкин отмечает, исходя из наблюдений над особенностями обработки источников в летописце, что расширение хронологических рамок изложения при соблюдении тематического единства свойственно не только рассказу «О взятии Сибири», но и свидетельствам о кончинах удельного князя Владимира, царевичей Ивана и Дмитрия. Он обращает внимание на то, что разрыв между фактами, изложенными в заключительной статье Пискаревского летописца, и предшествующей записью составляет 18 лет, тогда как разница во времени между первыми событиями царствования Михаила, привлекшими внимание публициста, и заключительной статьей равна всего 4–8 годам. Кроме того, исследователь подчеркивает, что стиль летописных статей 1624/25–1626/27 гг. родственен многим предыдущим. Так, по его мнению, «выражения „во дни“, „богатество“, „благодать слепым, бесным и иным многое исцеление“, „и от тово пожару выгорело“ находим не только в записях, посвященных событиям середины 1620-х гг., но и более ранних статьях Пискаревского летописца» (об исцелении от мощей царевича Дмитрия, о пожаре в Новодевичьем монастыре 1606 г.)[107]. Припиской к основному тексту Пискаревского летописца Я. Г. Солодкин считает только известие о событиях 1645 г., так как в ней название места погребения Михаила Федоровича отличается от предыдущего – в «соборной церкве Арханьгела Михаила» вместо просто: «Архангила». Все это свидетельствует, по мнению Я. Г. Солодкина, о том, что Пискаревский летописец представлял собой до 1645 г. единый памятник, а статьи 1625–1626 гг. он считает принадлежащими основному тексту летописца.

Таким образом, 20-е гг. XVII в., по мнению Я. Г. Солодкина, являются временем окончания работы летописца над произведением.

Помимо В. Г. Вовиной и Я. Г. Солодкина, источниковедческим изучением отдельных статей Пискаревского летописца занимался в 80-х гг. С. А. Морозов. Исследователь заинтересовался проблемой происхождения оригинальных сведений Пискаревского летописца. Он, в частности, обратил внимание на источники Пискаревского летописца за 1533–1554 гг. С. А. Морозов пришел к выводу, что в этих статьях в отдельных случаях нашел отражение летописец 1554 г. Последний же представлял собой сокращение летописца 1553 г. Так, историк подчеркнул, что уже первая статья этого источника, подобно большинству последующих, «сходна с летописцем 1553 г.». «Учитывая характер использования в Пискаревском летописце текста Воскресенской летописи (он не сокращался составителем Пискаревского летописца), можно предположить, – отмечал исследователь, – что составитель Пискаревского летописца имел перед собой рукопись с уже сокращенным по летописцу 1553 г. текстом». В пользу такого предположения говорит полная передача составителем Пискаревского летописца некоторых известий летописца 1553 г. Как считал С. А. Морозов, в основу текста летописца 1554 г. был положен текст, редакционно близкий именно к летописцу 1553 г. Статьи же 7062 и 7063 гг. нашли, по его мнению, соответствие в тексте Никоновской летописи. В то же время статья о колоколе «Лебедь» Пискаревского летописца текстуально отличается от статей летописца 1553 г. и других летописцев середины XVI в.[108] Эту статью, по мнению С. А. Морозова, следует атрибутировать составителю или переписчику рукописи, в которой содержался текст летописца 1554 г., послужившего источником текста Пискаревского летописца. Но С. А. Морозов, приписав статью о колоколе «Лебедь» переписчику, не указал источника, из которого она была заимствована. Поэтому проблема поиска источников свода 1533–1554 гг. решена им не полностью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.