II.V Самоидентификция английской нации в парламентских дебатах второй половины XVI – начала XVII в.

II.V Самоидентификция английской нации в парламентских дебатах второй половины XVI – начала XVII в.

При постановке вопроса о национальной идентичности в период Средневековья и Раннего Нового времени, в эпохи, не знавшие средств массовой коммуникации, одним из самых интересных аспектов этой темы представляется проблема механизмов, которые способствовали формированию и закреплению в общественном сознании определенных представлений о собственной нации, их широкой «трансляции» и превращению в топосы политического языка. Как правило, исследуя эти вопросы, историки в первую очередь обращаются к разнообразным текстам (историческим трудам, политическим трактатам, воззваниям, прокламациям, литературным произведениям), которые, с одной стороны, отражали этапы становления этнического и национального самосознания, с другой – служили средствами формирования последнего. Значительно меньше внимания уделяется роли различных публичных институтов и форумов, в частности, представительных органов, которые нередко оказывались действенными инструментами складывания коллективной идентичности. Цель данной главы – привлечь внимание к коммуникационной функции таких органов и к их роли в процессе осмысления основных составляющих национальной идентичности, на примере дебатов в английском парламенте второй половины XVI – начала XVII в.¹

В этот период английский парламент в отличие от многих континентальных представительных учреждений регулярно созывался и активно действовал, осуществляя законодательную, судебную и политическую функции. Он являл собой авторитетный форум «политической нации», обеспечивавший возможность контакта и обмена мнениями между королевской властью и представителями различных социальных элит – локальных, региональных, профессиональных. В ходе обсуждения важнейших политических, религиозных, экономических и финансовых проблем формировались не только подходы к их практическому решению, происходило также становление определенного «политического языка», специфической парламентской риторики, оказывавшей огромное воздействие на английскую политическую культуру в целом.

В ходе парламентских сессий постоянно воспроизводились одни и те же ритуальные ситуации, предполагавшие произнесение речей, имевших сходную структуру, логику и топику. Это выступления канцлеров королевства в момент торжественного открытия сессии, речи спикеров в ходе многоступенчатой церемонии избрания председателя палаты общин, а также при представлении им законопроектов, принятых парламентом, на монаршее утверждение. Наконец, это традиционные речи лордов-казначеев по поводу финансового положения страны и необходимых налогов. Подобные выступления, повторявшиеся в каждую сессию, постоянно воспроизводили определенную официальную трактовку положения дел в стране и предлагали интерпретацию природы английской «политии», принципов взаимодействия между короной и подданными. Анализ всей совокупности «речевых актов», имевших место в ходе дебатов, убеждает в том, что теоретические подходы и риторика авторитетных государственных деятелей оказывали заметное влияние на умонастроения английской политической элиты и состояние общественного мнения. Немалое место в парламентском дискурсе занимали и проблемы, связанные с национальной идентичностью англичан.

Тема патриотизма, национального своеобразия Англии неизменно присутствовала в парламентской риторике. В «оркестровке» отдельных сессий она могла распадаться на несколько самостоятельных мотивов, которые в итоге сливались в мощный гимн, прославлявший исключительность богоизбранной английской нации. Тезис о ее избранности зиждился на убеждении в том, что благодаря реформации Генриха VIII, продолжившейся при его сыне Эдуарде, страна приобщилась к истинной вере. После непродолжительного периода контрреформации Марии Тюдор реформированная церковь была восстановлена королевой Елизаветой. Этому акту, в котором парламент принимал самое непосредственное участие, придавалось огромное значение. В программных речах канцлеров королевства и в проповедях по случаю начала парламентской сессии постоянно обыгрывался мотив возвращения страны на стезю протестантизма, что обеспечивало англичанам моральное превосходство над иными народами, приверженными ложной религии, коснеющими в заблуждениях и суевериях.

Особое расположение Господа к Англии выразилось в том, что он даровал ей благочестивую правительницу, мужественную в период гонений, возвратившую народу христианскую свободу и возможность спасения души. В интерпретации парламентских ораторов королева была «правой в очах Господа», героиней, подобной ветхозаветной Эсфири или Деборе.² Она – спасительница нации, которая обеспечивает своей стране разумное, справедливое правление, процветание и мир, однако немаловажно, что Провидение посылает ее англичанам в награду за осознанный выбор ими истинной веры.³

Парламентские ораторы неизменно настаивали на мистической связи между королевой и ее народом, на неразрывности их общих судеб и прямой зависимости безопасности страны от сохранения персоны королевы, которая выступала гарантией божественного споспешествования англичанам. Ее многочисленные моральные добродетели столь же неизменно представлялись производными от веры, которую исповедовала государыня.⁴

Таким образом, вера и конфессиональный выбор в пользу реформированной церкви становятся для англичан основой их самоидентификации и мощным фактором национального самосознания. Образ нации, «исповедующей неискаженное евангелие» в значительной мере формировался «от противного», в сопоставлении с «иными». Начиная с 1570-х гг., противостояние Англии как избранного «народа Израилева» другим странам, чуждым истинной вере, все чаще встречалось в парламентских речах по мере обострения противоречий с католическими державами. Лексика официальных выступлений и дебатов становилась все более «профетической» по отношению к англичанам и все более воинственной по отношению к «чужим», в особенности к подданным короля Испании, французам, ирландцам и всем, кто признавал власть римского престола. Негативные характеристики этих народов и государств определялись уничижительными оценками моральных качеств и религиозных заблуждений их правителей. Римский папа и король Испании фигурировали в официальных парламентских речах как пособники или даже воплощение самого Антихриста. Филиппа II представляли как «ненасытного тирана», стремящегося к господству в Европе и уничтожению Англии.⁵ Ему вменяли в вину оккупацию Нидерландов, узурпацию Португалии, поддержку французских католиков в религиозных войнах с гугенотами, стремление подчинить своей власти Францию, Англию и стать «абсолютным правителем всего мира (to make him self absolute monarke of the worlde)».⁶ По убеждению многих депутатов, выраженному в 1593 г. Генри Антоном, союз папы и испанского короля «отравил и в какой-то мере разрушил весь христианский мир». Они пылают злобой к Англии, и утолить их ненависть может лишь английская кровь, «реки крови».⁷

В конце 1580-х гг. риторика мессианства и богоизбранности английского народа и его государыни получила мощный стимул в связи провалом ряда католических заговоров и победой над Великой Армадой. Весьма характерны с точки зрения парламентского дискурса того времени, тексты речей к открытию сессии «парламента победителей» в 1589 г., над которыми работали ведущие члены Тайного Совета. Лорд-казначей У Берли предлагал сделать акцент на принципиально новом характере войны, которую вели против Англии римский папа и католические монархи во главе с королем Испании. Это не те кампании, в которые в былые времена государи втягивались из-за личных амбиций или ради незначительных территориальных приобретений и прекращали их, как только исчерпывали свои ресурсы. Берли ясно осознавал, что конфессиональный конфликт европейских держав превращает их противостояние в войну поистине «национального» масштаба, в государственно дело, затрагивавшее всех членов общества. По его словам, теперь папа и испанский король стремятся «искоренить истину и исповедание Евангелия», лишить жизни королеву, завоевать ее страну, грозя всему населению Англии от мала до велика, невзирая на звания и ранги. Защита родины в этой священной войне – «самое правое и необходимое дело в глазах Господа», который «сам явил это во многих свидетельствах». Гибель испанского флота в 1588 г. была «чудесной милостью Божией», и в парламенте следовало недвусмысленно заявить – «наше дело правое» и поэтому «все добрые люди должны упорно противостоять Его врагам».⁸

Лорд-канцлер Кристофер Хэттон в своей речи на открытии сессии говорил о многовековом противостоянии пап и королей Англии, которые сопротивлялись Риму, отстаивая свои «древние свободы, авторитет и честь». Он представил аудитории каталог «бесконечно низких, жестоких и варварских происков» Клемента VII, Павла III, Пия V, Григория XIII против английских монархов, и обрушился с инвективами на Сикста V, который вознамерился снарядить флот для интервенции в Англию и «обещал окончательно покорить и уничтожить всех нас, народ королевы и страну, сделав нашу землю добычей врагов». В этом контексте король Испании, пославший к берегам Англии свою Армаду, выглядел «наемным солдатом» Рима и «папским защитником». Борьба Англии и католических держав виделась Хэттону глобальным противостоянием между «нехристем-папой», этим «волком-кровососом», а также «ненасытным тираном» Филиппом Испанским, с одной стороны, и «королевой-девственницей, прославленной дамой, а также страной, которая принимает неискаженную доктрину истинной и искренней Христовой веры», с другой.⁹

В том же ключе в 1593 г. характеризовал текущую политическую ситуацию лорд-хранитель печати Пакеринг, которому англо-испанский конфликт виделся противостоянием с «самыми ярыми врагами Господа», а потому парламентарии, по его словам, должны были вдохновляться в своей работе «радением о Господней славе, долгом преданности ее милостивейшему Величеству и любовью к своей матери-родине».¹⁰

Истинная вера, в глазах англичан, была источником их морального превосходства не только над врагами, но также и над соседними странами, страдающими от религиозных раздоров (Франция), политических распрей (Шотландия), оккупации (Нидерланды) и прочих бедствий. Образ Англии как земного Эдема, мирного и благополучного острова, процветающего под властью королевы-протестантки, естественным образом противопоставлялся другим континентальным государствам. Показательна в этом отношении речь спикера Крука, обращенная к королеве в 1601 г., в которой он живописал ее страну как «набожную в исповедании веры», «пребывающую в мире и покое», «богатую казной, сильную воинами, мудрым советом и обильную подданными». Он предлагал взглянуть на другие королевства, раздираемые враждой, страдающие от войн, восстаний и кровопролития и осознать, что Англия – почти единственное государство, которое не тревожат бури и раздоры, несмотря на все дьявольские происки врагов.¹¹

Тексты церемониальных речей и записи дебатов позволяют выделить в парламентской риторике еще один мотив, непосредственно связанный с национальной идентификацией. Это тезис об уникальности английской политической системы, представлявшей в глазах парламентариев идеальное воплощение так называемой «смешанной монархии». Согласно политико-правовым воззрениям, которых придерживалась значительная часть юридической и административной элиты королевства, устойчивость английской монархии и процветание ее подданных обеспечивались союзом сильной королевской власти (которая, тем не менее, не носила характера абсолютной) с парламентом. Мудрые государи по собственной воле прибегали к совету парламента и творили законы совместно с этим институтом, представлявшим интересы общества. Здесь нет необходимости в очередной раз останавливаться на этих представлениях, поскольку английским конституционным идеям XVI–XVII вв. посвящена огромная литература. То, что англичане по традиции, восходившей еще к Фортескью, противопоставляли собственную модель «смешанного правления» континентальному (преимущественно французскому) абсолютизму, – общее место. Обратимся же непосредственно к парламентской риторике, к контексту, в котором встречались высказывания на эту тему, и к тому, в какой мере они могли повлиять на формирование топики политического языка.

Следует отметить, что учение о «смешанном правлении» отнюдь не безраздельно господствовало в английской политической мысли. Представлению о том, что власть монарха ограничена законами, которые он сам творит вместе с парламентом, противостояла доктрина «божественного права королей», исходившая из принципа «что угодно кесарю имеет силу закона». Подобные высказывания, периодически звучавшие из уст юристов-цивилистов, высокопоставленных придворных и государственных деятелей, не могли не тревожить депутатов, поскольку ставили под сомнение совещательную и законотворческую функции парламента, оспаривая его авторитет как важного и необходимого элемента государственной системы.

Политическая реальность второй половины XVI в. была такова, что в официальных речах представителей власти (лордов-канцлеров или лордов-хранителей печати) упоминания о «смешанном правлении» и о том, что законы в Англии творятся «королем-в-парламенте», постепенно маргинализировались. Они, однако, постоянно звучали в церемониальных выступлениях спикеров палаты общин, напоминавших власти от лица политической нации о том, что именно составляло суть английской системы управления и обеспечивало стабильность политического режима. Настаивая на «смешанном» характере английской монархии, ораторы, осознанно или бессознательно стремились воспрепятствовать распространению в обществе абсолютистских взглядов. Подспудное противостояние этих доктрин, угроза расширения прерогатив короны в политико-юридической сфере, заставляли опытных парламентариев быть чрезвычайно осмотрительными в своих высказываниях. Свою «похвалу законам Англии» и принципу «смешанного правления» они нередко облекали в форму панегирика мудрой государыне, которая, по их словам, поддерживала древние традиции законотворчества, опираясь на мнения своих подданных, выразителем которых служил парламент.¹² Королеву стремились представить адептом испытанной временем системы, а последняя превозносилась в чрезвычайно выспреннем стиле. Именно в такие моменты спикеры эксплуатировали тему национальной исключительности англичан, привилегией которых было самим творить законы, которым впоследствии им придется подчиняться.

Ярким примером подобной риторики может послужить речь спикера К. Йилвертона, обращенная к королеве при представлении ей законов, одобренных обеими палатами парламента, в 1598 г. «Если в мире то государство считали устроенным наилучшим образом и, полагали, что со всей вероятностью оно будет счастливо процветать, где подданные имеют свободу высказывать свое мнение в и одобрять принимаемые законы, согласно которым ими будут управлять, то могущественное и славное королевство Вашего величества Англия, благодаря Вашему милостивому великодушию должно признать себя самым счастливым среди всех наций под небесами».¹³

Английская система законотворчества противопоставлялась как традициям других народов на протяжении всего хода мировой истории, так и опыту современных европейских государств. В глазах депутатов даже авторитет величайших законодателей древности, таких как Солон, Ликург или сам Платон не мог заслонить собой того факта, что, законы, данные ими согражданам, со временем устаревали, ибо с течением жизни любые правовые нормы требуют корректировки. Не только отдельный, даже выдающийся ум, не может предусмотреть изменений, которые потребуются в будущем, но и коллективный разум ограниченной группы законодателей (как это бывало в некоторых государствах с олигархическими режимами) не способен обеспечить подлинные интересы общества, поскольку в острой борьбе одни кланы сменяют другие и падение тех, кто был у власти, ведет к неизбежному пересмотру изданных ими законов. Закономерный вывод, к которому приходит Йилвертон, отталкиваясь от исторических прецедентов, – это превосходство английской системы и как типологической модели государства, выигрывающей в сравнении с тиранией и олигархией, и как конкретного исторического феномена. По мнению спикера, предвидеть проблемы, возникающие перед государством, глубже постичь смысл законов, сделать их разумными и добиться беспристрастного их исполнения, а также того, чтобы им охотно подчинялись, можно лишь в том случае, «если сами люди участвуют в их создании».¹⁴

Наиболее законченное выражение идея превосходства английской практики законотворчества над всеми известными историческими примерами нашли в трактате, посвященным парламентской процедуре и обычаям, вышедшем из-под пера известного юриста-антиквария и депутата парламента Джона Хукера, который писал: «Ни афиняне с их Солоном и его законами, ни Спарта с ее Ликургом и его законодательством, ни Египет с его Меркурием и законами, ни Рим с Ромулом и его законами, ни итальянцы с их Пифагором и его законами… не сравнятся с этим малым островом и королевством, которое. пережило и превзошло их всех. Ибо его короли и правители… на протяжении многих сотен лет были не столь воинственны, сколь мудры, не столь бесстрашны, сколь рассудительны, не столь величественны, сколь учены, и не столь искусны на полях сражений, сколь мудры в Сенатах».¹⁵

Что же касается современной ситуации, многие парламентские ораторы не упускали случая указать на издержки неограниченной власти монархов континентальных государств, вырождавшейся в тиранию, на произвол государей, законодательные акты которых не проходили через процедуру одобрения обществом, и чьи безгласные подданные были вынуждены нести тяжелое налоговое бремя и терпеть посягательства власти на свою собственность. Так в 1567 г. Р. Онслоу, превознося английскую традицию принимать законы, утверждал, что, «хотя эти законы предоставляют государю многие царственные прерогативы и регальные права, последние не таковы, чтобы правитель мог отбирать деньги [у подданных – О.Д.] или поступать по своему соизволению, не подчиняясь порядку, но он спокойно терпит то, что его подданные могут пользоваться принадлежащим им, не будучи неправедно притесняемы, в то время, как другие государи в этом отношении ведут себя свободно и берут, сколько захотят».¹⁶

В 1576 г. спикер Д. Попэм также пустился в рассуждения о тираническом управлении некоторых иностранных государей, ссылаясь на пример «соседей во Франции и Фландрии», оккупированной испанцами, после чего восславил английские порядки управления и законотворчества.¹⁷

Противопоставляя себя другим народам, парламентарии представляли Англию едва ли не последним государством в Европе, где права граждан были защищены от подобных поползновений. Показателен в этом отношении эпизод, имевший место в парламенте 1571 г., когда в палате общин разгорелись дебаты относительно прерогатив короны. Опасаясь того, что критика может показаться королеве слишком резкой, придворный Хэмфри Джилберт (в будущем – известный мореплаватель) предостерегал депутатов от чрезмерного злоупотребления свободой высказываться в парламенте, ибо государыня могла лишить их этих привилегий и начать править единолично, по собственному усмотрению, подобно королю Франции, который, по словам оратора, «вызволил свою корону из-под опеки» генеральных штатов. Джилберт указал и на другие страны, где «короли обладают абсолютной властью, как в Дании или Португалии, где, по мере того, как власть становилась все свободнее, подданные по той же причине все больше обращались в рабов».¹⁸

Одним из постоянных мотивов, звучавших в официальных парламентских речах, была тема свобод, присущих англичанам в большей степени, чем другим народам. Концепция свободы трактовалась весьма широко, она подразумевала право безбоязненно исповедовать истинную веру, право владеть собственностью, защищенное от любых посягательств, пользоваться плодами своих трудов, наслаждаясь миром и покоем, а также могла включать комплекс политических свобод, в том числе парламентских привилегий, таких как свобода слова и свобода депутатов от ареста. Об исконных свободах англичан много и охотно рассуждали как ораторы, выступавшие от имени короны, так и рядовые депутаты, в том числе, критически настроенные к официальной политике.

С точки зрения власти, свобода англичан в первую голову предполагала право исповедовать истинную (то есть официальную англиканскую) веру, а также безопасность от внешнего врага, мир и процветание. Однако бросается в глаза, что для официальных ораторов категория «свободы» парадоксальным образом стала краеугольной в теоретическом обосновании все возраставших налоговых требований короны. Защита «христианской свободы» и собственности англичан от внешних врагов должна была стать делом не одной только королевы, но и самого общества. Поскольку цена противостояния католическим державам росла, становилось очевидным, что финансирование армии и флота не могло больше осуществляться только за счет казны: от общества ждали взноса на «общее дело», а от парламента – вотирования соответствующих субсидий государыне. Два типа ритуальных речей были призваны убедить депутатов в необходимости кровопускания кошелькам их сограждан – вступительная речь лорда канцлера или лорда-хранителя печати во время открытия парламентской сессии и речь лорда– казначея, специально посвященная финансовому положению государства и его потребности в субсидиях. Общие места, характерные для выступлений канцлеров, это прославление королевы, не желающей обременять своих верных подданных налогами, ее мудрая финансовая политика, экономия во всем ради общего блага, и как следствие – счастливое процветание Англии, в которой царят мир и покой, в то время как большинство соседних стран раздираемы религиозными конфликтами и гражданскими войнами. (На том, что страна счастливо пребывает в мире, ораторы нередко настаивали вне зависимости от реальной политической ситуации, даже в те годы, когда конфессиональный конфликт между католиками и сторонниками протестантской веры внутри страны обнаружился со всей очевидностью, а угроза интервенции извне была вполне реальной). Речам лордов-казначеев были присущи больший драматизм и нагнетание беспокойства по поводу возможной угрозы извне, поскольку в финале они должны были огласить цену «свободы англичан» по текущему курсу и сделать предложение о размерах субсидий, которые правительство хотело получить. Выступления официальных ораторов изобиловали яркими образами страны, готовой как один встать на защиту своего острова, метафорами общества как команды корабля,¹⁹ каждый член которой на своем месте делает общее дело, примерами из античной истории, превозносившими самоотречение граждан во имя родины. В то же время они были готовы апеллировать и к индивидуалистическим интересам людей, доказывая, что защита государства выгодна каждому, ибо речь идет, как утверждал Николас Бэкон, «о всеобщем процветании этого королевства, о защите нашей страны, о сохранении каждого в отдельности, его дома и его семьи».²⁰ В 1571 г., прославляя выгоды мирного правлении королевы Елизаветы, Бэкон живописал материальное благополучие англичан, противопоставляя его «вызывающим жалость бедствиям и несчастьям соседей» и призывал сделать посильный взнос на поддержание мира.²¹ Лорд-канцлер Кристофер Хэттон добавил в перечень того, о чем должен радеть англичанин, наряду с государством, «его друзей, земли, имущество и собственную жизнь».²² Ярким примером подобной «мобилизационной» патриотической риторики, апеллирующей сразу ко всем возможным чувствам англичанин, может послужить речь Хэттона в 1589 г., который убеждал парламентариев: «Дело касается счастливого продолжения и сохранения этого государства, этого королевства, этой державы, всех нас, религии, Ее величества, вашей страны, ваших жен, ваших детей, ваших друзей, ваших земель, вашего добра, ваших жизней. Призывая противостоять «неистовству врага», «готового завладеть нашей землей и со всей возможной жестокостью расправиться с каждым из нас», Хэттон говорит о священной войне как о конфликте «достойном», «необходимом» и даже «выгодном» с точки зрения личного интереса. «Мы обязаны защищать себя, наших жен, детей и друзей – это заложено в нас от природы. Мы должны защищать свою страну, своего государя, свое государство, законы и свободы – это согласуется с правом наций и затрагивает честь всех нас. Мы обязаны защищать свои владения, свободы, добро и земли – это всецело касается нашей выгоды».²³ Взывая к патриотизму соотечественников, канцлер апеллировал и к славным деяниям предков, и к репутации англичан, добавляя новые штрихи в коллективный портрет английской нации. «В былые времена наши благородные предки смогли защитить это королевство, не имея таких средств, которыми можем воспользоваться мы… Они… были славными завоевателями, что же мы теперь примем бесчестье, позволив покорить себя? До сих пор об Англии отзывались как о королевстве, прославленном во всем христианском мире своими доблестью и мужеством. Что же теперь мы утратим нашу прежнюю репутацию? В таком случае для Англии было бы лучше, чтобы мы вовсе не появлялись на свет».²⁴ Уступить врагам, значило, по словам парламентария и опытного дипломата Генри Антона, ратовавшего за выделение щедрых субсидий правительству, попасть под ярмо рабства и быть навеки отмеченными клеймом зависимости.²⁵

Понятие «свобод» встречается и у лорда-хранителя Томаса Эджертона в его речи в 1598 г., призывавшего парламентариев к священной войне за дело веры. «Когда люди исполняют свой долг, нет места никаким опасениям, ибо эта война справедливая. Она – в защиту Господней веры, нашей всемилостивейшей повелительницы, родной страны, наших жен и детей, наших свобод, земель, жизней и всего, что мы имеем».²⁶

Рассуждения о присущих англичанам свободах встречались в парламентских дебатах не только в контексте призывов противостоять внешнему врагу. В глазах многих парламентариев понятие свобод ассоциировалось со свободой совести, с гарантиями защиты их собственности от посягательств со стороны власти, непредвзятым правосудием и политическими правами граждан английского государства. Предметом интенсивного осмысления в парламентах второй половины XVI – начала XVII в. стали так называемые парламентские свободы, в частности, привилегия свободы слова в дебатах и свобода депутатов от ареста. Представления о них были неразрывно связаны с теорией «смешанной монархии», с пиететом перед парламентом, осуществлявшим функцию совета в политических вопросах, а также законодательную и судебную функции. Спикеры нижней палаты, регулярно испрашивавшие этих привилегий у королевы перед началом сессии, неизменно отзывались о миссии парламента и «древних» свободах депутатов в самых возвышенных выражениях. Характерный пример подобной риторики – речь К. Йилвертона, который патетически провозглашал в 1598 г.: «Ничто мы не ценим столь дорого и ничто так не мило нам среди наших привязанностей, как неограниченная свобода (uncontrolled liberty), которую Ваше величество даровала своим подданным в свободном обсуждении дел (free debating of the matters) в этом великом совете».²⁷

Симптоматично, что технические привилегии, дарованные парламентариям, трактовались спикерами в расширительном смысле, как свобода всех подданных королевы, которых депутаты представляли в парламенте.

С осмыслением политической функции парламента и миссии его членов как советников государей была связана острая полемика о свободе слова. Дискуссии о ее сути и пределах стали следствием обсуждения в парламенте острейших политических вопросов о престолонаследии и церковном устройстве. Претензии депутатов на право инициировать любые билли и обсуждать проблемы, имевшие общенациональное звучание, нередко приводили к серьезным трениям с короной, которая, прибегая к понятию королевской прерогативы, препятствовала вторжению в сферу ее компетенции. В полемике с представителями власти по поводу церковной политики пропуритански настроенные депутаты поставили свободу обсуждения религиозных вопросов в контекст борьбы за дело истинной веры, христианского долга, ответственности депутата перед Богом, королевой и государством. В их глазах свобода высказываться была тесно связана с проблемой свободы совести истинно верующих англичан. Попытки запретить обсуждение религиозных вопросов, а тем более преследования за выступления в парламенте на эту тему, и репрессии против священников, не согласных с официальной политикой англиканской церкви, они расценивали как меры, противоречащие «Господней чести, королевским прерогативам Ее величества, законам государства и свободам его подданных». Один из активных депутатов, Джеймс Моррис, квалифицировал действия властей как вопиющее нарушение английского права, в частности, Великой Хартии Вольностей. Он публично заявил: «Мы, подданные этого королевства, рождены и воспитаны в должном повиновении, но далеко не в рабстве и не в зависимости. Мы подчиняемся законным властям и приказам, но не подвластны злой воле и тирании… Это наследство было дорогой ценой куплено нашими предками, они пролили за него кровь, и святая обязанность нашего поколения – передать его потомкам».²⁸

Важным следствием поисков аргументации в пользу свободы высказываться по религиозным вопросам в парламенте стало формирование устойчивой взаимосвязи между такими понятиями как парламентская привилегия и свободы англичан в самом широком смысле. Рассуждения о неизбежном рабстве, в котором могут оказаться потомки, если не противостоять незаконным гонениям в церкви, создавали эмоциональный фон для столь же патетической трактовки парламентской свободы слова как важнейшей гарантии древних вольностей и правовых традиций Англии. Лексика «рабства» и «свободы», мрачные образы, призванные мобилизовать депутатов на защиту свободы высказываться, были явными симптомами того, что корпоративные представления о парламентской привилегии могли постепенно трансформироваться в политический миф о свободах всей английской нации (что и произошло в недалеком будущем, в 1604 г., когда депутаты парламента стали отстаивать свои права перед Яковом Стюартом в знаменитой «Апологии палаты общин»).

Сходные тенденции наблюдались и в ходе полемики о финансово-экономической политике правительства, налогах, а также о методах регулирования производства, торговли и введении короной монопольных привилегий в этой сфере. Критикуя действия властей, парламентарии выдвинули собственную концепцию прав «свободнорожденных англичан», связывая их с гарантиями собственности, возможностью подвизаться на избранном поприще, беспрепятственно заниматься предпринимательством, торговлей или ремеслом, пользуясь их плодами, а также с правом на непредвзятое правосудие в экономической сфере. В отношении налогов они настаивали на старинном принципе – «то, что касается каждого, должно быть одобрено всеми», и недопустимости увеличения налогов и произвольных сборов без согласия на то парламента.

Таким образом, в официальных речах и дебатах в парламенте сформировался впечатляющий образ Англии как государства избранных, исповедующих истинную реформированную веру, благочестивых людей. В условиях острого противостояния с католическим миром, эта страна представлялась счастливым островком благополучия среди океана бурь – религиозных конфликтов и войн, земным Эдемом или новым Иерусалимом. Знаком особого божественного расположения к ней было то, что Господь даровал англичанам королеву-девственницу, протестантку, успешно противостоявшую дьявольским козням Рима и католических держав. Ее образ как благочестивой государыни, ревностно пекущейся о господней чести и славе, о душах своих подданных, наделенной мудростью и всевозможными моральными добродетелями, стал одним из элементов коллективной идентификации английской нации, ибо правитель, безусловно, являлся воплощением основополагающих качеств его народа. (По контрасту парламентские ораторы создали чрезвычайно негативные образы политических противников Англии, которые также превратились в клише, воспроизводившиеся вновь и вновь).

Конфессиональный выбор в пользу реформированной веры стал основой официального образа английской нации, исповедующей доктрину истинного евангелия, готовой всеми силами отстаивать свой выбор и сопротивляться попыткам извне навязать англичанам иную религию. Не вызывает сомнения то, что постоянное наличие внешней угрозы и официальная политическая пропаганда в парламенте сыграли огромную роль в сплочении нации и формировании представлений о ней как о сообществе патриотически настроенных граждан, способных самоотречению и жертвам во имя безопасности и свобод своей страны.

Топосами парламентского политического языка стали утверждения об уникальности политико-правовой системы Англии, ее парламента, обеспечивающего королевству стабильность и процветание. Англия представлялась последним оплотом против повсеместно наступающей тирании. Подданные ее короны обладали самым широким набором политических и имущественных прав и чрезвычайно ревностно относились к свои свободам, которые были готовы отстаивать от посягательств не только внешнего врага, но и собственных властей.

Принимая во внимание, что в эту эпоху страна не знала иного публичного форума, где проблемы конфессионального самоопределения, политического выбора, судеб страны, национального характера обсуждались бы с такой интенсивностью, оказывая огромное воздействие на настроения общества, делегировавшего своих депутатов в парламент, следует признать, что этот институт сыграл огромную роль в формировании национальной идентичности Англии в эпоху раннего Нового времени.

Примечания

¹ Такая постановка вопроса применительно к английскому парламенту не нова: еще А.Ф.Т Поллард подчеркивал важнейшую историческую миссию парламента как центра, способствовавшего формированию единого английского языка, культуры и политическому сплочению нации. Однако этот тезис выглядел у него несколько умозрительным, не будучи подкреплен анализом парламентских дебатов как таковых. Pollard A.F. The Evolution of Parliament. L., 1920; 2^nd ed. L., – N-Y, 1964.

² Подробнее об этом см.: Дмитриева О.В. «Древо Жизни в земном Раю»: библейские аллюзии в репрезентации Елизаветы I // Священное тело короля. Ритуалы и мифология власти. М., 2006. С. 377–403; Она же. «Милостивейшая и грозная»: репрезентация Елизаветы I во вступительных парламентских речах лорда-хранителя печати // Искусство власти. Сборник в честь профессора Н.А. Хачатурян. СПб., 2007. С. 164–181.

³ См. например, речь лорда-хранителя Томаса Эджертона в 1589 г. В его глазах королева выполняла роль особой посредницы между Богом и английской нацией. С одной стороны, благочестивая правительница была дана как награда народу, исповедующему истинную веру, с другой – сама государыня была столь дорога Господу, что ради нее он даровал победы ее подданным. Сохранение их в неразрывном единстве и в безопасности приписывалось «бесконечной милости Господа». Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I. Vol. III. 1593–1601. / Ed. by T. E. Hartley L.– N.Y., 1995. P. 185.

⁴ См., например, соответствующие пассажи в речах спикеров Йилвертона (1598) и Крука (1601): Proceedings… Vol. III. P. 193, 271.

⁵ Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I. Vol. II. 1584–1589 / Ed. by T. E. Hartley L.– N.Y., 1995. Vol. II. P. 415–417.

⁶ Proceedings.Vol. III. P. 24, 55–56.

⁷ «… the pope and kinge of Spaine are so incorporated together in their malice against us, as nothing can quench it but our bloud, ney, rivers of bloud». Proceedings.Vol. III. P. 55.

⁸ British Library. Lansdowne MS 104. F. 62-62v.

⁹ Proceedings.Vol. II. P. 415–416.

¹⁰ Proceedings.Vol. III. P. 15.

¹¹ «You behold other kingdoms distracted into factions, distressed with warres, swarming with rebellions, and embrued with bloud; yours (almost only yours) remaineth calme without tempest, and quiet without dissention, notwithstanding all the desperate and devillishe devises of the Romishe crue, and Jesuites…». Proceedings.Vol. III. P. 192.

¹² Так, например, спикер Р. Онслоу в 1567 г. утверждал, что королева Англии в отличие от других государей не была склонна «к тирании, противоречащей нашим законам». К достоинствам ее правления он относил то, что она «не пыталась издавать законы вопреки порядку, но в согласии с ним, и созвала для этой цели парламент…» Proceedings. Vol. I. P. 170. См. сходные пассажи в речах других спикеров: Р. Белла (Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I. Vol. I. 1558–1581 / Ed. by T. E. Hartley. Leicester. 1981. P. 339), К. Йилвертона (Proceedings.Vol. III. P. 197–198), Дж. Крука (Proceedings. Vol. III. P. 263).

¹³ «If that common wealth (most sacred and most renowned Quene) was reputed in the world to be the best-framed, and the most likely to flourishe in felici-tie, where the subjects had there freedome of discourse, and there libertie of like-ing, in establishing the lawes that should governe them; then must your Majestie’s mighty and most famous realm of England (by this your most gratious benignitie) acknowledge it self the most happie af all nations undr heaven, that possesseth thid favour in more frank and flowing manner then any kingdome doth beside». Proceedings… Vol. III. P. 197.

¹⁴ «… neither yet could the inconveniences of the state by so providently fore-seene, nor the reason of the laws be so deeply searched into, were they never so wise, nor the course of them be so indifferent, or so plausible; nor the people be so willing to put themselves under the dutie of them, as when the people themselves be agents in the framing of them…» Proceedings.Vol. III. P. 197.

¹⁵ The Order and Usage how to keep a Parlement in England in these days, collected by John Vowel alias Hooker gentleman, one of the Citizens for the Cittie of Exeter at the Parlement holden at Westminster Anno domine Elizabethae reginae decimo Tertio. 1571 // Parliament in Elizabethan. John Hooker’s Order and Usage / Ed. by V.F. Snow. New Haven – L., 1977. Р. 120–121.

¹⁶ Proceedings.. Vol. I. P. 169.

¹⁷ Ibidem. P. 494.

¹⁸ Ibidem. P. 225.

¹⁹ Proceedings.. Vol. II. P. 424.

²⁰ Proceedings.Vol. I. P. 38. См. сходные пассажи у него же: Ibidem. P. 84, 187.

²¹ Proceedings.. Vol. I. P. 184.

²² Proceedings.Vol. II. P. 414.

²³ Ibidem. P. 423.

²⁴ Ibidem. P. 424.

²⁵ По его словам, цель испанцев – «to imprinte f depe marke of the yoke of bondage into our neckes and into our hartes that we shall see nothinge but the markes of bondage, feel nothinge but the prints.of bondage, and suffer nothinge but never-endinge miseries and calamities». Ibidem. P. 55.

²⁶ Proceedings.. Vol. III. P. 187.

²⁷ Proceedings.Vol. III. P. 205.

²⁸ D’Ewes S. The Journals ofAll the Parliaments during the Reign of Queen Elizabeth, both of the House of Lords and House of Commons. L., 1682. P. 459–460, 474–476.

Дмитриева О.В.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.