Депутаты на колени не встали

Депутаты на колени не встали

Свидетельствует депутат России Николай Павлов:

«Человеку, который был в Доме Советов с 21 сентября по 4 октября, спал на сдвинутых стульях, не имел связи с семьей, ходил без лифта на 13-й этаж к себе в кабинет со свечой в руке даже днем и пролежал безоружным под непрерывным огнем снайперов и пулеметов почти 6 часов на полу кабинета, очень трудно быть беспристрастным. Думаю, что большинство моих коллег-депутатов и всех других участников событий испытывают аналогичные чувства. Именно поэтому так мало аналитических материалов появилось из-под пера непосредственных участников этой трагедии. Слишком болит душа за происшедшее, звучат в ушах голоса избиваемых и расстреливаемых безоружных людей во дворе дома, куда нас вечером 4 октября вывела «доблестная» «Альфа», сдав в руки палачей.

Почему «коллективный Распутин» вообще решился на переворот? Кому и чем угрожали Верховный Совет и Съезд и, наконец, какова во всем этом роль самого Ельцина?

Для правильного ответа на эти вопросы нужно учесть два главных фактора, о которых зачастую забывает большинство пишущих на эту тему.

Во-первых, необходимо отметить факт назначения 10 Съезда народных депутатов России на 17 ноября 1993 года. На этом Съезде планировалось рассмотреть всего два, но зато ключевых для политической обстановки в стране, вопроса:

1. О социально-экономической ситуации и программе правительства по стабилизации экономики.

2. О проекте новой Конституции.

Во-вторых, необходимо учитывать напряженность политического поля, на фоне которого проходила подготовка к Съезду, жесткость действий Верховного Совета, правительства и команды Ельцина».

* * *

Свидетельствует депутат России Юрий Воронин:

«Мы считали: да, президент своим указом № 1400 действительно совершил государственный переворот, но во имя гражданского мира и спокойствия, если хотите, во имя России мы готовы сесть за стол переговоров. И вопрос этот поднимали неоднократно. Кстати, первые контакты начались уже 23 сентября: заместитель председателя Агафонов встретился с мэром Москвы Лужковым и изложил требования депутатов. Мы считали, что отключение тепла, света, телефонов и других объектов жизнеобеспечения является прямым нарушением прав человека. Пока они не будут подключены, сама возможность ведения каких-либо переговоров весьма проблематична. Нам трудно убедить депутатов в необходимости начать в таких условиях переговоры. Лужков заверил Агафонова, что даст команду немедленно подключить системы обеспечения. Однако слова не сдержал. Положение не изменилось и по прошествии двух суток.

Параллельно лично я вел на эту же тему переговоры по телефону с Черномырдиным. При мне он дал поручение Сосковцу и Ярову разобраться и немедленно подключить объекты жизнеобеспечения Дома Советов. Но прошел день-другой, однако и поручение председателя правительства осталось невыполненным. То есть я еще раз хочу подчеркнуть: наш диалог возник задолго до начала встреч в Свято-Даниловом монастыре, и, право же, не наша вина в том, что их результат был нулевым».

* * *

Свидетельствует депутат России Илья Константинов:

«Без преувеличения могу сказать, октябрь был, может быть, самый сильный, честный, может быть, единственный подлинный мой поступок.

И еще я понял, что простой русский человек сохраняет свою чистоту, нравственную чистоту. Он намного выше любого аттестованного политика. Когда я увидел наших людей на Смоленской площади, в Останкино, у Дома Советов, я был потрясен: невероятное презрение к смерти, невероятное мужество, несгибаемое абсолютное… Тысячи и тысячи людей, которые пришли тогда к нам, все до одного готовы были умереть. Все ли политики готовы были умереть? Далеко не все. Я видел удивительные вещи: на моих глазах парень вытащил из-под огня нескольких раненых, это было в Останкино. Я подошел к нему, стал с ним разговаривать: кто он? Член какой-то партии? Нет. Сторонник Верховного Совета? Нет. Что ж ты здесь делаешь? Проезжал, увидел, что людей убивают… Он увидел, что убивают людей и пошел под пули. А огонь там был такой, что головы не поднять.»

* * *

Свидетельствует депутат России Иона Андронов:

«До их атаки оставались считанные часы. Стало ясно, что мы обречены. Но страх, предательский животный страх я научился подавлять не только в афганских боях, но и под бомбежками, артобстрелами еще двух войн – во Вьетнаме и Никарагуа. Пришлось заново скомандовать себе: держись, не теряй головы, не опозорься перед соратниками.

Я встретил взволнованного депутата Павлова. Он сказал, что вернулся с Киевского шоссе, где видел входящие в Москву колонны бронемашин Таманской и Кантемировской дивизий. Эти так называемые «дворцовые дивизии», дислоцированные под столицей, всегда с 1956 года использовались в кремлевских заговорах с целью переворота. В сентябре обе дивизии посетил Ельцин и посулил командирам множество материальных благ.

Теперь танки и броневики занимали в городе боевые позиции для атаки «Белого дома».

…Отползая от прострелянного окна, я тогда еще не знал, что снаружи целится по нашим окнам знакомый мне сотрудник газеты «Известия» Николай Бурбыга. Через два дня он, плюнув на журналистскую этику цивилизованного мира, горделиво откровенничал в своей газете, как «перестал чувствовать себя журналистом» в то утро. «На какое-то время стал пулеметчиком бронетранспортера номер 170 седьмой мотострелковой роты. Сквозь прицел пулемета хорошо были видны окна «Белого дома». Рядом громыхнула пушка БМП. Из окна на 4 этаже посыпалось стекло, повалил дым.» Как назвать это? Московский Апокалипсис?

Загрохотали орудия танков, прожигая насквозь верхние этажи бронебойными кумулятивными снарядами. Парламент умирал в пламени и в черной копоти вспыхнувших пожаров.»

* * *

Свидетельствует депутат России Сергей Бабурин:

«В момент выступления Руцкого я находился на другом конце здания. Когда я подоспел на этот самый балкон, приказ уже был отдан, вмешиваться было поздно.

Я пошел к Хасбулатову, добился наконец, уже 3 числа, назначения нового министра нутренних дел Трушина, и этот вновь назначенный министр за один вечер сделал больше, чем Дунаев за две недели. Но, к сожалению, время было упущено. Что касается Останкино, то допрос почему-то происходил спустя уже месяц… Они сначала попросили всех, кто имел ко мне хоть какое-то отношение. Искали компромат, чтобы меня арестовать. Мне известно, что Ельцин добивался моего ареста от Казанника. Меня допрашивали без перерыва двенадцать часов пятнадцать минут. Единственное, что они смогли накопать, так это фразу: «Мы выдернем эту наркотическую иглу из тела России». Я им говорю: «Это я правильно сказал. Наши средства массовой информации – действительно наркотическая игла, и я могу это доказать: они отравляют сознание народа и наносят колоссальный вред. А что до слова «выдернуть», так ведь я же не сказал, что мы ее будем дергать без наркоза. С наркозом выдернем. Так что никакого призыва к штурму». Вообще я убежден, что наивно было идти штурмовать Останкино.

Генерал Макашов, увидев машины, тронувшиеся в направлении Останкино, попытался их остановить и заявил, что это – чудовищная глупость ехать штурмовать Останкино, что это недопустимо, что это – провокация. И только прямой приказ пропустить автомашины заставил его отступить.

Но даже если бы так называемого «штурма» не было, боюсь, события уже не удалось бы повернуть в нужную сторону. Ошибки начались с самого начала, с первого дня. Ведь уже тогда, когда было принято постановление о назначении исполняющим обязанности президента Руцкого, надо было сделать так, чтобы он приступил к своим обязанностям. Вновь назначенные силовые министры должны были возглавить свои министерства, а не сидеть в Верховном Совете.

Уже 21-го вечером я потребовал, чтобы из депутатов были сформированы группы, чтобы они были направлены во все министерства и на предприятия, чтобы они объяснили, что происходит, сообщили о решениях съезда и обеспечили выполнение этих решений всеми министерствами. Это были бы комиссары законодательных органов. Нужно было действовать. Мне сказали, что все будет сделано, чтобы я не вмешивался. Словом, мягко отстранили от этих проблем. В результате это начали делать только через несколько дней. 24-го для меня уже было все ясно. Я понял, что защищать Конституцию бескровно, одним лишь жестким соблюдением закона Парламент не смог. Поняв это, я 24 встретился с несколькими рижскими омоновцами, объяснил им наши поступки и сказал, чтобы они уходили из Дома Советов. Если мы победим, оружие нам не понадобится, если проиграем – оно нам тоже будет не нужно, а они, эти ребята, нужны нам будут, они еще понадобятся России. На другой день они ушли. Потом я читал о тех, кто по моему настоянию ушел в двадцатых числах, что они якобы были в Белом доме третьего, четвертого, пятого якобы выбирались оттуда. Мне было грустно и смешно… После того, как момент был упущен, нам оставалось только одно – упорное ненасильственное противостояние. Парламент был блокирован, и мы рассчитывали только на помощь извне – на помощь регионов… Нас обнадеживала информация, которая доходила из регионов, в частности, из Сибири, из ряда организации. И потом, когда я смог познакомиться с документами, например, с Сибирским соглашением, мне стало понятно, почему 3-го произошла провокация. Ведь именно с – го сибиряки вводили санкции против Москвы в случае, если осада Парламента не будет снята».

* * *

Свидетельствует депутат России Михаил Челноков:

«Подавляющее большинство депутатов предположить не могли, что будет расстрел. У нас была аналогия с августом 1991 г. И в какой-то мере у нас шансы были, потому что если бы в таких условиях мы пробыли дней 5–7, психологическая атмосфера повернулась бы в нашу сторону. Поэтому 3 октября была устроена эта провокация. А Руцкой примитивно клюнул, и с этого момента судьба Парламента была решена. Я вообще неплохо отношусь к Руцкому как к человеку, но плохо как к политику. И Руцкого, и всех наших министров я пытался уговорить на один элементарный шаг: приведите десяток танков, причем, не нужны танки с боеприпасами. В 1991 г. я приводил танки к Белому дому и прекрасно знаю, что они были без боеприпасов. С самого начала нужна была психологическая боевая поддержка. Никто из них этого сделать не смог. Хотя нас убеждали: в случае импичмента все нити у Руцкого в руках. Ничего у него не было. Я приведу, на мой взгляд, фантастический эпизод: один из моих друзей привел в Белый дом генерала в отставке, но с хорошими связями в московском военном округе, который предлагал, что он поедет в части и организует поддержку. Я его привел к Ачалову и объяснил ситуацию, а тот предложил ему… стать у него адъютантом! Так было со всеми, в том числе с Руцким. Руцкой – искренний, энергичный человек. В этом я ему отказать не могу. Но он человек совершенно не государственного уровня.

Военные до последнего момента, до событий в Останкино, были очень противоречиво настроены: не хотели выступать ни на одной стороне. Поэтому я почти уверен, что если бы какая-то группа танков шла, то заслон вряд ли бы ей поставили. В первые дни событий они настолько испугались, что армия их не поддержит, что были даже отключены телефоны в Генеральном штабе!

…Вспоминаю последнее заседание Съезда народных депутатов, которое проходило под танковыми выстрелами 4 октября, его имел честь вести я, потому что Хасбулатова не было видно несколько дней. Я вел заседание, просто чтобы в зале не было паники. Не очень приятно заседать под танковыми выстрелами. Всего их было, насколько я помню, 70. На этом последнем заседании с очередной идеей компромисса выступил депутат Румянцев. Естественно, эта бессмысленная идея была отвергнута».

* * *

Свидетельствует депутат России Сергей Бабурин:

«В ночь на 4-е мне пришлось побывать в штабе Московского военного округа. В Генеральном штабе я должен был встретиться с нужными мне людьми, но это было уже невозможно – около двух часов ночи штаб был полностью закрыт. Громыхала техника, параллельно со мной туда приехал Ельцин.

Я пытался найти контакт с государственными структурами, которые должны были защищать Конституцию. У меня был разговор с членами коллегии Министерства безопасности. Газета «Известия», узнавшая о моей ночной поездке, «сенсационно» написала, что де «Бабурин пытался взять под контроль Министерство безопасности!» Бред! Я пытался выяснить позицию этих органов. Я спросил, понимают ли они, что происходит государственный переворот и что нужно защитить Конституцию? И с грустью услышал, что это не их обязанность.

…В 16 часов 30 минут состоялось последнее заседание Верховного Совета и Съезда народных депутатов, Хасбулатов произнес свою прощальную речь… После него я в порядке законодательной инициативы предложил принять обращение Съезда РФ к гражданам России. Я огласил текст. Смысл этого документа сводится к тому, что депутаты, все работники ВС выполнили свой конституционный долг по защите конституционного строя и Конституции России. Что, склоняя головы перед павшими с той и другой стороны, Съезд призывает задуматься над тем, что произошло, и сохранить гражданский мир в России. Обращение было принято. Все стали уходить… Тут вошла группа омоновцев, предложили Хасбулатову с охраной, Воронину, мне и еще нескольким депутатам остаться отдельной группой. В этот момент к стоящему рядом со мной Воронину наклонился его охранник и сказал, что ситуация очень нехорошая, что удаляются из зала посторонние, остается только руководство и не исключено, что здесь может что угодно произойти, а свидетелей потом не будет, и докажи, как в такой ситуации прекратило свое существование руководство Верховного Совета. Воронин тут же повернулся ко мне и сказал: «Сергей Николаевич, уходим!» Мы догнали основную группу, выходившую через первый подъезд. Я шел замыкающим. Ко мне присоединился В. Б. Исаков, и мы выходили последними в этой колонне. Справа и слева стояли цепи омоновцев, которые контролировали наш выход. Неожиданно меня окликнули: «Сергей Николаевич!» Я приостановился. Ко мне делает шаг один из омоновцев и протягивает руку. Я машинально пожимаю ему руку, и он мне говорит: «Мы вами гордимся!» Я не знал, что ему ответить…

Нас остановили, и около часа мы стояли на лестнице. Обещанных автобусов не было.

Вскоре стало темнеть. Неожиданно нас стали загонять внутрь здания под предлогом того, что идет перестрелка. Нам это сразу не понравилось, мы почувствовали какой-то подвох, но обсуждать что-либо было уже поздно: меня отделили от общей массы защитников Дома Советов и депутатов и сказали, что Бабурина надо расстрелять. Это было сказано прямым текстом, как говорят, не выбирая выражений.

В этот момент обхождение уже перестало быть лояльным, мне досталось прикладами, и не только прикладами. Я был поставлен лицом к стене, стал решаться вопрос: где меня расстрелять – внутри помещения или вывести наружу: технический вопрос – кто будет, как и что?!

Меня спасло несколько обстоятельств. Во-первых, разборки со мной начались в присутствии большого количества людей, в том числе двух тележурналистов. Их, конечно, взашей вытолкали из здания, но один из них по рации успел передать, что, кажется, кого-то начинают бить.

В это время ко мне на помощь бросились мой помощник Алексей и депутат Исаков. И началось зверское избиение, сначала тех, кто бросился мне на помощь, а затем всех остальных.

Во-вторых, меня выручило то, что два наиболее ретивых карателя, которые жаждали привести в исполнение указание о моей ликвидации, отвлеклись на новую группу задержанных. Завели в помещение несколько человек. Один из них, по мнению омоновцев, был переодетым солдатом, второй, бородатый мужчина лет сорока, был одет в камуфляжную форму. Они начали избивать этих людей. Чудовищный удар прикладом нанесли по позвоночнику бородатому мужчине, и он без сознания сполз на пол. Но один из тех, кто стоял от меня с другой стороны, воспользовавшись этой ситуацией, дал тихо команду двум омоновцам вывести меня и присоединить к остальным. И пока энтузиасты расстрела избивали вновь задержанных, меня вывели из помещения и скомандовали идти в освещенный подъезд. Во дворе почти никого не было. Но чуть в стороне стояла группа работников ВС, человек пятнадцать. И они стали вдруг взволнованно кричать: «Сергей Николаевич, не ходите туда. Идите к нам». Их не остановило даже то, что один из моих конвоиров тут же дал очередь в их сторону из автомата. К счастью, поверх голов, хотя ведь это было во дворе жилого дома, и пули ушли в лучшем случае в стены, за которыми были люди. Я понял, что люди просто так кричать не станут и лучше в этот подъезд не ходить. На свой страх и риск я двинулся в сторону этой группы, но присоединиться к ней мне не дали. Провели через несколько домов, через улицу и привели в полевой штаб своей части.

Там история начала повторяться. Раздались крики: «А, Бабурина задержали! Сейчас мы с ним разберемся!».

Командир части, которому доложили о том, что меня привели, дал команду поместить меня в микроавтобус и охранять. Минут через 20 ко мне присоединили депутата из Рязани Любимова, изрядно побитого. И вскоре нас отправили на Петровку, 38. Там не знали, как с нами быть, потому что привезли двух членов Верховного Совета. Поступило указание поместить нас в камеру.

В камере со мной оказался председатель комиссии Цопов, бывший офицер КГБ и МБ, при Андропове он был одним из следователей по делу Трегубова и всей московской мафии… В соседней камере сидел Седых-Бондаренко, заместитель председателя Моссовета, генерал Комиссаров, прежний начальник ГУВД…

Через сутки нас выпустила городская прокуратура. Она выпустила нас за полтора часа до того, как к ним пришел приказ Бабурина не выпускать… Это был третий счастливый случай. И когда помощник прокурора города, представитель УВД, стали приносить мне официальные извинения за незаконное задержание, я смотрел на них, как на сумасшедших. «Вы понимаете, что произошел государственный переворот? Какое незаконное задержание? Вы понимаете, что у вас будут неприятности за то, что вы меня выпустили?» Но они ответили: «Сергей Николаевич, по действующим сегодня законам, оснований для вашего задержания нет.» Единственная бумага, на основании которой я сутки находился в камере, был рапорт работника Петровки, 38, что «4 числа во столько-то доставлен член ВС Бабурин». Все. Даже не написано, почему и за что доставлен. У отпустивших меня были очень крупные неприятности – Ельцин, узнав о моем освобождении, был в истерике. Через сутки я уже дал пресс-конференцию в международном пресс-центре, распространил заявление съезда и сказал правду, ту правду, которая была мне известна о событиях 3–4 октября. Надо отдать должное: средства массовой информации и не только зарубежные, пропускали объективную информацию. Это помогло сохранить страну от большого террора. Маховик диктатуры был готов».

* * *

Свидетельствует депутат России Иван Шашвиашвили:

«В коридоре был какой-то ужас, хаос. Были набросаны аммуниция, пустые рожки, вещмешки. Откуда? Кто их набросал? У защитников «Белого дома» их не было. – Кому-то понадобилось имитировать обилие воинского снаряжения. Нас остановил военный: «Куда?» – «К Руцкому». – «Я полковник Гриценко, командир «Альфы». Иду с вами».

Мы увидели Руцкого в своем кабинете в окружении двадцати человек. Они нам обрадовались. Командир «Альфы» подошел к Руцкому и отдал честь: «Товарищ генерал, полковник Гриценко явился с заданием вывести вас из Дома Советов!» «Какие гарантии?» – спросил Руцкой. – «Я буду с вами!»

Минут 15 шли переговоры, где складировать оружие охраны. Решили здесь, у кабинета. Только начальник охраны сказал: «Я донесу оружие до самого выхода и сдам». Полковник разрешил и сказал Руцкому: «Я вас уважаю, ценю. Поэтому к вам и пришел».

Мы спустились в вестибюль и подошли к выходу. «Вы не в турецкое посольство нас увезете?» – спросил Руцкой. – «Нет, – ответил полковник, – но жизнь я вам гарантирую». Тут же был и Хасбулатов, а потом снаружи ввели Макашова.

В это время в вестибюль зашел Коржаков, руководитель охраны Ельцина, и кричит: «Руцкой, выходи!» Руцкой не отозвался. Коржаков исчез, и с улицы вошла в вестибюль телебригада из «Вестей». Стала рыскать, снимать. Полковник «Альфы» подошел к ним: «А ну, убирайтесь, мать вашу!» – и прогнал.

Потом к 1 подъезду на пандус подкатил автобус, в него увели Хасбулатова, Руцкого и Макашова. Нас остановили, не пустили следом. Я увидел, как Хасбулатов отдернул занавеску автобуса и помахал нам. Мы помахали в ответ.

Мы продолжали ждать автобусов, но они не появлялись. Полковник Гриценко спросил меня: «Правда, что Дом заминирован?» Я сказал: «Нет, я везде ходил свободно, мин здесь нет».

Вошел военный, из числа «победителей», и сказал: «Кто здесь военные? Кто хочет служить в спецназе? Выходите!» Я увидел, как несколько людей вышли, и их увели.

Наконец нас выпустили, автобусов, разумеется, не было, и мы спустились по лестнице к набережной. Мне показалось, что мы уже на свободе. Но когда сравнялись с углом большого жилого дома, выходящего на набережную, вдруг из подъезда выскочили двое с автоматами и закричали на нас: «Стоять! Стрелять будем! Заходи сюда!» И мы под автоматами зашли в этот первый подъезд. Нас пропустили сквозь этот подъезд на внутренний двор, а потом загнали во второй подъезд. У входа стояли милицейские с нарукавными эмблемами московского ОМОНа: «Приготовить всем удостоверения!» В подъезде я увидел жуткую картину. По одну сторону у стены стояли депутаты, и среди них Исаков, Саенко, а по другую, голые по пояс, избитые люди, и их продолжали избивать. Люди кричали, стонали. Ко мне подскочил омоновец: «Я тебя знаю! Нагляделся на тебя на съезде! Сейчас тебя в расход пускать будем! Возьмите его!».

У меня отобрали все документы: паспорт, депутатское удостоверение, водительские права. «Хоть права оставьте» – «Там, куда мы тебя отправим, права не понадобятся! На небе без прав ездят!» Сзади ко мне подошли и ударили в поясницу автоматом, страшный удар, от которого я полетел вниз по ступенькам, упал и больше не мог разогнуться.

Увидел у стены охрану Руцкого, голые по пояс, избитые, напряженные. Увидел парня, из тех, кто откликнулся на призыв идти в спецназ. Он мне крикнул: «Выберешься, позвони жене!»

Ко мне подошли двое омоновцев, взяли за руки, потащили: «Эй, примите этого!» – и кинули дальше, к другим. И меня опять стали бить, лежачего. «Что не танцуешь?» – и били. Кто-то, помню, с песенкой ко мне подошел и стал бить ногами. Меня выволокли на улицу. Там я глотнул холодного воздуха и разогнулся, встал. Я думал, что меня сейчас расстреляют. «Дайте я встану к стене!» – сказал я мучителям. Встал, прислонился и отключился. Может быть, потерял сознание или наступила прострация.

Очнулся в подъезде, сижу на ступеньках. Думаю: если пойду по улице, то убьют.

Надо проситься в квартиру…»

* * *

Свидетельствует депутат СССР Сажи Умалатова:

«Ельцин все равно бы расстрелял Дом Советов, был бы захват мэрии и Останкино или не был, танки Ельцина все равно бы пришли. Когда я выходила через 20-й подъезд, я вдруг увидела людей, которые представились людьми из Останкино. Они говорили представителю Руцкого: «Приезжайте к нам в Останкино! Захватите нас! Мы не окажем сопротивления! Мы сразу же перейдем на вашу сторону!» Наверное, после этого, выслушав их, Руцкой призвал на штурм Останкина.

Когда утром 4-го пришли танки, многие депутаты не верили, что пушки бьют по «Белому дому». «Да нет, они в воздух стреляют!» В коридорах, в кабинетах, в залах Дома Советов по радио, по внутренней трансляции постоянно передавали: «Не стрелять! Не отвечать на стрельбу! Не применять оружие!»

Депутаты вели себя достойно. Никто не впадал в панику. Все оставались на своих местах. Если бы мы там погибли, народ понял бы, что мы погибли за Родину.

Потом подруга, вернувшаяся из Греции, рассказывала мне, что на улицы Афин вышли сотни тысяч людей, рабочие с заводов, интеллигенция. Несли транспаранты: «Спасем Россию!» Все греки проклинали Ельцина. Почему же русские люди не пришли на поддержку «Белого дома»?

Когда депутатов выводил из зала офицер «Альфы», я спросила у него: «Вы понимаете, что вы уничтожаете страну на сто лет вперед?» А он мне ответил: «Но ведь его избрал сам народ!» И еще он сказал: «Штурм планировался на 4 часа утра, когда было темно. Тогда было бы еще больше жертв. Мы настояли на перенесении штурма на 7 часов».

Хасбулатов обратился к депутатам с прощальной речью. Он просил у всех прощения, каялся. Я подошла к Хасбулатову и обняла его. Я ему все простила. Мы вышли вместе… Когда их увезли в тюрьму, я вышла из подъезда и посмотрела на Дом. Это было жуткое зрелище – разбитый фасад, зияющие окна, пожар на верхних этажах. Я подумала: «Народ, допустивший это, ждет кара!» Я испытала страшное разочарование, упала духом.

Ужасно вели себя молодые парни-солдаты: «Мы вас сейчас прикончим!» Они наставляли на нас автоматы, сквернословили. Я сказала им: «Почему вы с нами так обращаетесь? Как вы смеете?» Они как бы притихли после этого, и один сказал: «А я бы их всех отпустил по домам. В чем они виноваты?»

Когда нас сводили по ступеням, я слышала, как солдаты говорили: «Вон Умалатову ведут!» Нас завели в подъезд большого дома. Обыскали, и все время рядом стреляли, свистели пули. Они начали страшно избивать депутатов. Сначала один, здоровенный, наносил удар, а потом кидались другие и били прикладами. Я кинулась на него: «Что ты делаешь! Не бей их!» А он мне: «Ты женщина соблазнительная. Не трогай меня. А то меня на подвиги тянет!» Я думала, что они сделают со мной самое страшное.

Меня вытолкали на улицу… Женщина сжалилась, пустила меня ночевать. Я запомнила эту квартиру, я обязательно к ней приду и отблагодарю ее. Она милосердная Русская женщина.

Утром я взяла такси и уехала домой. Надо было пережить случившееся, побыть одной, чтобы не сойти с ума».

* * *

Свидетельствует депутат России Руслан Хасбулатов:

«… Из танковых крупнокалиберных орудий бьют прямой наводкой.

В это время ко мне зашел Руцкой. Отнюдь не бледный и растерянный, как писали, но с впалыми щеками, с болью и тоской в глазах.

– Будут штурмовать, – сказал он. – Летчики отказались бомбить. Кобец подкупил офицеров-предателей. За каждый выстрел по «Белому дому» – 1 тысяча долларов, имена сохраняются в тайне, им обещаны квартиры в Москве. А ведь вы, Руслан Имранович, всегда доверяли и относились с уважением к Кобецу. Это – его работа.

– Я и сейчас не верю, – ответил я, – что это его работа. Подкупать есть кому и кроме Кобеца.

– Да нет, речь идет о достоверных фактах. Один из офицеров, которых уговаривали сесть в танк и открыть огонь по «Белому дому», у вас в приемной. Хотите поговорить?

– Нет…

Руцкой уже расположился рядом с кабинетом Председателя ВС. Его кабинет был еще вчера обстрелян с крупнокалиберного пулемета, и я предложил ему разместиться в гостиной. Там на столах Александр Владимирович развернул радиостанцию, с которой работал его брат, Михаил, подполковник, знакомый мне еще по подавлению путча в августе 1991 года.

Руцкой высказал надежду, что вертолетная часть, отказавшаяся бомбить «Белый дом», может придти на помощь осажденным. Но что-либо конкретное в этом плане сообщить не мог.

…Самое сложное дело – объяснить, что Парламент не должен был готовиться к «конституционным событиям». Не должен был – иначе он сам был бы обвинен в измене. Попытки обвинить меня в том, что я якобы «не был готов» к таким событиям – невозможно все это слышать. Весь год прошел под непрерывные угрозы Президента совершить переворот. Я неустанно разъяснял людям реальность этих угроз, просил помощи, требовал соблюдения Конституции, уважения к законам. Мы не могли сами нарушать закон. Парламент не может стать заговорщиком. Я не был готов к перевороту, потому что мне не было надобности к нему быть готовым. Но встретил я этот переворот так, как следовало встретить главе Российского Парламента и мужчине.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.