С. В. Маркова. Особенности историографии Великой Отечественной войны в провинциальном краеведении

С. В. Маркова. Особенности историографии Великой Отечественной войны в провинциальном краеведении

История развития воронежского краеведения, изучения региональных событий истории минувшей войны соответствует основным периодам становления отечественной исторической науки о Великой Отечественной войне, отвечает общепринятым историографическим этапам ее изучения. Однако региональная историография имеет и немало особенностей, которые сложились под влиянием целого комплекса местных факторов. Историография Великой Отечественной войны в воронежской краеведческой литературе довольно обширна, за семьдесят прошедших лет круг изученных вопросов истории военных лет Воронежской области значительно расширился. Это несомненное достижение воронежского краеведения. Но анализ историографии показывает, что одна из проблем краеведческой литературы – определение критериев достоверности знания о войне. Мифологических событий, героев и образов, преувеличений накоплено так много, что объяснение механизмов их появления становится самостоятельным направлением региональной историографии[534]. Ответ носит междисциплинарный характер и объединяет не только историю, но и социальную психологию, философию и социологию истории. Влияющие на историографию воронежского краеведения доминанты одновременно универсальны и с региональным компонентом. К ним относятся: убеждение в исторической несправедливости и заниженной оценки значимости событий Великой Отечественной войны на территории Воронежской области; уравнение или приоритет значения боев за Воронеж и Воронежскую область с крупнейшими битвами Великой Отечественной; уникальность; отторжение травмирующих фактов и событий военной истории края; преувеличения и возрастающее количество символических подвигов; повышенная эмоциональность. Задача статьи – попытаться раскрыть некоторые механизмы складывания мифологизированной памяти о войне в масштабе города, региона, автор и сам являлся свидетелем не только научных достижений региональной историографии, но и конструирования и манипулирования историческими легендами.

События Великой Отечественной войны, особенно боевые действия 1942–1943 гг. на территории Воронежской области, получали свое первое освещение в периодических изданиях и очерках периода войны[535]. Бои летом 1942 г. были неудачными для Красной Армии, большая историческая часть г. Воронежа и правобережье Дона в Воронежской области были оккупированы. Неудачные боевые действия с большими потерями в первый историографический период, как правило, не изучались. «Живая» память современников еще хранила воспоминания о трагедии отхода наших войск к Дону, бомбежках, поспешной и тяжелой эвакуации и т. д. Первое и единственное исследование этого периода – монография военного историка В. П. Морозова «Западнее Воронежа»[536], посвященная победоносным наступательным операциям Красной Армии в январе – марте 1943 г., впоследствии названным «Воронежско-Харьковская стратегическая наступательная операция». Монография становится основным источником для регионального краеведения на последующие три десятилетия.

Воронежская историография Великой Отечественной войны расширяет рамки исследований с 60-х годов XX в. После празднования юбилея Победы начинается широкое признание подвига народа в войне. Ряд городов СССР с 1965 г. получают почетное звание «Город-Герой». Воронежские краеведы подключаются к обоснованию справедливости и заслуженности сохранения памяти о подвиге воронежской земли в прошедшей войне. Начинается поиск незаслуженно обойденных битв и героев[537].

Слабая изученность истории региональных событий привела к компенсации недостатка знаний обращением к примерам героизма, проявленного солдатами – защитниками Воронежа. Многие забытые герои и их подвиги стали широко известны. Основой для большинства краеведческих изданий о войне стала официальная историография с идеологическими требованиями и четко определенной тематикой, а также индивидуальная память, нравственно-мировоззренческие ориентиры советского общества, коды национального менталитета, архетипы национального характера, способы коммуникации и т. д. Воронежское краеведение безусловно принимает достоверность воспоминаний ветеранов, особенно после их публикаций в периодической печати, газетно-журнальные статьи становятся историческим источником. Без доли сомнения в историческое краеведение включаются все опубликованные в газетах, журналах или книгах описания героических событий и подвигов. Яркий пример – воронежские матросовцы, особая гордость города, символы ратной славы Воронежа. Об их подвигах хорошо известно, их именами названы улицы, установлены мемориальные доски. Во всех изданиях о Воронеже приводятся сведения о героях-матросовцах. Воронеж стал единственным городом в истории Великой Отечественной войны, на улицах которого советские воины трижды бросались на амбразуру вражеских дзотов[538]. Но документально подтверждены подвиги только двух солдат, Героев Советского Союза – Чолпонбая Тулебердиева и Василия Прокатова. Они совершили свой бессмертный подвиг не в Воронеже, а южнее в Воронежской области на Дону. Закрыть телом амбразуру дзота случалось немногим, уничтожение вражеского дзота было более массовым и распространенным воинским подвигом, свидетельством воинского мастерства. Такие подвиги широко пропагандировались и популяризировались в годы Великой Отечественной войны. Но матросовцы в современном массовом сознании продолжают быть идеалом самоотверженности и самопожертвования во имя Родины. К 20-летию Победы были собраны сведения о 159 матросовцах, в 1980 г. – о 263-х, 1990 г. – о 341, 1993 г. – уже о 470 матросовцах[539]. При просмотре последних изданий о Великой Отечественной войне становится очевидно, что с момента окончания войны увеличивается количество и воронежских героев: матросовцев, гастелловцев – летчиков, которые совершили воздушные тараны. Количество матросовцев в воронежской литературе сейчас от 9 до 13 солдат[540], и цифры продолжают увеличиваться, несмотря на то, что обычная источниковая проверка обнаруживает их несостоятельность[541]. Последний воронежский пример – сенсация с подвигом Л. Дзотова, который в 2012 г. был объявлен четвертым «забытым» матросовцем Воронежа. Для краеведческой литературы увеличение числа символических героев обусловлено использованием идеала жертвенности для усиления эмоционального воздействия, подчеркивания значимости воронежских событий в истории Великой Отечественной войны посредством примеров жертвенного героизма. Не проверенное, но желаемое и востребованное социумом предположение – воспоминание становится достоверным историческим знанием, вымыслы становятся историческими фактами, переходят из одной публикации в другую.

Первые попытки сравнения боев за Воронеж со Сталинградом и Сталинградской битвой были предприняты еще в 70–80-е годы XX в.[542] Общественные организации ветеранов войны неоднократно выступали с инициативой о присуждении «незаслуженно забытому» г. Воронежу звания «Город-Герой». Подробное изучение и популяризация истории боевых действий Красной Армии на воронежской земле в современном воронежском краеведении (с середины 1990-х до настоящего времени) привело ряд авторов к полной убежденности о занижении роли Воронежа в истории Великой Отечественной войны. Даже отсутствие понятного для историка уточнения становится дополнительным толчком для преувеличений. Военный историк В. П. Морозов, изучая боевые операции советских войск на Верхнем и Среднем Дону, в том числе Острогожско-Россошанскую наступательную операцию Воронежского фронта, одним из первых отметил ее сходство в военном искусстве с контрнаступлением советских войск под Сталинградом. Это определение для Острогожско-Россошанской операции «Сталинград на Верхнем Дону» хорошо известно в воронежской литературе благодаря аналогичному названию популярной монографии известного воронежского историка профессора С. И. Филоненко[543]. Но не по масштабу, значению или по количеству уничтоженного врага, а по военному искусству произошло сравнение с наступательными операциями Сталинградской битвы: двойное окружение, расчленение вражеской группировки и уничтожение ее. Вот как пишет об этом В. П. Морозов: «Сталинградская наступательная операция, осуществленная силами трех взаимодействующих фронтов, стала своего рода эталоном для последующих наступательных операций Советских Вооруженных сил и в частности Острогожско-Россошанской»[544]. Несмотря на то, что в конце монографии С. И. Филоненко дает объяснение названию книги, для краеведения это дополнительное доказательство профессионального историка значения боев на воронежской земле в сравнении со Сталинградской битвой. Историки-краеведы пытаются разоблачить несправедливости и обосновать необходимость внесения в новейшую российскую историографию новой периодизации и нового понятия «Битва за Воронеж»[545]. В январе 2013 г. в дни юбилея освобождения Воронежа в программе РЕN TV «Военная тайна» И. Прокопенко уравнивает бои за Воронеж и область с величайшими битвами Великой Отечественной войны. В документальном фильме «Забытый город-герой. Подвиг Воронежа», по мнению создателей фильма, о подвиге воронежцев несправедливо забыли. Так формируется общественное мнение, которое заставляет в свою очередь краеведов и журналистов соответствовать и «творчески» отвечать на социальные вызовы. Кроме «Битвы за Ржев», «Орловской битвы», «Битвы за Воронеж» провинциальная историография будет предлагать и другие региональные варианты.

Пример иного характера связан с мемориализацией памяти о гражданском населении как жертве войны. Одна из трагических страниц истории Воронежа в годы Великой Отечественной войны – бомбежка в саду Пионеров 13 июня 1942 г. Известно, что погибли и были ранены сотни детей. Не забывать об этом событии и после окончания войны первой призвала воронежская писательница О. К. Кретова. В своих книжных и газетных публикациях она описала подробности бомбежки. Пока были живы свидетели событий, число погибших детей не уточнялось, да и советские городские власти в послевоенном городе не стремились к установлению памятного знака или памятника. Масштаб трагедии был несопоставим с жертвами оккупации, панической эвакуации, других бомбежек и т. п. С 80-х годов XX в. выросло общественное внимание к трагедии, цифра погибших при бомбежке остановилась на «более 300-х» детских смертях. Это время подготовки к 40-летию Победы и активной борьбы за присвоение Воронежу высшей степени отличия «Город-Герой». В многочисленных публикациях воспоминаний очевидцев появляются сведения о немецкой летчице, которая бомбила парк с детьми. У летчицы появилось и типичное немецкое имя – Эльза Кох. Самолет Эльзы Кох был сбит, сама она растерзана толпой, а остатки самолета выставлены на всеобщее обозрение в центре Воронежа[546]. 13 июня 1992 г., спустя 50 лет после бомбежки, по инициативе гражданских активистов при участии средств массовой информации состоялось открытие Памятного знака. Немецкая бомбежка города 13 июня 1942 г. включилась в систему знаний о прошедшей войне, вошла ярким историческим фактом в воронежское краеведение[547]. О том, что на Восточном фронте в действующей армии у немцев не было летчиц, уже забыто. Как появился образ летчицы, можно предположить – такая бомбежка детей должна была быть произведена жестоким нелюдем, тем более чудовищна она была бы от руки женщины. Имя летчицы заимствовано, вероятно, из истории Бухенвальда. Публикация подлинных документов о числе жертв бомбежки 13 июня 1942 г. – 30–45 погибших детей – не имеет, да и не будет иметь никакого значения. Завышенная в 10 раз цифра на памятном знаке – «эмоциональная реакция горожан, потрясенных гибелью детей»[548]. Здесь ментальная составляющая сохранения памяти о безвинных жертвах войны, о гражданском населении становится значимее подлинной достоверной истории.

Обращение к анализу историографии, перемещение познавательного интереса на глубинную причинность и взаимосвязанность помогает понять, каким образом могли появиться те или иные мифологизированные образы и события. Причем речь идет не о ревизии истории войны, а о том, как она транслируется и трансформируется. На этом этапе возникает этическая проблема для историка, осознающего свою ответственность за отображение прошлого и настоящего, которое он разделяет со своими современниками. Ведь помимо необходимости в объективной истине есть еще многое другое, что продиктовано человеческим фактором: эмоции и эмоциональная вовлеченность в прошлое, коллективная идентичность, отношение социума к тому или иному событию, политика и т. д. Однако и явная недобросовестность и манипулирование исторической памятью недопустимы, тем более возможности для проверки того или иного события на современном этапе не представляют ни технической, ни идеологической сложности.