Общий случай несостоятельности теории К. Маркса
Общий случай несостоятельности теории К. Маркса
Сегодня наука глубоко и всесторонне изучила такие понятия как капитализм и социализм. Капитализм уже глубоко проник во все поры нашей жизни. Но, пожалуй, ни у кого нет сомнений в том, что современный российский капитализм заметно отличается от того, который существует на Западе. Он как будто какой-то ненастоящий. Некоторые особенно въедливые специалисты прямо так и говорят – Россия выступает как карикатурное отражение Запада.[343] Демократия лишь «имитирует отсутствующие институты» (Л. Шевцова), предприниматели, как и в царские времена, добиваются высот обычно при опоре на государственные ресурсы, чиновники используют свое служебное положение в целях личного обогащения, а закон часто защищает интересы граждан избирательно, в зависимости от их финансовых и властных возможностей, перечеркивая принятое в мире представление о равенстве и справедливости. Поэтому у обычных людей в России сложилось совершенно четкое представление о капитализме. Им приходится с ним мириться.
Если судить по данным Левада-Центра (для чистоты эксперимента берем докризисный, «досанкционный» период), то «страх-тоска» и «напряжение-раздражение» устойчиво нарастали в обществе на протяжении 18 лет, хотя с 2009 по 2012 год «нормальное-ровное состояние» стало их немного теснить. Несколько лучше обстояло дело и с «уверенностью в завтрашнем дне» – в 2011 и 2012 годах впервые за многие годы она иногда превышала 50 % опрошенных, хотя понятно, что «война санкций» внесла свои коррективы в это настроение. В то же время этот же самый показатель означает, что другая половина опрошенных совсем по-другому смотрит в завтрашний день.
Обычно все это объясняется молодостью и незрелостью российского капитализма. Но людям до этого нет никакого дела, они живут здесь и сейчас, у них нет времени, чтобы дожидаться расцвета капитализма, наверное, поэтому 52 % из опрошенных[344] стыдятся за то, что происходит в России, и почти столько же – 53 %, сожалеют о распаде СССР.[345] Другими словами, половина взрослого населения страны не ждет ничего хорошего от отечественного капитализма, и даже противостояние с Западом, поднявшее рейтинг президента, не добавляет народу оптимизма: люди все равно грустят о былом, о чем осталось лишь некоторое воспоминание, некоторое понятие. Но о сословном капитализме, например, который тоже, как и социализм, был вполне реальной вещью, никто не только не грустит, но не имеет ни малейшего представления.
Между тем, сила существовавшего когда-то сословного общества, сила его социальной гравитации такова, что поглощает свет современной науки и смешивает все понятия не только о нем самом, но и о нынешнем обществе. Никто ничего не понимает, все пребывают в «интеллектуальной стагнации». Россия по-прежнему остается загадкой для самих россиян, не говоря уже об иностранцах, которые не устают забрасывать нас всяческими упреками в деспотизме и тоталитаризме, как будто этими упреками можно изменить социальную природу великой страны.
Во многом это объясняется тем, что в познании социальной природы нашего общества, несмотря на последние достижения науки, мы по-прежнему идем за марксизмом-ленинизмом и даже не отдаем себе отчета в этом, меряем все «формациями» – социализм или капитализм. И это, конечно, парадокс, потому что капитализм не может развиваться в сословном государстве, каковым de jure и de facto была царская Россия. Ему нужны внутренние свобода и равенство, это правила игры как бы внутри капитализма. Без них он не может существовать. Не случайно Великая французская революция началась именно с отмены сословий, потому что в сословном обществе неизбежно сохраняются социальные группы, «главным отличительным признаком которых выступают фиксируемые в обычаях и законах обязанности и права, передаваемые по наследству».
«Кухаркины дети», например, не могли получить среднее или высшее образование, потому что, как говорилось в циркуляре министра народного просвещения И. Д. Делянова от 18 июня 1887 года, их «вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат»[346] (точнее, циркуляр не рекомендовал принимать их). Дело в том, что после либеральных реформ 1861 года образование давало возможность людям всех званий при определенных законом условиях поступать на государственную или, как тогда говорили, на гражданскую службу, занимать должности и получать гарантированный доход в зависимости от класса и чина. Кроме того, служба давала право не платить оклад и право на свободное передвижение. «Определение на службу, – говорилось в «Своде уставов о гражданской службе», – имеющих для того необходимые познания и качества лиц бывшего податного состояния… разрешается Правительствующим Сенатом с исключением из оклада тех, кои в оном состоят, и с освобождением от избрания рода жизни подлежащих сей обязанности»[347] (!).
Отсутствие «необходимых познаний», неграмотность и темнота были признаком и одновременно одним из источников сословного неравенства, того самого «рода жизни подлежащих сей обязанности». Поэтому жажда образования была настолько велика, что некоторые родители готовы были идти на любые жертвы, лишь бы их дети могли учиться. Например, член Государственного Совета Н. С. Таганцев (автор призыва «Отечество в опасности») вспоминал, что его отец был вынужден перейти из крестьянского состояния в купцы 3-й гильдии (на что требовались деньги) только для того, чтобы получить право на образование для своего сына.[348] А высшее образование открывало двери к получению дворянского звания. Как отмечал Н. М. Коркунов, «можно сказать, что у нас делается дворянином каждый, получивший высшее образование и сколько-нибудь послуживший родине».[349]
Поэтому запрет на выход из среды, «к коей они принадлежат», ставил крест на судьбе тысяч выходцев из бывшего податного сословия. Вся прогрессивная Россия взорвалась тогда бурей негодования в связи с появлением этого распоряжения. А студента первого курса Казанского университета В. И. Ульянова и сотни его ровесников оно толкнуло в ряды революционеров. Отголоски того негодования и сегодня являются предметом споров об ужасных «кухарках» и их детях, которые в 17 году чуть было не пришли у нас к власти, страшнее них просто никого нет.
Возможно также, что это возмущение привело к принятию «Государственного промыслового закона» 1898 года, который предоставил всем состояниям право заниматься любой предпринимательской деятельностью, хотя фактически она все равно была ограничена определенным цензом, потому что «была доступна только состоятельным лицам» и тем, кому не требовалась приписка,[350] т. е. опять высшим сословиям. И хотя по Закону от 5 октября 1906 года в связи с выборами в Государственную Думу сословные границы были еще больше раздвинуты, тем не менее, сословный строй сохранялся не только в обычаях, но и продолжал быть нормой закона. Преодолеть действие этих двух социальных фактов было непросто.
Даже 15 лет спустя, в 1913 году, предпринимательской деятельностью в обеих столицах по-прежнему занимались в основном купцы. В Москве их доля составляла 36,2 % от всех предпринимателей. А сфера деятельности охватывала такие области как «Промышленность и торговля», «Торговля», «Промышленность», «Транспорт», «Сфера обслуживания», «Финансы», «Технич. конторы, представительство интересов фирм» и парадоксальную «Не торгует». Вот это «Не торгует», на наш взгляд, означало только одно: состоятельные люди из низших сословий или ограниченные в правах по другим мотивам, жившие, например, сдачей жилья в аренду, покупали себе более высокий правовой статус, но став купцами, ничем активно не занимались, довольствуясь пассивным доходом. Это открывало дорогу к более высокому положению и лицам свободных профессий, а также давало возможность, например, евреям выйти за линию оседлости,[351] минуя высшее образование.
За купцами шли крестьяне – 25,8 %, а потом мещане – 16,7 %. Предпринимательская деятельность крестьян и мещан охватывала только две области – «Торговлю» и «Сферу обслуживания». Интеллигенция (5,7 %), также как и дворянство (2,6 %), в подавляющем большинстве из подавляющего меньшинства занималась только торговлей. Примерно такая же картина наблюдалась и в Петербурге, с той только разницей, что купцов там было больше (46,3 %), а крестьян и мещан меньше (22,8 и 10,3 % %).[352] А это значит, что капиталистические отношения по-прежнему не были свободны от сословного регулирования и от сословных ограничений. Очевидно, что главным регулятором после 1898 года выступал уже не только закон, но и традиции, и обычаи, то есть сложившаяся практика.
Можно сказать, что, раздвинув сословные границы, закон не отменил сословные отношения, а перевел их в область обычая, в область психического подсознания, как бы размазал их по головам. Из своего опыта мы знаем, что каждый человек стремится поднять свой статус (цену), даже находясь внизу социальной лестницы, поэтому смягчение правовых ограничений лишь снизило дискретность шкалы социальной стоимости человека, она стала мельче, буквально «размазалась». (Сегодня в этом смысле показательны авиационные дебоширы и дорожные хулиганы, желающие объявить окружающим, что они стоят больше, чем о них можно подумать.)
Другими словами, государственный строй и в начале ХХ века нес в себе большую долю сословности, может быть не так ярко выраженную, но по ее законам, не только формальным, а еще и неписанным, жило все общество. На них никто не обращал внимания, точно так же, как и сегодня мы не обращаем внимания на то, что живем в олигархическом и «авторитарном» обществе – нам до этого нет дела (хотя президент и говорит, что олигархов у нас нет, но оно и понятно – ему нужно хоть как-то сплотить общество). Вот и современникам тогда не было никакого дела до сословности. Но это не значит, что у нас была свобода, равенство и социальная справедливость, или что у нас был капитализм.
Сословный строй нес в себе лишь элементы капитализма, которые, возможно, по ошибке, социалисты приняли за «развитие капитализма в России». И их тоже можно понять: в начале ХХ века оснований для того, чтобы сомневаться в положениях марксизма, не было, вернее, их было немного. А как утверждал выдающийся русский мыслитель и марксист Г. В. Плеханов, взгляды К. Маркса действительно «могут быть неприменимы к России», но… только «в случае их общей несостоятельности».[353] Из контекста его работы следует, что, поскольку признаков общей несостоятельности марксизма никто представить не может, теория Маркса вполне применима к России.
Г. В. Плеханов не дожил до 1991 года. Но мы-то с вами точно знаем, что сегодня говорить о какой-либо состоятельности теории К. Маркса не приходится. В историческом плане она именно не состоялась. Поэтому рассматривать революционные процессы в России начала ХХ века с точки зрения развития капиталистических отношений, с точки зрения учения К. Маркса о капитализме как минимум некорректно. В начале ХХ века никто же не знал, что его теория не выдержит испытания временем, о ее «общей несостоятельности» еще не было накоплено достаточно сведений. Поэтому в нашем исследовании мы исходим из того, что капитализм в России был локализован жесткими сословными и географическими границами, он был фрагментарен и развивался только внутри отдельно взятых сословий в качестве сословной привилегии, что принципиально отличает его от капиталистического опыта на Западе.
От феодализма тоже осталось немного. Если он и сохранялся, то в каких-то обычаях, привычках, уходящем образе жизни, в тоске и тревоге «интеллигенции» – все это в свое время гениально описали великие русские писатели. И только сословные отношения сохранялись по крайней мере с начала XVIII века и формально до 1917 года, потому что они не относятся ни к капитализму, ни к феодализму, они вообще не имеют прямого отношения к экономике, к базису, как говорил К. Маркс.
Они есть признак и одновременно форма военной организации общества, они есть форма военного общества и относятся к области права. В отличие от островков капитализма, они были распространены по всей территории Российской империи силой закона – и силой традиции, конечно. И если согласиться с Г. В. Плехановым относительно условий общей несостоятельности взглядов К. Маркса, то они были неприменимы к ней уже в начале ХХ века, и именно в силу того, что и социальная, и государственная система России не была ни феодальной, ни капиталистической. Она была сословной!
Не случайно все поиски современных исследователей неизбежно ведут в тупик, поскольку вращаются вокруг мифического образа капитализма, якобы бурно расцветавшего в России, и связанного с ним учения об общественных формациях. Любопытно, что, по словам членкора Академии наук Р. Ш. Ганелина, эта теория была разработана в 30-х годах в Государственной академии истории материальной культуры на Дворцовой набережной, 18 «группой забубенных марксистов, мало что понимавших в исторической науке, но великолепно владевших текстами «классиков»».[354]
Мы же полагаем, что ключ к пониманию социальной системы России кроется в сословном строе. Он кроется в результатах Великой сословной контрреволюции 1785–1861 годов, запущенной с легкой руки чужеродной императрицы, пошедшей на сделку с дворянством ради легитимизации своего не вполне легитимного положения на троне.
Сословный строй ввел всех в заблуждение – ведь это именно он диктовал свои правила участникам социальной борьбы, именно он привел аграрную Россию к «социалистической» революции.
Декретом от 10 ноября 1917 года большевики его отменили.
Но демократическое «товарищ» уже пришло на смену сословному «господин»!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.