Земская Русь

Земская Русь

Но давайте сделаем отступление и посмотрим, что же представляло собой Российское государство той эпохи? Между прочим, я преднамеренно не употребляю термин «Московия», принятый некоторыми нашими историками, подхватившими его у иностранцев. Сами русские так свою страну не называли. И как вы считаете, понравилось бы, например, французам, если бы их страну величали «Парижией»? А вот термин Россия вошел в употребление в XV в. и при Иване Грозном стал официальным. О Руси XVII столетия с какой-то стати укоренились представления как о некоем «сонном царстве». Государь в шапке Мономаха просиживает, пардон, одно место на троне. Рядом зевают бородатые бояре в горлатных шапках. Неуклюжие стрельцы переминаются с ноги на ногу на карауле. Юродивые и оборванцы бездельничают на площадях. На огромных «диких» пространствах разбросаны городки, страдающие от произвола воевод, и деревни, угнетенные помещиками. А толпы «холопей» раболепно падают ниц перед начальством или, наоборот, бунтуют…

Родился этот стереотип под пером наемных зарубежных «ученых», понаехавших в Россию в XVIII в. на заработки и принявшихся за плату превозносить реформы Петра путем голословного оплевывания всего, что было до него. А потом их идеи развили в устойчивый штамп классики XIX в., которые историческую, народную Русь совершенно не знали, не понимали и презирали. Н. М. Карамзин объявлял русскую пляску «любимой забавой самых диких народов», а древние иконы и фрески «грубой» и примитивной мазней. С. М. Соловьев настолько ненавидел отечественные культурные традиции, что даже перешел из православия в католицизм. И делал выводы, что русский народ не обладает собственными талантами. В. О. Ключевский свысока указывал, что древнерусская мысль «не выходила за пределы церковно-православной казуистики». Разумеется, эти столпы и прошлое брались судить сугубо с позиций собственного «просвещения».

В частности, господа «западники» осуждали русских за отсутствие у них традиций европейской гражданственности и демократии. На что «славянофилы» отвечали, что русским по складу характера никакая демократия и не нужна была, они, мол, стремились только к внутренней «свободе духа». И под этим спором оказалась похоронена истина. Потому что те и другие опирались на предвзятые выводы иностранцев о «московском рабстве» — и проходили мимо фактов, содержащихся в российских законах, многочисленных сохранившихся документах и… в трудах тех же самых иностранцев: Флетчера, Олеария и др.

И оказывается, что Россия была страной очень даже динамичной и энергичной. А что касается традиций гражданственности, то все получается с точностью до наоборот. На Западе демократические начала стали более-менее широко внедряться только в конце XVIII — начале XIX в. А Русь, как уже отмечалось, вовсе не была абсолютистской державой. Главным принципом ее государственности являлась «соборность». Определений этого термина давалось много, но по отношению к моделям управления самой подходящей выглядит формулировка О. А Платонова: «Полное самоуправление в условиях сильной централизованной власти». «Соборность» происходит от слова «собор», т. е. сбор. Коллегиальное начало. И структура государства представляла жесткую «вертикаль власти» в сочетании с развитым самоуправлением на всех «горизонталях».

Царь был не просто правителем — а в первую очередь Помазанником Божьим. Власть его была огромной, но и ответственность тоже — он отвечал за страну и за каждый свой шаг перед самим Господом! И в своих действиях был очень даже «ограничен» — нравственными нормами и требованиями православия. За его грехи кара могла постигнуть всю Русь. И вовсе не случайно важнейшие решения царь принимал не единолично, а лишь после совета со «всей землей», созывая Земские соборы, которые некоторые историки снисходительно именуют «зачатками парламентаризма». Помилуйте, да уж какие «зачатки», если только в России они обладали учредительными правами — выбирать и утверждать монархов! Ни британскому парламенту, ни французским Генеральным штатам такие права и не снились!

А в Москве в 1582 г. собор избрал Федора Иоанновича из двух кандидатур — были и сторонники Дмитрия, малолетнего и от восьмой жены, но более здорового, чем Федор. В 1598 г. собор избирает Годунова (вопреки Боярской думе), в 1599 м утверждает его династию. В 1604 г. патриарх Иов фальсифицирует решение собора об избрании сына Годунова. Лжедмитрий I русских законов, видимо, не знал или счел, что его и так посадили на престол «всей землей». Шуйский созывом собора пренебрег, за что и поплатился. Для его низложения созывают импровизированный собор, который потом выбирает Владислава. А в 1613 г. Земский собор избирает Михаила. И последующих царей обязательно утверждает «вся земля» — в 1645 г. Алексея Михайловича, в 1676 г. Федора Алексеевича, в 1682 г. собор решает, кому править: Петру, Ивану или Софье?

Царь созывал Земские соборы и в других важных случаях — для принятия законов, вступления в войну. Делегаты избирались от разных городов и сословий: от Боярской думы, от духовенства, от дворян, стрельцов, купцов, посадских. От крестьян выборных приглашали не всегда. Но уезды с селами входили в земские структуры городов, а значит, делегаты от них представляли и крестьянство. Открывалось первое «пленарное заседание» речью государя, сообщавшего, какие вопросы надо решить. Далее совещались «по фракциям» — по сословиям или местностям. И подавали «скаски» с обобщенными предложениями. Хотя при этом каждый мог подать и собственное особое мнение. Общее решение должно было быть единогласным. Но, кстати, независимо от причины созыва собора делегаты везли в Москву наказы выборщиков, сообщая о местных проблемах и нуждах. И эти вопросы тоже поднимались на заседаниях.

Однако и без всяких соборов обратиться с челобитной непосредственно к царю мог каждый россиянин! Ведь монарх бывал на людях постоянно. Ежедневно шел из дворца на службу в Успенский собор, выезжал в другие храмы и к святым местам. И Олеарий, описывая выход Михаила в храм, рассказывает, что многие люди при этом держали над головой челобитные. А специально выделенные чиновники собирали их и уносили за царем во дворец для разбора и принятия решений. Между прочим, сохранившиеся в большом числе челобитные дали повод для исторических спекуляций. Скажем, С. М. Соловьев часто цитировал эти жалобы и обобщал — вот, мол, какие безобразия на Руси творились! Хотя сами факты жалоб свидетельствуют об обратном — непорядки были не правилом, а исключением. Иначе имело ли смысл жаловаться? Причем царь реагировал — до нас дошло много челобитных с резолюциями государей и их приближенных, какие меры предпринять по данному случаю. И факты известны, как царь за своих подданных заступался. Например, в Восточной Сибири (!) у казака Дежнева администрация незаконно отобрала в казну добытые им лично меха — он написал челобитную на имя Михаила Федоровича, отправил ее в Москву по почте (!), и по распоряжению государя ему все вернули. А отсутствие подобных документов, допустим, во Франции или Польше говорит вовсе не об идеальном порядке, а лишь о том, что там подданные не имели возможности обращаться напрямую к монарху.

Остановимся и на таком феномене, как «самоуничижение» русских, именовавших себя «холопями». А современники-иноземцы, комментируя это проявление «рабства», приводят и примеры, что русские вообще не ценят свободу, добровольно вступая в рабство к тому или иному вельможе, и даже государство вынуждено бороться с подобным явлением. Тут зарубежных гостей, очевидно, подвела путаница между русской и польской терминологиями. В Польше «хлоп» означало крепостного, раба. Но в России слово «холоп» отличалось по смыслу от нынешнего и не было оскорбительным. Оно (как и «хлоп») родственно слову «хлопец», т. е. парень, отрок. А так в древности называли не только мальчика на побегушках, но и дружинника. И были холопы-рабы — прислуга, работники по хозяйству, а были такие, кто получал оружие, коня и служил в свите боярина или князя — у поляков им соответствовали не «хлопы», а «пахолки» или «гайдуки». И, ясное дело, государство с этим боролось — с ростом у знати личных дружин.

А в обращениях к царю, оказывается, существовали не одна, а три общеупотребительные формы. И холопями себя именовали отнюдь не все, а только служилые! От стрельца до боярина. Священнослужители писали царю «мы, богомольцы твои». А простонародье, крестьяне и посадские, — «мы, сироты твои». Выходит, это не было самоуничижением, а выражало реальные отношения между монархом и данной общественной группой! Те, кто находился на службе, и впрямь выступали в отношении государя лично несвободными — он их мог послать сегодня туда, завтра сюда, дать какой-то приказ. А по форме обращения духовных лиц видно, что и царь им обязан помогать, — они же поддерживают его своими молитвами. А обращение «сироты» указывает, что к простонародью монарх стоит «вместо отца», правомочного строго наказать за ослушание, но и обязанного заботиться о своих чадах.

Но вернемся к структуре государства. Когда надобности в созыве Земских соборов не возникало, государь правил тоже не единолично. Он постоянно поддерживал контакты с Церковью — патриархом и освященным собором. И все вопросы обсуждал с Боярской думой, которая являлась законосовещательным органом. Формула любого указа звучала так «Царь повелел, и бояре приговорили». А в отличие, скажем, от британской палаты лордов, где это звание обеспечивалось только происхождением, вне зависимости от личных качеств, на Руси боярство приобреталось вовсе не автоматически. Это был чин, а не титул.

Отпрыск знатного рода начинал службу в 15 лет в стряпчих (от слова «стряпать» — «делать»). Их было при дворе 800–900. Они несли охрану, выполняли обязанности младших придворных и различные поручения. Меняясь — полгода проводили во дворце, а полгода в своих поместьях. Достойных производили в стольники. Их было около 200. Стольники — потому что прислуживали при царском столе во время парадных приемов. Но они получали и назначения на военные, дипломатические, административные посты. И если заслужили, производились в окольничие, которые были «около» царя, составляли его ближайшую свиту. Они уже входили в Боярскую думу. А следующей служебной ступенью было пожалование боярства. Представители 16 самых знатных родов имели право стать боярами, минуя чин окольничего. Но только право! Производство было персональным. Флетчер писал: «Что касается общественных и правительственных должностей в государстве, то здесь нет ни одного наследственного звания, как бы ни было оно высоко или низко».

Разумеется, кого-то производили не по деловым качествам, а из уважения к роду и т. п. Но в бояре выдвигались за особые заслуги и лица, не принадлежащие к аристократической верхушке. А кроме того, в состав Думы входили думные дворяне и думные дьяки — из мелких помещиков и простонародья. Такие чины достигались только персональными талантами и заслугами. И в целом состав Думы поддерживался вполне работоспособным. Например, в середине XVII в. в нее входили 29 бояр (5 не из знати), 24 окольничих, 6 думных дворян и 4 думных дьяка. И, конечно, они далеко не бездельничали. Кроме участия в заседаниях, их назначали на руководящие посты в армии, администрации, начальниками приказов.

Приказы были органами исполнительной власти, примерно соответствовали нашему понятию «министерства и ведомства». Разные исследователи их насчитывают от 30 до 50 — потому что количество и структура приказов не являлись чем-то раз и навсегда определенным. И ранг был различным. Допустим, Посольский приказ ведал вопросами всей внешней политики. А были и областные приказы, занимавшиеся делами тех или иных территорий. Или Ловчий приказ, ведавший организацией царской охоты. Они создавались исторически, по мере возникновения каких-то нужд и отраслей. Так, в военных делах основным являлся Разрядный приказ, отвечавший за общие вопросы формирования армии. Но существовали еще Стрелецкий и Пушкарский приказы, занимавшиеся организацией, вооружением и содержанием соответствующих родов войск. Часто по нескольку «близких» приказов объединялись под единым руководством. Однако штаты этих учреждений были минимальными: 2–3 дьяка (старшие чиновники), несколько подьячих (их помощников) и писцов. Весь центральный «бюрократический аппарат» насчитывал 600– 1000 человек. И ничего, справлялись!

О служилых сословиях уже говорилось — это были дворяне, дети боярские, стрельцы, пушкари, казаки. Дворяне делились на московских и городовых. В столице находились и «жильцы»: от дворян разных городов отряжалось по 10–20 человек поочередно, они жили в столице 3 года, а потом сменялись. Московские дворяне считались выше городовых (они происходили от дружинников московских князей, а те — от воинов удельных). Жильцы по размерам окладов и социальному статусу тоже шли впереди провинциального дворянства, но у них и обязанностей было больше. От московских дворян и жильцов требовалось участвовать в разных парадных мероприятиях, а значит, одежду и коней иметь подходящих. Они выполняли различные поручения правительства и находились под рукой в качестве «сил быстрого развертывания», которые можно по приказу поднять и бросить, куда требуется. Остальные дворяне и дети боярские зиму проводили в поместьях, а летом примерно половина оставалась дома, а другие выдвигались к границам. Особенно на беспокойный южный рубеж. Каждое лето здесь собиралось войско в 20 тыс. человек, а при получении информации о массированных набегах это число увеличивалось.

В административном отношении Россия делилась на уезды и волости. В уезды назначались воеводы. Они были персональными представителями Москвы и обладали военной и судебной властью, им подчинялись волостные тиуны. Но представление о том, будто отправка воеводы «на кормление» (некомпетентные историки обычно придираются к термину) отдавала город в полное его распоряжение, далеко от истины. «Кормление» означало дополнительный заработок за службу, но существовали особые «доходные списки», четко определявшие, какие именно «кормы», подарки на праздники и пошлины с судебных дел он мог получать. Если же прихватывал лишку, население имело право вчинить ему по суду иск и потребовать возмещения «за неправды». А царь в таких случаях назначал расследование и чаще всего принимал сторону жителей. Все воеводы, тиуны и прочие администраторы занимали должность 2–3 года, после чего обязаны были дать отчет. Иностранцев поражало, что «здесь нет ни одного, кто бы имел судебную должность или власть, переходящую по наследству или основанную на грамоте», т. е. дарованную в качестве привилегии (Флетчер).

А кроме назначенного воеводы, в уездах существовали выборные власти. Из числа местных служилых всеми гражданами избирался губной староста — он соответствовал английскому шерифу и занимался расследованием уголовных дел. «Всем миром», как посадскими, так и крестьянами уезда, избирался и земский староста. У каждого из этих начальников были свои служащие, подьячие и писари, свои канцелярии: у воеводы — съезжая изба, у старост — губная изба и земская изба. В помощь земскому старосте «мир» избирал земских приставов, окладчиков-целовальников (отвечавших за какое-то дело и принесших присягу с целованием креста). После выборов составлялся «ряд» — протокол с подписями избирателей и пунктами, оговаривающими взаимные обязательства должностных лиц и «мира». Земская изба ведала всем местным хозяйством, разверсткой земли, раскладкой податей, здесь собирались выборные и принимались решения по тем или иным насущным проблемам. А если для этого полномочий не хватало, созывался «мир» для всеобщего обсуждения и «приговора».

И вмешиваться в дела земского старосты воевода не имел права! Выборных должностных лиц сместить он не мог. Мало того, согласно Судебнику 1550 г., он не имел права и арестовать человека, не предъявив доказательств его вины земскому старосте и целовальнику. Если же нарушал этот закон, земский староста мог по требованию родных освободить арестованного (даже без ведома воеводы), да еще и взыскать с администрации штраф «за бесчестье». И подобные случаи имелись. Так что первый закон о неприкосновенности личности был введен отнюдь не в Англии, а в нашей с вами стране, на 100 с лишним лет раньше.

Однако и воевода, со своей стороны, был обязан следить за законностью действий земских властей. Ведь на выборах нередко брали верх местные богатеи или безответственные «горланы». И если староста допускал неправды, например при раскладке налогов, население имело возможность обратиться к воеводе. Он в таких случаях пересылал жалобы в Москву, а уж царь был всему голова, назначал расследование или давал указание о перевыборах.

Самоуправляемые земские общины существовали и на других уровнях. В городах это были концы, слободы, сотни, в которых избирались кончанские, слободские старосты, сотские, пятидесятские, десятские (старшие над десятью дворами). Так, в Москве Тверская-Константиновская хамовная (ткацкая) слобода избирала на год 2 старост, 4 целовальников и 16 десятских. А у крестьян были сельские общины, избиравшие старост, целовальников, приставов «для государева дела и денежных сборов». Приходы избирали священников и дьячков. О чем, кстати, тоже составлялся договор с указанием обязанностей, прав и статей доходов служителей церкви. Если же они оказывались нерадивыми или недостойными, их могли выпроводить вон.

Суды, в зависимости от важности дел, осуществлялись воеводами, старостами, приказчиками бояр и монастырей. Но во всех судах тоже заседали выборные от посадских и крестьян — по 5—б «добрых и смысленых людей»! Так что и присяжные уже были. Правда, специальных юридических институтов на Руси не существовало. Но любопытно, что тогдашние иностранцы отмечали это как… великое благо. «В одном отношении русское судопроизводство достойно одобрения. У них нет специалистов-законников, которые бы вели дело в судах. Каждый сам ведет свое дело и свои жалобы и ответы подает в письменной форме в противоположность английским порядкам» (Ченслер). «Однако и самый последний крестьянин так сведущ во всякого рода шельмовских науках, что превзойдет и наших докторов юристов во всяческих казусах и вывертах. Если кто-нибудь из наших всеученейших докторов попадет в Москву — придется ему учиться заново» (Штаден). Флетчер пишет, что судебные дела «решаются у них большей частью удовлетворительно и скоро». А Олеарий делал вывод, что русские суды «не хуже, если не лучше немецких».

Взяточничество преследовалось строжайше. Никаких подношений должностным лицам не допускалось. «Все судьи и чиновники должны довольствоваться своим годовым содержанием и землями, которые получают от императора» (Маржерет). Подарки дозволялись только на Пасху и Рождество, небольшие и не связанные с личной заинтересованностью. И хотя писцы в приказах все равно «брали на лапу», но лишь если были уверены, что не донесут. В судах же это исключалось. «Нужно заметить, что никто из судей и служащих не смеет принимать никаких подарков от тех, чьи дела они решают» (Маржерет). Потому что могла заложить и другая сторона, и сами взяткодатели, когда их вопрос уже решится. А расплата была суровой. Мздоимца, независимо от звания, ставили «на правеж» — били, пока не вернет взятку. Потом еще взыскивали штраф, с побоями водили по городу, повесив на шею кошель с деньгами, и отправляли в ссылку.

Коснемся и крепостного права. В России XVII в. закрепощено было не более половины крестьян. Весь Север, Сибирь, Поволжье, многие области на юге являлись черносошными, и в Центральной России существовало несколько черносошных и дворцовых волостей. Но и само крепостничество очень отличалось от форм, которые оно приняло через 100–200 лет. Торговля крестьянами пришла в нашу страну только при Анне Иоанновне и Бироне. Из Курляндии — где, как уже отмечалось, крепостные приравнивались к рабам. А в описываемую эпоху помещик владел вовсе не «душами» — такое определение вообще сочли бы кощунством. Он получал столько— то четвертей земли. А крестьяне, прикрепленные к этой земле, должны были его содержать и обеспечивать. И только. В зависимости от местных условий, урожайности существовали определенные нормы такого снабжения. В черноземных районах оно осуществлялось путем барщины — работы на участках, выделенных персонально помещику, в нечерноземных большее распространение получал оброк.

Большинству служилых поместья давались только на время службы, и земельные оклады периодически переверстывались. Та же деревня могла завтра достаться другому. Прочно устраиваться в таких имениях не имело смысла, а большую часть года дворяне проводили на службе. Да и вообще жили они тогда непритязательно, без роскоши и лишних запросов, их дома мало отличались от крестьянских. Олеарий описывает, как в одной из деревень голштинские послы окликнули глядевшего из окна мужика — где найти князя, здешнего владельца. А «мужик» обиделся, поскольку и был самим князем.

Вотчины бояр и крупных монастырей были, конечно, богаче поместий. Они хозяев не меняли, тут строились большие дворы, хоромы. И зависимость крестьян от владельцев была сильнее. Но отметим, что сами-то землепашцы предпочитали при случае переходить в боярские и монастырские вотчины из дворянских поместий. Ведь тут и хозяин был заинтересован в том, чтобы развивать хозяйство, заводить промыслы, а в неурожайные годы мог дать льготы или помочь из собственных резервов. Что же касается каких-то притеснений помещика или боярского приказчика, то здесь защитником крестьянина выступала та же община. Способная обратиться и к воеводе, и к церковным властям, и к царю, который далеко не всегда принимал сторону землевладельца. Например, Алексей Михайлович отправил в тюрьму князя Оболенского и отобрал поместье за то, что он заставлял крепостных работать по воскресеньям и праздникам и говорил им «скверные слова».

Наконец, еще одна важная деталь. Любой крестьянин, хоть черносошный, хоть крепостной, мог свободно распоряжаться своим наделом! Своей долей в земле общины. Мог завещать, разделить между детьми — или продать. И идти после этого, куда душеньке угодно! Соответствующим юридическим статусом обладал не он, а его земля. И тот, кто купил ее или принял в дар, должен был нести «тягло», выплачивая подать государю, или становился крепостным и исполнял обязанности по отношению к помещику.

Существовала на Руси и категория «гулящих людей», которых многие авторы почему-то считают беглыми или бродягами. Но документы показывают, что эти люди были обязаны платить «годовой оброк» с заработка и особый налог, «явочную головщину», за право и дальше «гулять». Следовательно, под этим термином подразумевались всего лишь вольные люди, по характеру своей деятельности не имеющие «постоянной прописки»: актеры-скоморохи, артели строителей, коробейники, кочующие ремесленники.

Размеры налогов для населения отличались — в зависимости от местности, характера занятий, доходов. Иногда подати распределяли «по сохам», иногда «по животам» — это уж зависело от местных земских властей, где как удобнее. Скажем, в Устюге (очень богатом городе) суммарные подати составляли около 1 руб. с четверти пашни «в трех полях» (в переводе на современные меры примерно с 5 га обрабатываемой земли). А с бобылей (крестьян-одиночек и кустарей, не входивших в деревенскую общину) годовой налог составлял 2 руб. 30 коп. И все иноземцы, посещавшие Россию, сходились в одном — подати были очень низкими по сравнению с другими странами. Тьяполо писал, что царь мог бы получать в несколько раз больше, «но не обременяет налогами» людей. Ему вторит и Олеарий: «Подданные обыкновенно не платят больших податей». Хотя в чрезвычайных ситуациях, вроде войны, мог вводиться единовременный чрезвычайный сбор — «пятая деньга», «десятая деньга» от всего имущества. Но напомним, что в Польше 10 % имущества было постоянной, ежегодной податью. А в России для введения чрезвычайного налога тоже созывался Земский собор! «Всей землей» решали, что дело, на которое предлагают раскошелиться, — нужное. И, вернувшись к избирателям, делегаты объясняли, по каким же причинам приходится скинуться всем миром.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.