Глава 20 РЕЗОЛЮЦИИ БЕРИИ И ПИСЬМА КАПИЦЫ

Глава 20

РЕЗОЛЮЦИИ БЕРИИ И ПИСЬМА КАПИЦЫ

БЕРИЯ был мастером управления, и, думаю, для читателя этой книги такая констатация является уже тривиальной. Даже предубежденные к нему люди вынуждены признавать, что Берия хотя и «злодей», но организатором был выдающимся и «работать умел».

Но я своей книгой стремлюсь показать и доказать также и крупный чисто человеческий масштаб Лаврентия Павловича, который — я в этом сейчас убежден — был не просто выдающейся личностью, но и нравственно состоятельной личностью!

Выше я уже приводил на этот счет, как мне представляется, доказательные примеры, но у меня есть еще что сказать о Берии, человеке и гражданине… Вот, скажем, Юлий Борисович Харитон приводит характерный эпизод, ставший известным ему от генерала А. С. Александрова, с 1951 по 1955 год руководившего КБ-11.

По линии Совмина СССР Берия курировал, кроме прочего, топливную промышленность, и вот в 1946 году принимается решение разделить Министерство угольной промышленности на два министерства — угольной промышленности западных районов и восточных районов. Первое должен был возглавить прежний «общий» министр В. В. Вахрушев, второе — Д. Г. Оника. Берия, вызвав их к себе, предложил разделить все, включая кадры и социальную сферу, полюбовно. По истечении назначенного срока вызвал вновь и спросил: нет ли взаимных претензий? Вахрушев сказал, что нет (вообще-то у него было, конечно, больше возможностей при разделе), а Оника запротестовал — мол, Вахрушев себе и кадры лучшие забрал, и санатории.

Решение Берии было мгновенным и системно точным: раз так, пусть Вахрушев берет себе министерство, предназначенное Онике, а Оника — «вахрушевское»… И это решение можно приводить как образцовый пример в учебниках по управлению, ибо логика Берии несокрушима:

а) если раздел был честным, то в обиде никто не остается;

б) если Вахрушев слукавил, будет за это расплачиваться;

в) если же Оника капризничал, то теперь он даже заикнуться не посмеет о том, что у него были плохие «стартовые» условия.

Да и всем остальным преподан предметный урок насчет того, что при Берии выгоднее быть честным, чем нечестным!

А вот описание другого совещания, данное одним из его участников, причем человеком, к Лаврентию Павловичу относящимся исключительно негативно. Это — Григорий Кисунько, которого в конце февраля 1953 года вызвали к Берии с полигона «Капустин Яр»… За год до этого пути Кисунько уже пересекались с путями ЛП, но заочно. Тогда, в феврале 1952 года, пригласив Григория Васильевича к себе в кабинет, главный инженер 8-го главка Министерства вооружений Сергей Николаевич Савин положил перед ним на стол папку с «телегой», начинавшейся так:

«Генеральному секретарю ЦК КПСС Генералиссимусу Советского Союза товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу

ДОРОГОЙ ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ!

Не могу больше молчать о, мягко говоря, вредительских действиях руководителей разработки системы „Беркут“ доктора технических наук Кисунько. Пригласив Григория Васильевича и кандидата технических наук Заксона Михаила Борисовича…»

и т. д.

В левом верхнем углу имелась резолюция:

«Тт. Рябикову, Устинову, Еляну. Разобраться и доложить.

Л. Берия».

Писать ответ министра Устинова на эту «телегу» Савин предложил самому Кисунько, что тот и сделал. Кончилось же все ничем. Причем Кисунько так и не понял, что Берия заслуживает уважения уже хотя бы за то, что адресовал донос для разбирательства исключительно техническому руководству, не подключая сюда ведомство министра ГБ Игнатьева. А ведь отец Кисунько был расстрелян в 1938 году как раскулаченный в 1930-м.

Прошел год, и теперь предстояло очное знакомство, но по какому точно поводу, Кисунько не знал. В Кремль его привез на своем «ЗИМе» Куксенко.

А кроме них, в кабинете Берии собрались начальник ТГУ В. М. Рябиков, министр вооружений Д. Ф. Устинов, «локаторщик» профессор А. А. Расплетин, «радист» В. Д. Калмыков (будущий министр радиопромышленности СССР), заместитель Рябикова по научно-технической части академик А. Н. Щукин.

Присутствовал также помощник Берии Сергей Михайлович Владимирский (его вежливую улыбку при приглашении гостей в кабинет Берии Кисунько определил как «гримасу, входящую в трафарет любезности»)…

В описании Кисунько облика Берии явно прослеживается рассматривание Григорием Васильевичем некоторых неудачных фотографий Берии, опубликованных в «катастроечную» пору. Но вот в то, что не лишенный щегольства (а уж позы — тем более, стихи писал, да еще и с «чуйствами») Кисунько точно запомнил одежду Берии, я верю: «великолепный, с иголочки костюм из мягкой темной ткани, белоснежная рубашка с изысканно повязанным галстуком в вырезе однобортного пиджака»… Кисунько словно упрекает Берию за его стиль одежды, как будто было бы лучше, если бы заместитель Председателя Совета министров великой державы явился на люди в заношенном пиджачишке с кургузыми брюками, рубашке с грязным воротником и сбившимся набок «вечным» галстуком на резинке…

Точно описание и огромного письменного стола Берии, «уставленного телефонными аппаратами»… Что ж, огромный рабочий стол — необходимое, хотя и недостаточное условие эффективной работы очень загруженного человека. За такими столами обычно не руководят, а действительно работают, удобно раскладывая множество бумаг, чтобы все их держать в поле зрения и т. д.

Когда все устроились в креслах, Берия…

Впрочем, вначале я признаюсь, что далее цитирую Кисунько с одним коррективом: те слова из уст Берии, которые он дает с «кавказским» акцентом (думая, очевидно, что тем вызовет у читателя дополнительные негативные чувства), я привожу в обычной нормативной транскрипции — для удобства читателя…

Итак:

«— Сначала познакомимся с одним документом, — начал Берия, поднявшись с кресла (я крайне благодарен Кисунько за эту ценную деталь, ибо она доказывает, что Лаврентий Павлович был воспитанным человеком, а не начальственным хамом, который, развалясь в кресле, изрекает „глубокие“ указания подчиненной „шушере“. — С.К.) и взяв со стола папку. — Я его вам сейчас прочитаю: „Дорогой Лаврентий Павлович! Докладываем Вам, что пуски зенитных ракет системы „Беркут“ по реальным целям не могут быть начаты из-за того, что поставленные на полигон заводом № 92 антенны оказались некачественными. Завод отнесся к своей работе безответственно… а представитель КБ-1 Заксон самовольно разрешил отгрузку антенн с этими отступлениями. Просим Ваших указаний. Калмыков, Расплетин“.

— Кто писал эту шифровку? — спросил Берия.

— Мы, Лаврентий Павлович, — поднявшись по-военному, ответили Калмыков и Расплетин. — Мы вдвоем.

— Как это вдвоем? Кто держал ручку? (Лично меня точность и „сочность“ этого вопроса восхитила! Он сразу, „на корню“ отсекал возможность напускать туман, разводить турусы на колесах и т. д., зато устанавливал атмосферу конкретности. — С.К.).

— Текст обсуждали вдвоем, а в блокнот вписывал я своей авторучкой, — пояснил Калмыков.

Я понял, что зачитанная шифровка была неожиданностью не только для меня, но и для всех присутствующих (Кисунько неточно выразился: для Расплетина и Калмыкова неожиданностью было лишь то, что Берия так вот прямо и сразу их пасквильную шифровку прочтет при всем честном народе! — С.К.)… Вот чем, оказывается, занимались авторы шифровки втайне от меня и Заксона на полигоне… Страшно работать с такими людьми…

— А теперь прочитаем еще один документ, — продолжал Берия. — „Дорогой Лаврентий Павлович! Докладываем Вам, что антенны А-11 и А-12, изготовленные серийными заводами с отступлениями от ТУ (технических условий. — С.К.), зафиксированными военной приемкой, согласно принятому нами решению отгружаются для монтажа на боевые объекты системы „Беркут“. Рябиков, Устинов, Калмыков, Щукин, Куксенко, Расплетин, Кисунько“.

— Какому документу прикажете верить? — спросил Берия. — На полигоне антенны негодные, а для боевых объектов такие же антенны оказываются годными? Объясните мне этот парадокс, товарищ Рябиков.

— Лаврентий Павлович, по-видимому, товарищи Калмыков и Расплетин погорячились и, ни с кем не советуясь, поторопились с шифровкой. Мы посоветовались с главными конструкторами и считаем, что антенны годные, — ответил Рябиков.

— А может быть, они не погорячились, а на них в Москве надавили и заставили подписать этот другой документ об отгрузке антенн на объекты? А оттуда куда будем отгружать? На свалку?..»

Любой человек, когда-либо занимавшийся делом, а не болтовней и принимавший участие в совещаниях, уже по тому, как Берия начал это совещание, поймет, во-первых, насколько сильным управленцем тот был, а во-вторых, и как к человеку отнесется к нему с уважением. Так разговаривать и «заворачивать» дело будет лишь человечески яркая и доброкачественная личность!

Берия еще задал ряд конкретных уточняющих вопросов, выслушал ответы Кисунько, Куксенко, а затем…

«После паузы Берия подытожил:

— Я убедился, что дело здесь не простое. Надо разобраться специальной комиссии. Рябиков, Устинов, Елян, Куксенко.

— И Щукин, — добавил Рябиков.

— Хорошо… Результаты работы комиссии доложить мне шестого марта, в понедельник».

И на этот раз все для Кисунько кончилось «ничем». Причину этого он видит не в объективности Берии, а в последовавшей почти сразу после совещания смерти Сталина. Однако эта смерть не нарушила обычного порядка работ ни в Первом, ни во Втором, ни в Третьем главном управлениях, да и порядок работы самого Берии изменила лишь на недолгое время (о чем свидетельствуют документы). Так что и после 5 марта 1953 года Берия, если бы за Кисунько выявились действительные грехи, о нем не забыл бы. Да и аппарат у Лаврентия Павловича (не репрессивный, а управленческий) был не таков, чтобы упускать из виду серьезные вопросы, особенно — кадровые.

Увы, злоба слепа, и Кисунько на всю жизнь остался ненавистником Берии-старшего. Но свой единственный контакт с ним Кисунько, в части фактической, описал достоверно и объективно подтвердил (сам того не желая) не только управленческий класс Лаврентия Павловича, но и его высокие человеческие качества.

А посмотрим, как вели себя — с позиций высших государственных интересов — некоторые из тех, кого подают как «невинную жертву» «палача» Берии… Например, авиаконструктор Туполев…

1 ноября 1949 года Завенягин письменно докладывает Берии, что при полете единственного нашего тогда носителя ядерного оружия — самолета Ту-4 (по типу «Боинга-29»), на высоте 10 километров температура в негерметичном бомболюке опускается до минус 50 °C. И такая температура вызовет появление трещин в элементах конструкции РДС-1.

Фактически обогреваемый бомболюк Ту-4 оказывался проблемой стратегической важности. Без него тогдашнее советское атомное оружие оказывалось чуть ли не пустышкой! И вот что сообщал Завенягин:

«…велись переговоры с тт. Туполевым и Архангельским о возможности утепления бомболюка… Но тт. Туполев и Архангельский при последнем обсуждении этого вопроса в сентябре с.г. заявили, что они перегружены работами особой важности (вот как: „К нам не подходи, к нам не подходи, а то откажем!“ — С.К.) и, вообще, эта работа к самолетостроению никакого отношения не имеет (выделено мною. — С.К.)…»

Дорогой читатель! Уважение автора к Туполеву (именно как к человеку!) во время работы над этой книгой уже подверглось серьезным испытаниям. Но после прочтения приведенного выше высокомерного ответа сохранять прежнее уважение к Андрею Николаевичу автору стало еще сложнее. Это же надо: работа к самолетостроению никакого отношения не имеет! А к обеспечению безопасности, к обеспечению гарантий самого существования страны имеет? Значит, каждый день крутясь в диком беличьем колесе, о них должен беспокоиться «палач» Берия, а академик Туполев — существо высшего порядка. Он «перегружен работами особой важности», не то что этот сексуальный-де маньяк Берия, озабоченный лишь удовлетворением своих гипертрофированных от безделья половых потребностей за счет невинных десятиклассниц!

И как же реагирует этот «монстр», этот «душегуб» на безответственный, на преступный, на антигосударственный, по сути, отказ Туполева? А вот как:

«Тов. Завенягин! Вместе с т. Хруничевым (министр авиационной промышленности. — С.К.) и Туполевым (это отсутствие „т.“ перед фамилией Туполева у скрупулезного Берии очень красноречиво! — С.К.) немедля принять необходимые меры. Результат доложить.

Л. Берия. 2 ноября 1949 г.».

Впервые вопрос об обогреве бомболюка Ту-4 был поставлен Зерновым и Харитоном в письме на имя Ванникова еще 7 октября 1949 года, а это значит, что Туполева они просили об этом намного раньше, потому что «завязки» КБ-11 с КБ Туполева шли уже давно.

С учетом таких деталей Туполева можно было спокойно и без всяких натяжек обвинить в саботаже. Однако в 1949 году можно было поступить иначе: 5 ноября 1949 года у Хруничева прошло совещание, где были его зам П. В. Дементьев, зам Туполева А. А. Архангельский, и от ПГУ: А. С. Александров, П. М. Зернов и Н. Л. Духов. В итоге работа по утеплению бомболюка Ту-4 была возложена «на главного конструктора самолета т. Туполева А. Н.», а план работы к 15 ноября 1949 года надо было доложить Берии.

Начиналась работа уже не по созданию, а по совершенствованию атомного оружия и его носителя. И это отличие было, конечно, качественным, «знаковым».

ДА, ПЕРЕЛОМНЫЙ для советского Атомного проекта 1949 год заканчивался и вскоре закончился. Основной костяк атомной отрасли имелся.

И Берия…

Нет, он не получил возможность отдаться на досуге производству скрипок, как маршал Тухачевский, или поиску редких марок, как президент Рузвельт, или хотя бы писанию акварелей, как премьер Черчилль (хотя акварелью Берия когда-то увлекался).

Лаврентий Павлович всего-навсего смог в большей мере переключиться с работ оборонных на работы народнохозяйственные. Не полностью, подчеркиваю, а в большей мере! Хотя и оборонные работы приобретали новое качество.

Но ведь и народнохозяйственные проблемы все эти годы Берию не обходили! 6 сентября 1945 года Политбюро приняло Постановление об образовании двух оперативных бюро Совета Народных Комиссаров СССР. Одно, во главе с Молотовым (Вознесенский — заместитель, члены Микоян, Андреев, Булганин и Шверник), ведало «вопросами работы НКО, Наркомвоенморфлота, сельскохозяйственных и пищевых наркоматов, Наркоматов торговли и финансов, а также комитетов и управлений при СНК СССР». Второе же, во главе с Берией (Маленков — заместитель, члены Вознесенский, Микоян, Каганович и Косыгин), ведало «вопросами работы промышленных наркоматов и железнодорожного транспорта».

И эта работа по мере развития экономики лишь усиливалась! Причем 20 марта 1946 года два оперативных бюро Совнаркома свели в единое бюро Совета министров СССР под председательством Л. П. Берии (заместители — Н. А. Вознесенский и А. Н. Косыгин). Система бюро Совмина потом не раз претерпевала реорганизации, 8 февраля 1947 года образовалось восемь отраслевых бюро, из которых на долю Берии пришлось Бюро по топливу и электростанциям при дополнительном наблюдении за вопросами строительства многоэтажных зданий в Москве и работой МВД (наблюдение за МГБ шло отдельно, по линии Политбюро, и его вел секретарь ЦК А. А. Кузнецов).

Впрочем, уже 21 февраля 1947 года — через три недели — бюро Берии (по топливу и электростанциям) объединили с бюро Кагановича (по транспорту и связи) в одно Бюро по топливу и транспорту под председательством Лаврентия Павловича. Но при любой структуре управления обязанности Берии в Совете министров были давно первостепенными.

Так, 28 марта 1946 года Постановлением Совмина СССР № 674 были распределены обязанности между Председателем Совета министров Сталиным и его заместителями. Сталин наблюдал лишь за Министерством вооружения, а министерства и ведомства между его замами распределились по-разному. И за Берией закреплялось двенадцать министерств — больше, чем за кем-либо другим! Даже у Вознесенского был несколько менее весомый и ответственный «джентльменский набор». У Ворошилова было, правда, семнадцать позиций, но лишь пять «министерских», включая Министерство кинематографии. У Косыгина — тоже двенадцать при десяти «министерских», но Косыгин был чистым «хозяйственником». Андреев курировал сельское хозяйство, Микоян — в основном пищевой «блок», Каганович — два крупных министерства и Комитет по делам архитектуры… За Молотовым «числились» Министерство юстиции, Комитет по делам высшей школы, Комитет по радиофикации и радиовещанию и ТАСС.

18 марта 1946 года Берия стал, наконец, и полноправным членом Политбюро — Пленум ЦК ввел его в состав высшего партийного руководства одновременно с Маленковым (Булганин и Косыгин стали тогда кандидатами в члены ПБ).

С декабря 1945 года Берия входил и в состав узкой комиссии по внешним делам при ПБ (Сталин, Молотов, Берия, Микоян, Маленков и Жданов).

Есть занятный документ — «Выписка из протокола № 81 заседания Политбюро ЦК ВКП (б) о распределении рабочего времени Л. П. Берия».

Вот его полный текст:

«15 марта 1951 г.

Строго секретно

Решение от 15 марта 1951 года.

1. Вопросы Совета министров СССР.

4. Тов. Берия обязать половину своего рабочего времени отдавать делу № 1, 2 и 3.

Секретарь ЦК».

«Дела № 1, 2 и 3» — это обязанности члена ПБ ЦК Берии по 1-му («атомному»), 2-му (добыча урана) и 3-му (работы по ракетной обороне Москвы) главным управлениям при СМ СССР.

«Дело № 3» как отдельное только что оформилось (постановление Совмина об образовании ТГУ датировано 3 февраля 1951 года), но и его Берия курировал ранее в рамках работ в ПГУ.

И обо всех этих «делах №№ 1, 2 и 3» мы уже знаем. И эти дела официально должны были занимать лишь ПОЛОВИНУ рабочего времени Берии.

А только дело № 1 и дело № 2 имели емкость в 2/3 постановления или распоряжения Совета министров СССР в день при тридцатидневном рабочем месяце. Плюс — текущие бумаги и проблемы.

И обязанности по всем «делам» были не формальными, а при этом — немалыми. Надо было решать конкретно, причем — в весьма разнородных научно-технических сферах. Известный ракетчик Б. Е. Черток в своей книге воспоминаний называет «маршалом» атомной тематики Бориса Ванникова, и с этим сравнением можно согласиться, при уточнении — главнокомандующим здесь был все же сам председатель Спецкомитета.

21 марта 1950 года военно-морской министр адмирал И. С. Юмашев именно Берии пишет о целесообразности научно-исследовательских и проектных работ «по созданию опытной энергетической установки с урановым котлом для подводных лодок, а в дальнейшем и для надводных кораблей». Но такие работы уже ведутся. И в отдельной справке Махнев 25 марта отмечает, что «опытный корабль разрабатывается». Однако уже разрабатывается и многое другое, не так давно бывшее лишь в замыслах. Во второй половине 1949 года был изготовлен первый в мире ВВР — водо-водяной реактор мощностью 10 тысяч киловатт, в котором замедлителем и теплоносителем служит вода, а 11 февраля 1950 года принято решение о начале строительства в Лаборатории «В» у А. И. Лейпунского в Обнинске атомной электростанции. И там же, у Лейпунского, начались проектные работы по изучению перспектив промышленных реакторов на быстрых нейтронах.

5 мая 1951 года были приняты сразу два постановления Совмина СССР: № 1464–733сс о планах работ с применением препаратов «Р» (радиоактивных изотопов) «в области медицины, науки и техники», и № 1474–743сс/оп о плане работ ПГУ на 1951 год. Последнее постановление давало мощную картину развития атомной науки, техники и индустрии и впервые ставило задачу получения управляемой термоядерной реакции для целей энергетики.

РАЗВИВАЛИСЬ и ядерные оружейные работы… Второй взрыв советской атомной бомбы был произведен 24 сентября 1951 года, в 16 часов 19 минут по местному времени, на Семипалатинском полигоне.

Как докладывали Берии Курчатов, Харитон и Зельдович, мощность бомбы оказалась выше, чем предусматривалось расчетом, и составила 38000 тонн тротилового эквивалента против 27000 тонн расчетных. Отчет завершала фраза:

«Испытание 24.09.51 показало, что задание правительства об увеличении мощности атомной бомбы и облегчении ее веса выполнено. Бомба с полным тротиловым эквивалентом 38 тысяч тонн и общим весом 3,1 тонны создана»…

А 18 октября 1951 года командир экипажа Герой Советского Союза подполковник Константин Исаакович Уржунцев поднял в воздух «Ту-4» с новым боевым изделием. В тот же день в Москву ушло сообщение на имя Берии:

«18 октября 1951 года. Товарищу Берия Л. П.

Докладываем:

18 октября в 9 часов 54 минуты по московскому времени произведен взрыв атомной бомбы с зарядом из плутония и урана-235. Атомная бомба была сброшена с самолета Ту-4 с высоты 10000 метров и взорвалась на высоте 380 метров над целью. Испытания показали, что взорванная бомба обладает большой мощностью; полный тротиловый эквивалент ее составляет около 40000 тонн.

При испытании установлено, что самолеты Ту-4 могут быть использованы для транспортировки и сбрасывания атомных бомб.

Задание правительства о создании атомной бомбы повышенной мощности с использованием урана-235 выполнено…

Завенягин

Курчатов

Харитон

Щелкин».

И доклады тому же адресату по широкому кругу «атомных» вопросов были обычными. А последний раз подробная записка на имя Берии ушла от оружейников за день до ареста Лаврентия Павловича — 25 июня 1953 года. А. П. Завенягин, И. В. Курчатов, А. С. Александров и Ю. Б. Харитон докладывали о ходе работ так, словно куратор Атомной проблемы, член Политбюро работал Главным технологом. Чтобы сказанное выглядело предметнее, приведу характерный для стиля и содержания записки краткий ее фрагмент:

«23 июня было произведено второе прессование полусферы из дейтерида-тритида-лития-6, причем количество материала было сокращено на 5 %. При втором прессовании деталь получилась в донышке близко к допуску, а по высоте на 0,8 миллиметра выше допуска. Попытки довести деталь до чертежных размеров путем увеличения давления до 3900 атмосфер не дали положительных результатов. На детали после распрессовки образовались трещины».

В записке от 25 июня шла речь о деталях уже для первой советской термоядерной (водородной) бомбы РДС-6с. А 26 июня 1953 года заместитель Председателя Совета министров Союза ССР Л. Берия подписал распоряжение СМ СССР № 8532-рс о проектном задании на строительство завода СУ-3 (по обогащению урана. — С.К.) на комбинате № 813. Ниже подписи машинописью шла рассылка: «тт. Завенягину А. П., Звереву А. Г. (М-во финансов СССР, Махневу В. А.)».

В тот же день, 26 июня, Берия был арестован, а вскоре, на июльском Пленуме ЦК 1953 года, был вычеркнут из жизни страны. И с 10 июля 1953 года тема значения деятельности Берии для развития страны оказалась под запретом. Причем несправедливость по отношению к «атомной» роли Берии сразу же проявилась в форме трагикомической.

Первое испытание советского термоядерного оружия — «водородной» бомбы РДС-бс состоялось 12 августа 1953 года. За неделю до этого дня — 5 августа, Председатель Совета министров СССР Маленков на внеочередной сессии Верховного Совета СССР горделиво заявил: «Американские империалисты пугают нас сверхоружием — водородной бомбой. Но нас не следует пугать, мы не только знаем секрет водородной бомбы, но и создали ее». За месяц же до этого — 2 июля, на пленуме ЦК тот же Маленков как пример «преступных антигосударственных действий» привел решение Берии (члена Бюро Президиума ЦК КПСС и первого заместителя Председателя Совета министров СССР) «без ведома ЦК и правительства… организовать взрыв водородной бомбы».

Потом я скажу об этом подробнее, но не могу не заметить сразу, что блестящему управленцу Берии всегда претил непрофессионализм (в том числе и чисто управленческий) ведущих фигур «ЦК и правительства». Партократического пустословия он и впрямь не жаловал.

С другой стороны, Маленков ставил в вину Берии такие его действия, которые надо было лишь одобрять! Ведь не было бы этих действий, не было бы в такие быстрые сроки и испытания РДС-6с, а значит, не было бы и чем похвалиться 5 августа!

К тому же испытание РДС-1 формально тоже не было санкционировано документом (Сталин проект постановления об испытании не подписал). Да и что бы дала санкция ЦК и правительства «организовать взрыв водородной бомбы»? К 1953 году о текущем состоянии атомных работ полностью были осведомлены, по сути, лишь Сталин и Берия. Так что пренебрежение Берии бюрократической стороной дела было вполне оправданным.

Что же до искренности общей атмосферы Пленума «по Берии», не зачеркнувшего даже, а сплошной черной краской вымаравшего его из созидательной истории России, то о ней (об искренности) можно судить по следующему эпизоду…

В РЕШАЮЩИЙ для дальнейшей судьбы России день 26 июня на заседании Президиума ЦК (в ходе которого Берию и арестовали) было решено взамен Специального комитета образовать Министерство среднего машиностроения СССР в составе 1-го и 3-го ГУ (2-е ГУ еще раньше было включено в ПГУ).

И вот свежеиспеченный «атомный» министр Малышев, выступая на пленуме, заявляет:

«Я… работал под руководством… и товарища Молотова, и Кагановича, и у Берия. Я должен сказать, что каждый раз, когда идешь докладывать по какому-нибудь вопросу товарищам, то с разным чувством идешь. С одним чувством идешь к товарищу Молотову, про которого знаем, что он строгий руководитель, требовательный, но всегда, когда идешь к нему, знаешь, что никогда не будет поспешных решений, авантюристических решений… не будешь находиться под ударом… Иное дело — Берия. Мы, министры, знали, что идешь в кабинет министром, а как выйдешь обратно — не знаешь… может быть, в тюрьму попадешь… Грубо говоря, стиль руководства Берия — диктаторский, грубый, непартийный».

Вообще-то, как за время членства Берии в ГКО, так и за время его пребывания во главе «атомных» дел с лета 1945 года по июнь 1953 года (включая работу в Совмине) ни один из руководителей любого звена, находившихся в поле зрения Берии, в тюрьму не попал. Да и не он снимал и назначал наркомов и министров… И «силовыми» министерствами Берия с 1946 года не руководил. Достаточно вспомнить, что он не имел даже единоличного права приказать Абакумову и Круглову принять под охрану здание ПГУ — решение приходилось проводить через Совмин!

Но самое интересное здесь — правомерность заданной Вячеславом Малышевым параллели «Молотов — Берия»… В книге Ю. Б. Харитона и Ю. Н. Смирнова «Мифы и реальность советского атомного проекта» (ВНИИЭФ, Арзамас-16, 1994 г.) сказано:

«Почва для различных домыслов появляется и тогда, когда правда замалчивается из-за политических установок… как… в случае Л. П. Берии. Нет правды сегодня — значит, будут мифы завтра… Известно, что вначале общее руководство советским атомным проектом осуществлял В. М. Молотов. Стиль его руководства и соответственно результаты не отличались особой эффективностью. И. В. Курчатов не скрывал своей неудовлетворенности.

С переходом атомного проекта в руки Берии ситуация кардинально изменилась… Берия быстро придал всем работам по проекту необходимый размах и динамизм. Этот человек… обладал… огромной энергией и работоспособностью. Наши специалисты, входя в соприкосновение с ним, не могли не отметить его ум, волю и целеустремленность. Убедились, что он первоклассный организатор, умеющий доводить дело до конца. Может быть, покажется парадоксальным, но Берия… умел по обстоятельствам быть вежливым, тактичным и просто нормальным человеком. Не случайно у одного из немецких специалистов Н. Риля, работавшего в СССР, сложилось очень хорошее впечатление от встреч с Берией.

Проводившиеся им совещания были деловыми, всегда результативными и никогда не затягивались. Он был мастером неожиданных и нестандартных решений… Берия был быстр в работе, не пренебрегал выездами на объекты и личным знакомством с результатами работ…»

Подводя итог, Ю. Б. Харитон писал:

«По впечатлению многих ветеранов атомной отрасли, если бы атомный проект оставался под руководством Молотова, трудно было бы рассчитывать на быстрый успех в проведении столь грандиозных по масштабу работ».

Надо ли подробно комментировать эти строки?

ЛУЧШЕ я еще раз коснусь темы резолюций Берии на документах Атомного проекта. Ю. Б. Харитон мог Л. П. Берию перехвалить, кто-то мог его очернить, а документы беспристрастны и точны — если они сохранились и если не сфальсифицированы. Но кто же после 26 июня 1953 года фальсифицировал бы документы, свидетельствующие в пользу Берии? А среди документов Атомного проекта нет ни одного, представляющего Лаврентия Павловича с неприглядной стороны. Зато примеров обратного — множество!

Вот такая деталь. Ноябрь 1949 года… С момента успешного взрыва РДС-1 прошло два месяца. Производство хотя бы единичных новых атомных бомб — вопрос для СССР жизненной важности. А подписанный лично Берией протокол заседания Спецкомитета № 88а констатирует:

«1. Отметить, что хранение деталей РДС-1 из аметила (кодовое наименование плутония. — Прим. С.К.) на комбинате № 817 поставлено неудовлетворительно. Детали РДС-1 были помещены в сырые подземные помещения, не обеспечивающие поверхность их от окисления».

Казалось бы, комментарии излишни — руководство комбината можно легко (и, увы, не без оснований) обвинить чуть ли не в государственном преступлении! Ведь плутоний в то время — главный фактор, который дороже любого золота! Однако в «оргвыводах» Берии и близко нет «расстрельного» оттенка:

«2. Указать начальнику комбината № 817 т. Музрукову и главному инженеру т. Славскому на недопустимость такого отношения к хранению изделий из аметила.

3. Заместителю начальника комбината № 817 по режиму т. Рыжову, ответственному за хранение аметила и давшему неправильное распоряжение о закладке деталей РДС-1 в сырое помещение, объявить выговор.

4. Обязать начальника комбината № 817 т. Музрукова в 3-дневный срок наладить бесперебойную вентиляцию хранилища, обеспечить тщательную просушку его и оборудовать приборами для контроля влажности и температуры.

Т. Музрукову лично систематически проверять состояние хранилища…

5. Поручить… т. Мешику с выездом на место проверить исполнение настоящего решения».

Другой, более ранний пример. Июнь 1947 года… Только что назначенный на строящийся комбинат № 817 Славский сообщает в обширной докладной записке на имя Берии возмутительные вещи. Скажем:

«Темпы работ… крайне слабые…

…сложнейший объект… поручено строить автодорожно-строительному полку, в составе которого нет ни одного специалиста по строительству промсооружений…

По жилищному строительству полный провал…

…Рабочие очень много времени сидят и никто не заставляет работать…

Из 41 тысячи рабочих… на промышленных объектах работает всего 5700 человек, а остальные распылены на различных подсобных предприятиях и вспомогательных работах»

и т. д. и т. п.

Резолюция же Берии:

«Т. Круглову, т. Ванникову и тов. Завенягину. 1. Надо срочно укрепить руководство… Т. Рапопорта освободить по состоянию здоровья. Выдвинуть в качестве н-ка стр-ва Царевского. 2. Рассмотреть докладные записки т. Славского и т. Ткаченко и принять по ним меры. О принятых мерах доложить. 3. Т. Чернышева командировать на 2–3 месяца для принятия на месте всех необходимых мер по обеспечению окончания строительно-монтажных работ в установл. правительством сроки. 4. Срочно связаться с т. Хрулевым по вопросу оказания помощи стр-ву инженерно-техн. работами.

Л. Берия».

Спускаемся по шкале времени еще ниже. 2 октября 1946 года… Первухин, Малышев, Завенягин, Антропов и Курчатов сообщают Берии:

«До настоящего времени не было принято определенных решений относительно того, где должно быть организовано получение чистого металлического плутония в количестве 100 граммов в день из осадка, получаемого на заводе № 817, и чистого металлического урана-235 в количестве 140 граммов в день из шестифтористого урана-235 на заводе 813…»

Из пяти авторов письма четыре — крупнейшие организаторы промышленности с огромным опытом, причем один из них — Антропов, с 1941 по 1945 год был помощником члена ГКО Берии. Пятый — крупный ученый, обязанный дать первым четырем рекомендации по оптимизации планировки по крайней мере комбината № 817, где он является научным руководителем. Однако они обращаются к Берии, который 5 октября 1946 года пишет:

«Тт. Первухину, Курчатову, Завенягину. Представьте более конкретные предложения — где разместить эти цеха?

Л. Берия».

Но что-то у Курчатова и «руководящих ребят» не ладится, и 10 апреля 1947 (!) года Берия на том же документе пишет:

«Тт. Первухину, Завенягину, Курчатову. Почему выбор места и строительство цеха Вы откладываете. Дальше затягивать это дело нельзя. Срочно займитесь этим вопросом и в недельный срок представьте конкретные предложения.

Л. Берия».

Однако и после этого дело двигалось туго, начинаются все перипетии истории с комбинатом № 817, которые читателю уже известны, и Берии приходится выехать на строительство самому. Но и там он никого в «лагерную пыль» не стер. И даже не грозился стереть — у него и выражения такого в лексиконе не было.

Продолжаем движение к истокам атомных работ. 12 ноября 1945 года П. Я. Антропов докладывает Берии о результатах своей командировки в Таджикскую ССР, на комбинат № 6 (7 рудников и 5 заводов по добыче и переработке уранового сырья). Положение безрадостное… И к докладной Антропова подкалываются две узкие (~1/6 формата А4) полоски бумаги с резолюциями:

«Тов. Чернышеву, тов. Завенягину. Разберитесь и доложите, почему фонды, отпущенные для комбината № 6 использовались не по назначению. Виновных надо наказать. 15 ноября 1945 г.».

«Тов. Ванникову Б. Л., тов. Борисову Н. А. 1. Срочно разработайте меры, обеспечивающие резкое увеличение добычи и переработки руды на комбинате. 2. Необходимые меры по наведению порядка примите немедля. Результаты доложите. 15 ноября 1945 г.».

И здесь тон исключительно деловой. И такой подход — не случайная «блажь», а стиль! Это доказывают не чьи-либо воспоминания, а документы! Хотя и воспоминания — тоже! Например — воспоминания того же Славского (трижды Герой Социалистического Труда, десять орденов Ленина!), не очень-то к Берии лояльного (а как же — он ведь Ефима Павловича «снимал»).

Но вот что вспоминал Славский в 1998 (!) году… Для первого уран-графитового реактора необходим был графит практически без примесей. Отвечали за это нарком цветной металлургии Ломако и его заместитель Славский. Увы, графит, который они поставляли в ПГУ и считали кондиционным, оказался браком. Ломако и Славского вызвали в Спецкомитет:

«Стоим мы с Ломако в приемной, ожидаем, когда нас вызовут, и думаем: „Ну, вот и пришел всему конец… Что же нам будет?“

Входим. Председатель Берия обращается к Маленкову… и говорит: „Георгий! Вот Ломако и Славский доложили и обещали, что они… сделают все, как нужно. Как думаете, согласимся?“ Тот, а за ним и другие, кивнули: „Согласимся“. И мы вышли с заседания с чувством, что заново родились: как будто стояли мы на стуле с петлей на шее… А тут… сняли петлю, и мы пошли работать».

А петлю-то снял Берия. И, простите, не бывает же так, что сегодня человек по отношению к нижестоящим — хам и держиморда, а завтра он же — вежлив и в своих поведенческих реакциях корректен. Накричать — это да! Ведь при огромной личной ответственности, при перегрузках можно иногда и сорваться. Но без несправедливых «последствий».

Приведу еще одну резолюцию Берии на докладной начальника КБ-11 генерала А. С. Александрова от 12 мая 1952 года, начинающейся весьма драматической констатацией:

«Докладываю Вам, что если не принять срочных мер, то мы накануне срыва подготовки изделий РДС-4 и РДС-5 к испытаниям на полигонах № 71 и № 2».

Причинами были исключительно бюрократическая волокита и нераспорядительность аппарата ПГУ. КБ-11 еще 4 декабря 1951 года выдало в главк сведения о своих потребностях, но в начале января 1952 года обнаружило, что из плана на 1952 год необъяснимо выпали позиции по 33 наименованиям деталей и узлов двух новых изделий, испытания которых были запланированы на осень этого года.

10 марта Александров обратил на это внимание Завенягина. Тем не менее даже в мае КБ-11 вынуждено было «буквально выпрашивать по 2–3 узла» на заводах-изготовителях. И Берия 15 мая адресует записку Александрова Завенягину и Н. И. Павлову (первому заместителю начальника ПГУ):

«1. Разберитесь и представьте объяснение, кто виноват в том, что требующиеся для КБ-11 узлы и детали не были предусмотрены заблаговременно.

2. Как видно, отдел, руководимый т. Зерновым, работает плохо, т. к. не сумел при наличии 46 работников обеспечить в течение полугодия подготовки предложений для обеспечения опытных работ КБ.

Наведите порядок в этом отделе и доложите о принятых мерах».

«Т. Зернов» — это бывший начальник КБ-11 П. М. Зернов, переведенный в 1951 году начальником отдела в ПГУ по состоянию здоровья. Вот уж когда Берия мог бы припомнить Зернову — если бы «инцидент с канделябром» и впрямь имел место — неудавшийся «террористический акт» при помощи «пресс-папье-канделябра», предотвращенный Берией при помощи «браунинга с золотой литой ручкой». Ведь РДС-4 — это опытный образец первой серийной авиационной бомбы, которая должна была поступать непосредственно в войска! И срыв плановых сроков испытания оказывался не шуткой.

Однако наказания последовали в виде выговоров и т. п.

БОЛЕЕ того! Ведь и Славский насчет «петли на шее» просто наплел! И наплел злостно, изображая Берию, по сути, все тем же «злодеем», который-де мог сунуть Ефима Павловича в петлю, но вот — не сунул, по своему барскому соизволению. А все было не так! Я намеренно не сразу проиллюстрировал «воспоминания» Славского документами. Зато теперь я их читателю предъявлю! Тем более что тут мы имеем дело с «помутнением памяти» знаковым!

17 апреля 1946 года Курчатов направил одному из помощников Махнева — Н. И. Коробкову — письмо о недопоставке графитовых блоков для обеспечения сооружения установки «Ф-1». Установка «Ф-1» — это как раз и есть тот первый наш уран-графитовый реактор, о котором говорил Славский, который строился на территории лаборатории № 2 и был запущен 25 декабря 1946 года.

К 1 августа 1946 года Московский электродный завод должен был поставить Курчатову 1000 тонн графита, из них 340 тонн — к 31 марта 1946 года. А поставил лишь 107,9 тонны. Курчатов забил тревогу, Коробков доложил Махневу, а тот 18 апреля Берии, сообщив при этом:

«Причинами такого положения являются: во-первых, отсутствие контроля со стороны Министерства цветной металлургии за работой Московского электродного завода, в результате чего работники завода и треста „Союзэлектрод“ длительное время поставляли в Министерство цветной металлургии очковтирательские сведения о выполнении плана, засчитывая в готовую продукцию полуфабрикаты;

во-вторых, невыполнение Министерством цветной металлургии и Министерством по строительству топливных предприятий Постановления СНК СССР от 14 сентября 1945 года о вводе в эксплуатацию первой очереди электродного завода № 523 (так был закодирован завод по производству графитовых реакторных блоков. — С.К.) к 1 марта 1946 г.».

В тот же день Берия дает распоряжение:

«Тт. Первухину (созыв), Ванникову, Ломако, Задемидко (министр по строительству топливных предприятий СССР. — С.К.), Славскому. 1. Срочно разберитесь в этом вопросе, примите необходимые меры, обеспечивающие своевременную поставку графитовых блоков и скорейший ввод в эксплуатацию завода № 523. 2. Тт. Ломако и Задемидко представить в 5-дневный срок отчеты о поставке блоков и строительстве завода № 523. 3. Виновных в срыве поставки и задержке строительства необходимо привлечь к ответственности.

Л. Берия. 18 апреля 1946 г.».

Как видим, Берия приказывает привлечь виновных к ответственности самим Ломако и Славскому. Так что, спрашивается, он им приказывал высечь самих себя? Так что вряд ли Славский после этого дрожал аж до 7 мая 1946 года, когда в Кремле состоялось то 20-е заседание Спецкомитета с участием Берии, Маленкова, Вознесенского и других, где VI пунктом повестки дня шел отчет Ломако о ходе поставки графитовых блоков и строительстве первой очереди завода № 523, а пунктом VII — вопрос о мероприятиях по строительству второй очереди.

По VI пункту в протоколе заседания говорилось:

«1. Принять к сведению сообщение т. Ломако о том, что им:

а) привлечены к ответственности лица, виновные в срыве плана производства графитовых блоков для Лаборатории № 2;

б) приняты меры, обеспечивающие поставку до 20 августа с.г. 600 т высококачественных графитовых блоков для Лаборатории № 2;

2. Принять также к сведению сообщение тт. Задемидко и Ломако о том, что ими приняты меры, обеспечивающие ввод первой очереди завода № 523 в конце мая с.г.

3. Обязать т. Ломако установить контроль…»

и т. д.

По пункту VII постановлялось «поручить Борисову (созыв), Ломако и Славскому в 5-дневный срок доработать проект Постановления Совета министров СССР…» и т. д.

Ну, и где здесь «петля» и прочее? По Славскому выходит, что они с Ломако вошли на заседание Спецкомитета и почти сразу вышли — со снятой петлей… В действительности же имел место вполне деловой подход руководителей государства к серьезному, но выправляемому провалу с заслушиванием ответственных за выправление государственных деятелей.

Инженер Тремасов, физик Головин, управленец Славский, безымянный «командир подмосковной ракетной базы» и прочие «мемуаристы» в своих «воспоминаниях» порой изображают эпоху и поведение Берии так, как будто все происходило чуть ли не в банде. Но помилуйте, речь ведь о государственной работе серьезных государственных людей! А в воспоминаниях того же Славского Берия на заседании Специального комитета при Совете министров СССР ведет себя как председатель захудалого колхоза, разбирающий прегрешения загулявшего бригадира: мол, как, Георгий, простим ребят?..

Но зачем Славскому понадобилось даже через полвека после тех событий сгущать краски так, чтобы испачкать Берию в «графитовой пыли» и создать впечатление, что Берия в любой момент «мог с нами расправиться»? Вот то-то и оно, уважаемый читатель! Вся, вся тогдашняя элита после 1957 года была повязана тройным государственным преступлением…

В 1953 году она выдала с головой Никите Хрущеву Берию.

В 1956 году она позволила ему же облить грязью Сталина.

А в 1957 году эта же элита выдала с головой Хрущеву же Маленкова, Молотова и Кагановича, вдруг спохватившихся: «Что же мы творим?»

И теперь до конца жизни элите оставалось одно: помалкивать и получать отступные в виде кресел, дач, Звезд и прочего. Поддакивая (хотя бы молчанием своим) клеветнику Хрущеву в его инсинуациях по поводу «тирана» Сталина и «палача» Берии. Впрочем, на Берию они и сами охотно клеветали.

А ведь те, кто занимается документальной историей ПГУ, не отмечают ни одного факта расправы Лаврентия Павловича с кем-либо из провинившихся… Зато есть немало документов с его указаниями всемерно поощрять тех, кто трудился ударно. В том числе и самого Славского.

А вот его самого хотя бы морально поощряли не очень-то. И даже через десятилетия не оценили по заслугам. Скажем, на вопрос о роли Берии Славский во вдрызг «демократическом» 1998 году ответил снисходительно:

«Берия нам не мешал. В научных, инженерных вопросах он не разбирался, поэтому к мнению специалистов всегда прислушивался (вспомним, как Малышев утверждал обратное. — С.К.). Что же касается организационных проблем, мобилизации людей и ресурсов, то… он помогал проводить в жизнь все необходимые решения».

Тут нельзя не заметить вот что… Анализ стиля работы Берии с разнородными документами ПГУ убеждает, что он в специальных вопросах как раз разбирался на удивление неплохо — в той части, которая касается верных управленческих решений. А что же еще от него требовалось?!

Славский утверждает, что Берия, мол, «помогал проводить в жизнь все необходимые решения». Однако будет, пожалуй, более верным предположить, что напротив, такие специалисты как Малышев, Курчатов, Славский, Харитон, Кикоин, Музруков, Зернов, Царевский, Комаровский и десятки других, помогали Берии создавать и укреплять атомную промышленность!

А он — да, помогал в свою очередь им!

И не только им. Он в той или иной мере курировал многие отрасли экономики, — принимая участие даже в определении направлений развития Военно-Морского флота в целом (не только его формирующейся атомной подводной компоненты). Но как неадекватно относился кое-кто к нему даже тогда!

СРЕДИ рассекреченных ныне документов имеется два письма П. Л. Капицы Сталину и одно — Берии. Первое письмо Сталину от 25 ноября 1945 года Капица написал об организации работ по проблеме атомной бомбы, как она ему виделась, и о своем освобождении (точнее — самоустранении. — С.К.) от работы в Специальном комитете и Техническом совете Спецкомитета.

Общий тон письма (к Сталину!) достаточно высокомерен, с поучениями и рассуждениями. Например, в письме есть в принципе верные, но в контексте письма неуместные сентенции о роли атомной энергии в мировой культуре и т. п.

Капица видел «общий план действий» в разработке двухлетнего плана подготовки промышленности, в параллельных этому научных исследованиях, в подъеме высшего образования и в «подъеме благосостояния наших научных работников». И напрочь игнорировал тот простой факт, что бомбу надо сделать быстро. А перед тем как сделать ее, надо еще быстрее «сделать» новую отрасль, способную сделать бомбу.

Капица писал о том, что «правильная организация всех вопросов возможна только при одном условии, которого нет, но, не создав его, мы не решим проблемы А.Б. быстро… Это условие — необходимо больше доверия между учеными и государственными деятелями»…

Петр Леонидович был прав и здесь, но, как показала сама жизнь (бомбу-то сделали быстро), доверие было, однако — к тем ученым, которые не только рассуждали, но и действовали! И действовали быстро. Как, скажем, Курчатов.

В первом письме Сталину есть и любопытные оценки Капицей Берии (и не только его):

Данный текст является ознакомительным фрагментом.