1.1.3. Анализ происхождения исторического источника
1.1.3. Анализ происхождения исторического источника
Несмотря на строгий алгоритм источниковедческого анализа, каждая его процедура требует творческого подхода и зависит, как было только что сказано, от парадигмальных установок исследователя. Но можно выявить некоторые универсальные подходы, обусловленные пониманием природы исторического источника и структурированные по видам и системам / группам видов исторических источников.
Изучение исторических условий возникновения исторического источника может быть процедурой весьма трудоемкой или вообще показаться делом нескончаемым, если подойти к нему без четкой исследовательской установки, обусловленной пониманием того, что исторический источник порождается в человеческой деятельности, а виды деятельности, свойственные определенной культуре, фиксирует видовая система корпуса исторических источников, представленная в первой части второго раздела настоящего учебного пособия.
Напомним, что исследовательская гипотеза в источниковедческом исследовании – это предположение о видовой природе исторического источника. Поэтому в первую очередь необходимо, привлекая специальную источниковедческую литературу, установить состояние той области деятельности, которая продуцировала источники данного вида. Например, изучая Полное собрание законов Российской империи, необходимо поместить его в контекст истории кодификации и учесть становление исторической школы права, а изучая советские конституции, – обратить внимание на специфику законотворчества советского государства, как это было сделано в соответствующих разделах учебного пособия. Собственно, корпус источников российской истории был рассмотрен нами в разделе «Источниковедение как метод исторического познания» именно потому, что он презентирует определенным образом российскую историю и дает ключ к изучению отдельных сфер социокультурной реальности на основании однозначно соответствующей ей видовой совокупности исторических источников.
Конечно же, изучение исторических условий возникновения исторического источника не исчерпывается анализом только одной, породившей его, сферы деятельности. Отбор прочих сведений для характеристики исторических условий зависит от исследовательской установки историка и, главным образом, от того, что его заинтересует при изучении автора и конкретных обстоятельств создания исторического источника.
И здесь необходимо привлечение уже не источниковедческих исследований, а разнообразных исторических трудов.
Изучение личности автора. Еще раз подчеркнем, что изучение автора не надо путать с установлением авторства. Если установление авторства – процедура техническая, то его изучение – дело максимально творческое.
Возможно, именно эта исследовательская процедура в наибольшей степени зависит от личности историка и проявляет его мировоззрение, экзистенциальные и исследовательские установки. Ведь автора мы изучаем с точки зрения принципа признания чужой одушевленности, соотнося внешние обнаружения его личности в историческом источнике с предварительно отрефлексированной (в той или иной степени) собственной «душевной жизнью»[706].
К этой проблеме можно попытаться подойти и с иной позиции – осмысленной в постструктурализме позиции «смерти автора». Но в первом разделе настоящего учебного пособия было показано, что современное понимание исторического источника не только как произведения человека, но и как продукта культуры, снимает это противоречие. Данное обстоятельство стоит еще раз особо подчеркнуть: на наш взгляд, предлагаемая в настоящем учебном пособии концепция источниковедения не является альтернативной ни по отношению к так называемой герменевтике бытия (о чем речь пойдет ниже), ни к концепции «смерти автора»; она стремится к соблюдению баланса индивидуального (воплощенного в конкретном историческом источнике) и социокультурного (воплощенного в категории «вид исторических источников»).
Изучение автора, так же как и изучение исторических условий возникновения исторического источника, должно отвечать принципу необходимости и достаточности; в противном случае мы либо упустим какие-нибудь существенные характеристики, что не позволит нам адекватно понять исторический источник, либо, наоборот, потратим слишком много исследовательских усилий и времени на изучение нюансов характера, а в конце этого нелегкого исследовательского пути рискуем заблудиться в деталях, опять же с ущербом для понимания анализируемого исторического источника.
На важность изучения личности автора обращал внимание еще лорд Генри Сент-Джон Болингброк (1678–1751) в «Письмах об изучении и пользе истории» (1730–1750?е годы):
Когда искренность при изложении факта вызывает сомнение, мы добываем истину, сопоставляя различные сообщения, подобно тому как мы высекаем огонь, ударяя сталью о кремень. Когда суждения производят впечатление пристрастных, мы можем сделать выводы самостоятельно или принять суждения авторов, сделав известные поправки. Достаточно немного природной проницательности, чтобы определить, какая нужна поправка – в зависимости от конкретных обстоятельств жизни авторов или общего склада их ума, и тем самым нейтрализовать воздействие этих факторов[707].
Мы видим, что, утверждая необходимость обращения к личности автора исторического источника, Болингброк, совершенно в духе науки XVIII и затем начала XIX в., основывающей критику исторического источника на здравом смысле, считал достаточной для понимания автора «природную проницательность», но при этом указывал и на необходимость выяснения конкретных обстоятельств создания исторического источника.
Спустя 150 лет, уже в совершенно иной социокультурной и теоретико-познавательной ситуации, В. Дильтей (1833–1911) в работе «Описательная психология» (1894)[708] рассматривал в связи с задачами описательной психологии как специальной науки о духе вопрос о способе описания индивидуальности, который в источниковедении может быть востребован при изучении автора. Характеризуя описательную психологию как расчленяющую и утверждая, что в области наук о духе «в основе всегда лежит связь душевной жизни как первоначально данное»[709], т. е. что мы воспринимаем Другого изначально целостно, а лишь затем начинаем «расчленять» это впечатление, В. Дильтей пишет:
Классы [здесь и далее выделено автором. – М. Р.] возникающих таким путем различий образуются прежде всего теми сферами, где в единообразии человеческой природы отграничиваются друг от друга обособления. Возрастные различия здесь в соображение принимать нельзя, так как они в отдельном индивиде составляют развитие его. Наиболее общим из всех различий является различие пола. Это – предмет, спорам о котором, надо полагать, конца никогда не будет, объект поэзии, тесно связанный со всей литературой, оказывающий ныне огромнейшее практическое влияние на все важные жизненные вопросы. При настоящем состоянии нашей культуры наиболее основное различие состоит, очевидно, в том, что у женщины жизнь чувства и мысли складывается на основании близко переживаемых отношений к семье, мужу, детям, тогда как мужчина под влиянием профессионального воспитания строит жизнь на более широких и объективных условиях, но зато менее непосредственно и интимно. Но вопрос о том, насколько подобные различия представляют собой последствия воспитания и насколько они являются непреодолимо данными предрасположениями, может быть постепенно разрешен только путем воспитательного эксперимента, и всякий, кто занимается человеческой природой, должен требовать возможности для разносторонних опытов. Человеческие расы, нации, общественные классы, профессиональные формы, исторические ступени и индивидуальности, – все они являются дальнейшими разграничениями индивидуальных различий в рамках единообразной человеческой природы. Лишь когда описательная психология исследует эти формы особенностей человеческой природы, будет найдено соединительное звено между нею и науками о духе. В науках о природе единообразное является господствующей целью познания; в пределах мира исторического вопрос идет об обособлении вплоть до индивида. По шкале этих обособлении мы не опускаемся, а поднимаемся [выделено мной. – М. Р.]. Жизнь истории заключается в возрастающем углублении своеобразного[710].
Как было уже сказано, набор параметров (вопросник) зависит в значительнейшей степени от установки историка. В советской историографии был распространен так называемый классовый подход. На нем необходимо остановиться, поскольку рецидивы его весьма устойчивы: до сих пор распространено мнение, что личность определена своей социальной принадлежностью. Конечно же, в современных условиях этот подход не столь жёсток, но и не столь явен: если в прежние времена авторы декларировали свою приверженность классовому подходу, то у современных авторов он проникает в исследование зачастую помимо воли самого историка и не рефлексируется им.
В советской историографии считалось, что характеристики личности главным образом обусловливаются ее «классовой принадлежностью». Причем понятие класса не было четко определено. Например, применительно к авторам XIX в., в том числе и авторам историографических источников, часто употребляли характеристики «дворянский» и «буржуазный», но если буржуазию действительно можно охарактеризовать как класс, то дворянство – это сословие, весьма пестрое по своей классовой принадлежности[711].
Конечно же, социальная характеристика автора чрезвычайно важна. Но для того чтобы ее определить, надо сначала задать сеть координат – осмыслить ту систему социальной стратификации, в которую вы помещаете характеризуемого автора. Это могут быть классы в их ленинском понимании, это могут быть сословия (для тех периодов истории, когда они существовали), это могут быть и микрогруппы, определяемые по самым разнообразным параметрам: например, выпускники Московского университета, ветераны Афганской войны, арбатская интеллигенция, фанаты «Спартака». Естественно, что при социальной характеристике автора возможно, а часто и необходимо задать систему признаков, выстроив их иерархически.
Кроме социальных (социологических) характеристик, чрезвычайно важны характеристики психологические, принадлежность человека к тому или иному психотипу и типу темперамента: хотя бы на уровне «интроверт – экстраверт», «холерик – меланхолик – флегматик – сангвиник». Эти характеристики исследователи, как правило, вообще не учитывают, но излишне говорить, насколько они важны, причем не только при изучении отдельно взятого исторического источника, но и целых видов. Например, логично предположить, что дневники ведут только люди определенного психологического склада, а типы личности авторов мемуаров-автобиографий и мемуаров – «современных историй» различаются на уровне «экстраверт – интроверт». Но это только предположения, исследования в этом направлении находятся в зачаточном состоянии. Богатый материал здесь могут дать историческая психология и психоистория[712].
Наконец, а может быть и в первую очередь (как у В. Дильтея), стоит вспомнить, что все люди делятся на мужчин и женщин (не будем здесь касаться проблемы так называемого третьего пола). Несмотря на успешное развитие в последние годы гендерных исследований, их результаты пока еще не востребованы в источниковедении.
Итак, при изучении автора историк более или менее волен в выборе параметров при соблюдении баланса социальных и индивидуально-психологических характеристик. Все-таки и при изучении авторства, в частности социального происхождения и социального положения автора, можно дать один универсальный совет – ориентироваться на то, как автор сам себя позиционирует, о ком он пишет «мы» или «наши». Целесообразно также обратиться к той социальной стратификации, которую дают современники, например авторы публицистических произведений или художественной прозы.
Существуют разные типы авторства. Значительная часть исторических источников имеет индивидуального автора. В это понятие укладывается и наличие соавторов, каждый из которых должен быть исследован как отдельный индивидуум. Единственно отметим, что кроме индивидуальной характеристики каждого из соавторов необходимо понять, что их объединяет и как распределены между ними функции.
Индивидуального автора имеют источники личного происхождения и в значительной части источники общественного происхождения – публицистика, газетные статьи и т. п. В случае источников общественного происхождения обостряется проблема воздействия социального контекста (например, направленность газеты при изучении газетной статьи), который в любом случае учитывается при изучении автора.
Исторические источники, порождаемые в государственной сфере (например, законы, делопроизводственные материалы и проч.), как правило, имеют так называемого коллективного автора, функции которого выполняет та или иная институция. Конечно, и в этом случае сам текст исторического источника пишет один человек или группа соавторов. Здесь исследователь должен решить, насколько необходимо (часто текстологическими методами) устанавливать степень участия конкретного индивидуума в создании исторического источника с коллективным авторством. Это в большинстве случаев зависит от вида и разновидности исторического источника. Например, при изучении законодательного акта мы фиксируем только породившую его институцию, а при изучении проектов законов зачастую необходимо обратиться к личности автора. Выше мы уже приводили пример того, как личность автора и знание конкретных обстоятельств порождения исторического источника приводят к его переквалификации из законодательных источников в публицистику.
Изучение обстоятельств создания исторического источника – исследовательская процедура, логично следующая за изучением автора. В отличие от исторических условий возникновения исторического источника, задающих необходимый социокультурный контекст, конкретные обстоятельства создания исторического источника самым тесным образом связаны с личностью автора и обстоятельствами его жизни. Как и в случае изучения социокультурных условий, историк самостоятельно и творчески определяет необходимые для его исследования характеристики обстоятельств возникновения исторического источника. Но главная задача историка при изучении обстоятельств создания исторического источника – максимально точно выяснить целеполагание, а следовательно, и окончательно (в рамках данного исследования) определить видовую принадлежность анализируемого исторического источника.
Таким образом, реализовав первые три исследовательские процедуры источниковедческого анализа, историк проверяет и уточняет гипотезу о видовой принадлежности исследуемого исторического источника. Видовая принадлежность исторического источника в значительной мере определяет способы анализа содержания.
В ряде случаев анализ происхождения востребует еще одну исследовательскую процедуру – изучение истории текста[713]. Как правило, оно необходимо, если текст складывался не одномоментно и подвергался правке, редактуре и т. п. В структуре источниковедческого анализа изучении истории текста имеет совершенно определенное прагматическое значение – выбор того варианта текста, на основе которого мы будем изучать содержание исторического источника. Нам могут возразить историки-педанты: необходимо изучать всю историю текста – от авторского замысла до последних по времени публикаций. Отчасти с этим нельзя не согласиться: изучение истории текста исторического источника может представлять самостоятельный интерес в рамках исторической и филологической субдисциплины текстологии, может иметь существенное значение при изучении творческой биографии автора, например в рамках интеллектуальной истории, отдельные этапы истории текста могут представлять существенный интерес при изучении истории цензуры, истории отдельных периодических изданий, а также при исследовании археографической практики. Но все же в рамках классического источниковедческого анализа чрезвычайно важно корректно подойти к выбору основного для нас варианта, поскольку это сэкономит массу исследовательских усилий и обеспечит точность последующего анализа содержания.
Не случайно изучение истории текста как исследовательская процедура следует за установлением видовой принадлежности исторического источника. Мы должны выбрать тот вариант текста, который реализует первичную социальную функцию исторического источника, т. е. максимально отвечает его видовой природе. Применительно к Новому, Новейшему и Постновейшему времени стоит помнить, что значительная часть исторических источников изначально создавалась с расчетом на публикацию: от газетных статей до мемуаристики – на том ее этапе, когда она преодолевает внутрифамильные рамки и пишется, чтобы быть опубликованной в виде книги, а иногда и по заказу какого-нибудь журнала или издательства. В этих случаях логично предположить, что наиболее полно социальная функция исторического источника реализуется в опубликованном варианте. Это тем более важно подчеркнуть, что среди части историков по-прежнему распространен своего рода «архивный снобизм»: такие историки глубоко и искренне убеждены, что «истинная наука» делается только в архиве, по неопубликованным, а еще лучше – по никому до поры до времени не известным историческим источникам, которые они извлекут на свет божий (введут в научный оборот). Природа этого явления была выявлена при анализе определения понятия «исторический источник» в первом разделе, и к этому вопросу мы еще вернемся в третьей главе этой части настоящего учебного пособия. Такие историки считают необходимым обращаться к рукописям автора, желательно к самому первому варианту текста исторического источника.
Давайте рассмотрим абстрактный пример. Возьмем статью (очерк), предназначенную для публикации в газете. Историк, придерживающийся вышеописанной позиции, будет искать черновики автора, утверждая, что именно в них наиболее полно и последовательно воплощен авторский замысел, который потом был «испорчен» (или как минимум деформирован) вмешательством цензора, редактора и, может быть, кого-нибудь еще. Но на уровне здравого смысла мы можем, вероятно, исходить из презумпции адекватности автора статьи, понимавшего требования и ограничения, которые накладывали как социокультурные условия в целом, так и профиль и стилистика конкретной газеты, и, вероятно, принимавшего их, раз уж он решил сотрудничать с этим периодическим изданием. Поэтому логично предположить, что автор уже в момент написания статьи «исказил» свой замысел. Слово «исказил» поставлено в кавычки не случайно, потому что речь идет не об искажении, а о понимании двуединой природы исторического источника как произведения индивидуального творчества и одновременно как продукта культуры, о чем уже много раз говорилось в данном учебном пособии. Но главное даже не в этом: свою публицистическую функцию – воздействие на читателя – статья реализует, только будучи опубликованной в газете. И не стоит забывать еще и о том, что периодическая печать имеет кумулятивный эффект воздействия на читателя и в эту аккумуляцию включается произведение в том виде, в каком оно было опубликовано.
Можно привести абстрактный пример из совершенно иной области – законодательных источников. Конечно же, на стадии выработки закона существенный интерес представляют проекты, поправки, материалы обсуждений, но нормативная функция закона реализуется в его официальной публикации, что подтверждается и тем, что, как правило, закон вступает в силу именно с момента опубликования.
Возможен и иной вариант, затрудняющий выбор текста или даже делающий его вовсе не возможным: автор (издатель) обращается к тексту источника несколько раз на протяжении длительного времени, изменяя текст в той или иной мере при каждом обращении. Так бывает с художественными произведениями или же с неоднократно публикуемыми мемуарами.
Классический пример дает история литературы. Принято считать, что роман-эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир» (а) состоит из четырех томов, (б) содержит в себе значительные по объему вкрапления иноязычных текстов, (в) включает ряд пространных историософских рассуждений. Однако литературоведы знают, что писатель колебался как относительно уместности «употребления французского языка в русском сочинении», так и относительно структурирования текста (в первых двух изданиях, вышедших почти друг за другом в 1868–1869 гг., томов было шесть). Более того, разделив в третьем издании 1873 г. роман на четыре тома (точнее, в аутентичной терминологии, «части»), Л. Н. Толстой одновременно решил заменить все фрагменты на иностранных языках их русскими переводами и вынести «философию» в отдельную «Статью о кампании 12?го года», помещенную в приложении. Иными словами, известный нам со школы «канонический» текст объединяет черты двух редакций «Войны и мира» – редакции первого и второго полных изданий (откуда идет многоязычие и пространные рассуждения о причинах исторических событий, перебивающие основное повествование) и редакции третьего издания 1873 г. (откуда заимствована четырехчастная структура). Существуют прижизненные издания романа, дающие приблизительно то сочетание текстологических примет, к которому привык всякий прилежный школьник. Это издания 5?е (1886), 9?е (1893) и 11?е (1903). Но подготовкой этих изданий занималась супруга писателя С. А. Толстая, получившая в середине 1880?х годов доверенность мужа на распоряжение всеми его сочинениями. Как относился к «гибридной» версии текста сам Л. Н. Толстой – неизвестно (с определенного момента писатель вообще утратил интерес к судьбе своего крупнейшего произведения). Иначе говоря, «канонический текст» «Войны и мира» является условностью, лишь до известной степени коррелирующей с авторским отношением к написанному, которое к тому же было разным на разных этапах его интеллектуальной биографии. Когда стоит задача познакомиться с романом из общекультурных соображений, условность общепринятого текста – не слишком большая проблема, однако профессиональному исследователю необходимо знать обо всех этапах складывания текста «Войны и мира», тем более что среди мотивов переработки, предпринятой в издании 1873 г., было стремление приблизить текст к восприятию «простого народа», а значит в эволюции текста воплотилось представление Л. Н. Толстого о потенциальных читателях его произведений.
Другой пример. Мемуары выдающегося советского военачальника Г. К. Жукова (1896–1974) «Воспоминания и размышления» публиковались, не считая интернет-публикаций, более десяти раз с 1969 по 2011 г., из них при жизни автора два раза – в 1969 и 1974 г. В 2002 г. издание мемуаров Г. К. Жукова было осуществлено с учетом последней прижизненной правки автора. Дополнительный тираж этого издания вышел в 2011 г.[714]
С точки зрения источниковедения историографии любопытен такой пример. Один из ведущих историков сталинской эпохи академик Б. Д. Греков (1882–1953) переиздавал свой opus magnum «Киевская Русь» (впервые опубликован в 1935 г. под названием «Феодальные отношения в Киевском государстве») как минимум четырежды[715], приспосабливая оценки исторических событий IX–XII веков к меняющейся политической конъюнктуре. Два издания «Феодальных отношений в Киевском государстве» Б. Д. Грекова несут на себе непосредственный отпечаток споров о феодализме на Руси, развернувшихся в советской историографии середины 1930?х годов. В свою очередь, в переизданиях монографии, предпринятых автором в 1940?е годы, явственно ощущается характерный для позднего сталинизма поворот к великодержавной и шовинистической риторике.
В литературоведении для таких случаев применялось понятие «последняя авторская воля»[716]: каноническим чаще всего признавался текст последней прижизненной публикации. В источниковедении же дело обстоит совершено иначе, о чем можно догадаться, если вспомнить о первых трех процедурах анализа происхождения в ходе источниковедческого анализа. Для источниковеда каждая такая публикация, включая авторские прижизненные, – отдельный исторический источник, требующий отдельного анализа исторических условий и конкретных обстоятельств создания. Если же исследование посвящено значению того или иного произведения «как исторического источника» (или «как феномена историографии») в целом, то необходимо ознакомиться со всеми версиями текста и так или иначе учесть каждую из них в интерпретации. В идеале следует выстроить ряд интерпретаций, учитывающих каждое новое состояние произведения, а затем предложить некую общую логику, которая охватит их ключевые черты; если же логика не выстраивается, то, возможно, перед нами несколько произведений, лишь механически инкорпорированных в единое целое (возможно, даже помимо воли автора).
Ученого, который восстанавливает историю текста того или иного произведения, ожидают разнообразные проблемы. Есть опасность столкнуться с утратой значительной части необходимых рукописей (нам известна лишь незначительная часть рукописного наследия домонгольской Руси) и даже изданий (особенно плохо сохраняются издания разнообразных подпольных типографий, хотя такого рода книжная продукция составляет неотъемлемую часть общественной жизни России второй половины XIX – начала XX в.). Кроме того, работая с источниками XX в., приходится принимать во внимание особый порядок использования материалов, составляющих государственную тайну, касающихся частной жизни или охраняемых авторским правом. Однако в современной гуманитаристике существует специальная дисциплина – текстология, – в рамках которой накоплен колоссальный опыт решения самых разнообразных проблем истории текста. Ознакомление с этим опытом, благо он обобщен в ряде фундаментальных трудов[717], – необходимый этап становления историка-профессионала.
С развитием компьютерных технологий исследователь сталкивается с совершенно новой ситуацией – отсутствием не только черновиков, но и рукописи как таковой. Вопросы изучения текста таких исторических источников пока не разработаны.
Очень часто исследователь (и не только начинающий, как это принято считать) имеет дело не с самим историческим источником, а с его публикацией. В этом случае необходимо понимать, что на первом этапе исследования для нас историческим источником выступает публикация, т. е. именно та книга (реже публикация в журнале), которую мы держим в руках, и отнестись к ней мы должны как к историческому источнику, применив все вышеизложенные процедуры источниковедческого анализа: изучение исторических условий, установление людей и институций, участвовавших в подготовке и осуществлении издания, выявление конкретных обстоятельств. Особое внимание здесь следует обратить на археографические принципы публикации, о которых речь пойдет во второй части настоящего раздела. Итогом такого анализа должно стать соотнесение публикации с публикуемым источником, суждение о том, насколько возможно исследование данного исторического источника по его публикации, какие информационные потери в этом случае неизбежны.
* * *
Итак, в ходе анализа происхождения источника мы установили видовую принадлежность исторического источника и выбрали его текст, по которому будем изучать содержание исторического источника.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.