VII

VII

Небольшой дом-особняк на улице Найтсбридж. Этот дом почитатели сняли для Махатмы на время его пребывания в Лондоне. Мы входим. Средний английский hall — относительный комфорт без особых претензий на роскошь. Камин, кожаные кресла, на стенах портреты старых англичан. Индусская барышня стучит на машинке за маленьким столом. Индусские секретари шепчутся, беспокойно оглядываясь по сторонам. Здесь же сын Ганди, молодой человек болезненного вида. Все индусы в национальных костюмах — у гвардии Махатмы как бы свой мундир. Резко выделяется среди них плотный крепкий человек весьма английского вида. Он развалился в кресле у камина и скучающим взглядом окидывает вновь входящих людей. Вид у него отрешенный от мира: и люди в холле, да и вообще все на земле ему совершенно чуждо. Это приставленный к Ганди видный сыщик Скотленд-Ярда. Его официальное назначение — охранять Махатму от врагов. Не поручусь, конечно, что он не интересуется и некоторыми друзьями Махатмы. Может быть, и начальству интересно — какие люди ходят к дорогому индийскому гостю.

К американскому журналисту выходит красивая дама в индусском наряде — разве только опытный человек с первого взгляда сказал бы, что она англичанка: у нее и цвет лица почти такой же, как у находящихся в холле индусов. Это знаменитая мисс Слэд.

Американский журналист меня представляет. Мисс Слэд очень любезна. Просит извинить, что вышла в таком костюме. Этого я не понял, но потом мне объяснил бывший с нами английский писатель: индусская форма мисс Слэд была, ввиду утреннего часа, не полная — чего-то индусского на ней не хватало.

— К сожалению, это совершенно невозможно. Махатмаджи сейчас уезжает, сию минуту. Ровно в одиннадцать часов Махатмаджи должен быть...

Мисс Слэд называет место, где должен быть в одиннадцать Махатмаджи. Что такое Махатмаджи? Оказывается, приставка «джи» в конце слова выражает особенную нежность. Так как прозвище «Махатма» означает «великая душа», то «Махатмаджи», очевидно, нужно переводить «дорогая великая душа», «великая душенька» или как-нибудь в этом роде (в ближайшем окружении Ганди называют «вари» — «отец»).

— Но я вас представлю здесь, при выходе, — утешает меня мисс Слэд. — Махатма сейчас здесь пройдет... Сию минуту...

Мисс Слэд поднимается по лесенке в кабинет Ганди... Какая тема эта женщина одновременно для Толстого и для Вербицкой, для Достоевского и для Коллет Ивер! Мисс Слэд — дочь английского адмирала; она принадлежала к высшему английскому обществу и в ранней молодости, по классическому выражению, «вела светский, рассеянный образ жизни». Как-то ночью, вернувшись домой с бала, мисс Слэд что-то прочла о Ганди. Это ее потрясло. Она решила посвятить всю жизнь служению Махатме и его делу, Несмотря на уговоры самого Ганди, мисс Слэд бросила семью и родину, опростилась, теперь считает себя индуской и обижается, если ей напоминают о ее английском происхождении. От палящего индийского зноя, без мер предосторожности, ее лицо стало бронзовым, и, по словам одного из писавших о ней англичан, «выдает ее только говор, тотчас безошибочно признаваемый говор правящих классов Англии», — от меня ускользают эти оттенки английской речи и акцента.

В передней дома волнение. Входные двери раскрываются настежь. К ним подкатывает автомобиль. С озабоченным видом пробегает несколько человек индусов. Секретарь внизу встает. Медленно, лениво поднимается с кресла сыщик.

В холл вбегает старый человек; на нем нет ничего, кроме набедренной повязки. Надо ли описывать его наружность и костюм, — если это можно назвать костюмом? Внешность Ганди известна теперь каждому, как известны всему миру физиономия и шляпа Чарли Чаплина{15}. Больше всего поражает необычайная худоба Махатмы{16}. Его ноги — две спички, воткнутые в сандалии. Первое впечатление — как такой человек может жить? И второе — необыкновенная подвижность этого неестественно худого, слабого человека.

Я представлял себе Махатму сидящим в своей келье с поджатыми ногами на циновке. Таким действительно я его позднее и увидел в Париже — только вместо циновки была кафедра, а вместо кельи — «Мажик-Сити». Но здесь, у себя дома, он весь был в движении. Ганди не вошел, а именно вбежал в переднюю, смеясь и что-то повторяя на бегу. Темные непроницаемые глаза бегали за огромными стеклами очков. Болтались часы — тоже диковинка при столь диковинном костюме. Он носит этот костюм для того, чтобы слиться с индусским народом. Но индусский народ живет под тропическим солнцем, а здесь Лондон, холодное осеннее утро; двери холла открыты настежь.

Махатма останавливается на бегу перед американским журналистом. Он трясется от холода и, видимо, с трудом сдерживает смех. Отчего он смеется? За ним идет его Эккерман — Эндрюс, бывший английский пастор, так же, как и мисс Слэд, посвятивший свою жизнь Ганди{17}. Едва ли этот человек, очень мало похожий на весельчака, так рассмешил Махатму?

Не могу рассказать ничего поучительного о своей беседе с Ганди. Он произнес несколько слов, все так же трясясь от холода и сдерживая душивший его смех. Но, по совести, я не слишком сожалею о том, что не имел с ним настоящего разговора. Общие места, которые мог бы сказать Ганди о сварадже или о Сатиаграхе, ничего не добавили бы к его книгам и весьма мало меня интересуют. Месяцем позднее в Париже он прочел целую лекцию и затем долго отвечал на вопросы — любой второсортный толстовец мог сказать то, что говорил Махатма. А вот увидеть его вблизи было интересно. Нет, на аскетов-отшельников Риберы он не похож нисколько.

Он еще раз пожимает руку и, ежась и вздрагивая, бежит к выходу. На улице одни индусы быстро закутывают его в белый «хаддар», тоже ныне известный всему свету; другие почтительно усаживают Махатму в автомобиль. За Ганди садится мрачный мистер Эндрюс. Рядом с шофером уже сидит отрешившийся от мира сыщик. На улице вырастают в довольно большом числе гиганты-городовые — где же они были до того? Вокруг подъезда мгновенно собирается толпа. Автомобиль отъезжает. Старик в белой мантии что-то говорит Эндрюсу, оживленно жестикулируя и смеясь, все смеясь... Отчего так весело этому необыкновенному человеку? Или в самом деле он счастлив, несмотря на свою каторжную жизнь?