3. Доростольское сидение

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Доростольское сидение

Мужайтесь, боритесь, о храбрые други!

Как бой ни жесток, ни свирепа борьба.

Над вами – безмолвные звездные круги,

Под вами – глухие, немые гроба.

Пускай Олимпийцы завистливым оком

Глядят на борьбу непреклонных сердец.

Кто, ратуя, пал, побежденный лишь Роком,

Тот вырвал из рук Их победный венец.

Ф. Тютчев

У каждого народа была своя роковая битва. Роковая в полном смысле слова. Нет, не та, что спасла государство от чужеземного ига, как Грюнвальд для поляков и литовцев, Куликово поле для русских. И не то, с которого началось многовековое иго иноземцев – вроде нашей Калки или сербского Косова поля. Я говорю о битве, начиная с которой народ начинает жить какой-то сугубо человеческой жизнью, покидает мир Богов и Волшебных Народов. О, Их помнят, Их иногда видят, но такие встречи уже воспринимаются как нечто из ряда вон выходящее. Для Тесея или, скажем, Геракла встреча с Аполлоном или Артемидой почти обыденность, для Перикла или Аристомена – уже чудо. Эти битвы знаменуют конец века Героев-полубогов, Медного века древнегреческих аэдов, Трета-Юги арийских мудрецов-брахманов. Для культуры Индии, Великой Бхараты, то была битва на поле Куру, где погибли величайшие герои и мудрецы, и наступил Черный Век – Кали-Юга. Для эллинов это Троянская война, в которой пали Герои, в чьих жилах, пополам с кровью смертных, тек божественный ихор Олимпийцев, ознаменовавшая начало Железного века. Для кельтов – битва при Камланне, где полегли почти все рыцари Круглого стола во главе с самим королем Артуром. Кончается Эпос, начинается история. Мы, историки, всегда приходим слишком поздно, когда все, достойное изучения, уже свершилось и сгинуло во тьме бесписьменных или, во всяком случае, безлетописных столетий. Когда Боги, оставляя землю, уже свели на очередном поле Куру Своих лучших потомков, нужных Им для неведомых смертным дел в иных мирах.

Нам, потомкам русов, несколько повезло. Эта битва, пусть и не отразившаяся в нашем эпосе, сохранилась в подробнейших описаниях иноземцев, врагов. Британские историки дорого бы дали за летописи Мордреда времен битвы при Камланне. У нас есть нечто подобное – сочинения Диакона и Скилицы, запечатлевшие Курукшетру, Трою, Камланн языческой Руси.

Описание это, особенно у Диакона, действительно очень подробно. Возвращаясь к затронутой нами в первой части книги теме, надо отметить, что одних данных Диакона достаточно было бы, чтобы раз и навсегда предать, наконец, земле Магометов гроб норманнизма. Однако тот же А. Л. Никитин, чьими предположениями мы пользовались, говоря об апостоле Андрее, Асмунде и Бояне, вдруг заявляет, что воины Святослава, описанные Львом Диаконом, более всего походят на норманнов, а исследователь боевых искусств Г. Панченко называет их… шведами. В полную слепоту погружает ученых тень Магометова гроба! Я буду останавливаться на том или ином событии Доростольской эпопеи, служащем лишним подтверждением славянского происхождения Святослава и его воинов.

В первый же дань осады русы вышли в поле, построились в «фалангу», или «стену». Сам этот строй, так часто и подробно описываемый Диаконом, сохранился в русских деревнях до начала ХХ века именно под именем стены, стенки! Ухватки русского кулачного боя были выработаны именно в таком строю. Отсутствие блоков и уверток, сосредоточение на удерживании строя, работа по корпусу и голове сильными прямыми ударами, почти полное отсутствие работы ног (ограниченной подсечками и затаптыванием) – вот наследство, оставленное «стеной» стенке. Все это – память о ровном ряде воинов в тяжелом кольчужном доспехе, защищенных прикрывающими ноги огромными щитами. Зачем блоки, если тело защищено кольчугой и огромным щитом? А для уверток просто нет места в плотно сомкнутом строю кольчужников. Естественно, в таком бою мало возможности развить навыки поединщика, и, возможно, византийцы не так уж врали, описывая проигранные русами одиночные схватки. Подобная ситуация сохранялась спустя века: не кто иной, как А. В. Суворов, говаривал, что один турок одного русского побьет, десять русских десятерым туркам не уступят, а тысяча русских тысячу турок всегда погонят. Между прочим, воины непобедимых легионов настоящего, Первого Рима в поединках тоже не были сильны, и им приходилось брать уроки у гладиаторов. Вообще многие черты варягорусского воинского искусства очень напоминают древнеримское. Наследие ругов – федератов-верингов Великого Рима?

Так что как поединщики русские дружинники и особенно ополченцы действительно могли уступать наемникам Восточного Рима. Зато в строю… вспомните прорыв Свенгельда с Калокиром из горящего царского дворца Преславы. Вспомнить как раз ко времени – в первом бою трехмесячного Доростольского сидения и был не то убит, не то тяжело ранен Сфангел-Сфенкел… Свенгельд? Право, не знаю, что лучше… если то были разные люди, то Сфенкел-Сфангел погиб, как подобало воину-русу. Но если – один, если бы он выжил, то, увы, лучше бы он все же погиб. Ибо на его имя, как мы увидим, упадет черная тень подозрения в предательстве государя и соратников. Но всему свое время.

А пока – обещанное примечание. Как раз скандинавский боевой строй – клин или ромб – предполагал изрядную открытость воинов, идущих первыми. Скандинавские щиты, как о том говорят абсолютно все источники, от изображений на рунных камнях до языка скальдов, называющего оковку щита «кольцом», это небольшие легкие щиты для боя вне строя. И сами норманны очень плохо, судя по сагам, умели держать строй, но зато были отличными поединщиками. Например, заглавный герой саги о Греттире в прыжке так ударил по нижнему краю щита сидящего в седле противника, что щит разбил тому челюсть и разорвал рот. Картина, прямо противоположная созданному Диаконом образу русов! О кольчугах викингов не сохранилось восторженных отзывов, зато сохранился рассказ о знатном вожде, ярле Торире Собаке, что носил вместо доспеха оленьи шкуры. Дело было на исходе Х века. А в следующем столетии Харальд Гардрада, тот самый, что учинил в Константинополе резню верингов, во время набега на Англию умудрился оставить кольчугу в ладье. Его дружина, в обороне еще державшая строй, в разгар боя не выдержала и кинулась врассыпную преследовать отступающих англов. И именно в этот момент на поле боя возникли конные рыцари-кольчужники английского короля. Этот бой стал для истребителя верингов последним, как, впрочем, и для его дружины. А вот у славян еще Маврикий Стратег упоминает «прочные, но труднопереносимые» щиты, немыслимые вне строя и сильно сковывающие маневренность владельца. Тот же Панченко подчеркивал принципиальное различие в тактике скандогерманцев, рассыпающей любой бой на поединки, и строевой тактике славян. И как он мог не узнать в описании Диакона ярчайшее проявление этой самой строевой тактики, им же отлично описанной русской «стенки», ума не приложу! Страшная вещь этот Магометов гроб.

После гибели или ранения вождя русы отступили в крепость. Скилица, конечно, пишет, что их поголовно истребили удалые ромеи, но я ему не очень верю. Диакон как-то точнее и честнее своего собрата по перу. А он свидетельствует, что русы не были отрезаны от ворот и истреблены, а благополучно укрылись в Доростоле. Иоанн Цимисхий после каждого боя выплачивал солдатам жалование и устраивал пиры, накачивая наемников вином «для храбрости».

Святослав же укрепил город вырытым ночью глубоким рвом под его стенами. А через несколько дней лично возглавил «операцию по снабжению». Безлунной дождливой ночью русы во главе со Святославом (Скилица утверждает, что их было две тысячи, в чем я, скажем так, сомневаюсь), и под носом у византийского флота отбыли. Русы «где кто мог» (и наверняка не без помощи сочувствующего местного населения) собрали мешки зернового хлеба, пшена и прочего припаса и отплыли в крепость. На обратном пути они высадились на берег и атаковали один из обозов армии Второго Рима, разогнав обозников по кустам и присоединив обозное добро к своей добыче. Эту ночь трудно было назвать приятной и для императора, и для остальных ромеев. Утро было еще менее приятным, особенно для друнгария Льва. Взбешенный Цимисхий наорал на адмирала, пригрозив вздернуть его на мачте одного из кораблей его флотилии, если подобная ночная прогулка еще раз повторится.

Да, если для читателя неясны причины моих сомнений в очередной цифре Скилицы, поясню – дело не в моей предвзятости и даже не в уже известной нам буйной фантазии этого византийца. По единодушному утверждению Константина Багрянородного и наших летописцев, русская ладья вмещала сорок бойцов. Представляете, какой флот нужен был, чтоб вывезти две тысячи?! Неужели капитаны друнгария Льва были настолько слепы?

Тем временем подошел Василий Ноф с арьергардом армии, в котором находились и стенобойные устройства. Командование над «артиллерией» Иоанн Цимисхий вручил уже знакомому нам родственнику, Иоанну Куркуасу. В крепости же воины, уцелевшие в Преславе, рассказывали князю, на что способна эта деревянная нежить.

На следующий день русы вышли на новую вылазку. Ее целью стала деревянная «батарея» Куркуаса. Строй русов прорвался через ряды ромейских солдат и начал поджигать и рубить деревянных чудищ. Обслуга бросилась врассыпную. Иоанн Куркуас, хоть и маялся сильнейшим похмельем, вскочил на коня и поскакал на русов. Увы, похмельная отвага не помогла толстяку-армянину. Он попросту вывалился из седла уже рядом с рядами русов. От похмелья он немедленно был избавлен – вместе с головою. Приняв из-за роскошных позолоченных лат и не менее роскошного плаща (а также, подозреваю, характерной армянской внешности) Куркуаса за его августейшего родственника, русы снесли ему голову, а жирное тело изрубили в куски и разбросали. Голову они надели на копье и с этим жутковатым трофеем удалились за стены Преславы. На следующий день ее, на том же копье, выставили над стеной крепости и кричали ромеям, что обошлись с их владыкой, словно с жертвенным животным.

Надо сказать, то действительно был ритуал жертвоприношения. У ибн Фадлана русы, отрубив голову жертвенному животному, насаживают ее на кол в ограде капища. Что-то подобное, по всей видимости, имеет в виду житие Григория Амастридского, обвиняя «россов» в «таврическом избиении чужеземцев». Дикари античного Крыма, тавры, тем и прославились, что, убив чужака, выставляли его голову на колу над оградой жилища. И, может быть, именно поэтому византийские авторы, в первую очередь тот же Диакон, именуют русов «таврами» или «тавроскифами». Уж больно обычай, скажем так, приметный. Мы уже говорили, что так же поступают с поверженными врагами Илья Муромец и Алеша Попович, любимцы русских былин. В тех же былинах отрубленные головы врагов украшают ограды дворов, и не только врагов вроде Маринки Кайдаловны или Соловья Разбойника, но и вполне русского богатыря, Чурилы Пленковича. Говорили и о том, что именно так поступили варяги-ободриты с Иоанном Мекленбургским в 1066 году и поляки со святым Войтехом. Вот о чем мы не упоминали, так это о том, что у скандинавов подобного обычая никогда не было. Ни в отношении людей, ни в отношении животных. Человеческие жертвы там приносили совершенно иным способом – либо повешением, либо – оглушая ударом ярма по голове и выпуская кровь из разрезанной яремной вены. Последний способ был жертвой Тору (первый – Одину) и описан франкским хронистом Дудо Квинтилианским. А голова на шесте упоминается единственный раз… в ритуале насылания порчи знаменитым скальдом, берсерком и колдуном Эгилем сыном Лысого на оскорбившего его короля. И то голову он употребил не человеческую и даже не жертвенного животного, а просто подобрал лежавший на песке конский череп. Ну не были норманны «охотниками за черепами»! А вот балтийские славяне, варяги – были. О том говорит множество источников, как бы это ни шокировало современных славянофилов. Про это говорит не только житие святого Вацлава и «Деяния Гамбургских епископов» Адама Бременского, поведавшие о судьбе епископа Иоанна, но и послание епископа Адельгота (1108) – «отсекая головы на своих нечестивых алтарях» – и, самое главное, археологические источники. Последние приведены в книге Русановой и Тимощука.

Так что, хотя участь Иоанна Куркуаса и восходит еще к арийским представлениям (побежденного врага уподобляют жертве еще в ведическом гимне Индре Громовержцу: «Как жертвенное животное лежит тот, кто мнил себя самым мудрым»), она еще и доказывает нескандинавское происхождение русов. Любопытно, что в одной былине упомянут враждебный русским богатырям «царь Куркас». Уж не злополучного ли армянина вспомнили сказители тысячу лет спустя? Впрочем, кроме имени и царского достоинства (в случае с реальным Куркуасом – мнимого), этих персонажей не объединяет ничего, и вполне возможно, что это лишь случайное созвучие. Сколько таких созвучий смущало ученых, изучавших былины! Можно (и, наверное, нужно) написать целую книгу о том, как из коренного славянина Тугарина делали «половецкого хана Тугоркана», как… но еще раз скажем – это тема не абзаца, а книги.

Русы добились своей цели лишь отчасти – метательным машинам был нанесен невосполнимый урон, и штурмы города прекратились. Однако жертвы их, судя по всему, Боги не приняли. Не того пожертвовали. Единоверцы же «жертвенного животного» объясняли его участь просто. Иоанн Куркуас имел милое обыкновение грабить… болгарские церкви. Вот, мол, и «наказал господь». Хочется напомнить, что, во-первых, болгары были такими же православными, как и византийцы. А во-вторых, в Болгарии к тому времени третий год стояли войска язычника, ненавистника христиан Святослава, «варвара», «захватчика» и «грабителя». Варвар, язычник пощадил святыни болгарских христиан. А византийские «братья» и «освободители» их грабили! И очень сомнительно, чтобы Куркуас был одинок в этом увлечении. Причем священные сосуды он превращал в личные вещи (даже не хочется думать, как это «жертвенное животное» с Кавказа их использовало – дай бог, чтоб только для вина!). Хорошо вознаградили «братья во Христе» предательство болгарских христиан! Впрочем, как я уже говорил, такова участь предателей.

Скилица сообщает, что Иоанн Цимисхий пытался вызвать Святослава на поединок, мол, чем губить войско, не лучше ли «решить дело смертью одного мужа; кто победит, тот и будет властелином всего». Практичному, циничному и абсолютно бессовестному армянину подобные романтические порывы были совершенно чужды. Поэтому надо полагать, что речь шла о хитрости и Цимисхий попросту хотел завлечь врага в ловушку, сыграв на отваге и благородстве князя и обычае русов решать судьбу битвы поединком. Именно так это понял Святослав, попросту велевший передать цесарю, что он, Святослав, в своем уме и сам знает, чего ему надо, если же императору ромеев неймется на тот свет, то в его распоряжении множество иных, известных ему способов. Последняя фраза, несомненно, была намеком на грязную историю с убийством Иоанном его друга, брата и вождя Никифора Фоки. Поединок был привилегией, которой удостаивали не всех. Поединок с братоубийцей, вероломным клятвопреступником и законченным лжецом унизил бы князя, даже происходи он по всем правилам. А на это, имея дело со столь скользким типом, как Иоанн Цимисхий, рассчитывать не приходилось. Так Алеша Попович не удостаивает честного боя распутника, нечестивца и колдуна Тугарина.

Вновь потянулись дни осады. В одной из вылазок погиб еще один русский вождь, которого Скилица считает третьим после Святослава и Сфангела, а Диакон – просто вторым среди русов. Оба автора описывают его как великана, но у них что ни рус, то и великан. Может, это и впрямь отражало впечатление сравнительно щуплых греков, армян и арабов от нордического телосложения русов, а может – было домыслом авторов, чтоб победы (подлинные или вымышленные) византийских «храбрых портняжек» выглядели покрасивее. Звали его Икмор, и русская летопись не сохранила никаких сведений о нем. Скилица сообщает, что Икмор пользовался общим уважением среди русов не столько из-за высокого рода или расположения великого князя, сколько из-за его личной доблести. Не знаю, сколько в этом утверждении домыслов Скилицы, а сколько правды. Не знаю и того, откуда он мог почерпнуть такие сведения. Но на правду очень похоже. Дело в том, как погиб отважный Икмор. Его зарубил в поединке араб Анемас, тот самый вождь критского эмира и глава телохранителей Цимисхия. Причем Диакон отмечает, что поединков со знатными русами он стал искать уже после победы над Икмором. А значит, с ним самим сын эмира столкнулся, так сказать, при исполнении обязанностей. Икмор, очевидно, пытался прорубиться к цесарю и окончить войну одним богатырским ударом. Кстати, еще одно доказательство лицемерия вызова Цимисхия, посланного Святославу, – он никогда не искал стычки с вождями русов на поле битвы, на глазах у всех. Если бы он и впрямь хотел честной схватки, то незачем было посылать к Святославу гонцов- «секундантов». Буквально в каждой битве вождь русов был, так сказать, к его услугам. Однако же тут Цимисхий даже не пытался искать с ним встречи, отгораживаясь от сечи живою стеной «бессмертных».

Русы чрезвычайно скорбели по Икмору, и шум тризны был слышен далеко за стенами осажденного Доростола. Кстати, про тризну Сфангела-Сфенкела ничего подобного не говорится – лишний довод в пользу того, что он и был Свенгельдом русских летописей, не погибшим, а сумевшим выжить после тяжелой раны.

Шел третий месяц Доростольского сидения, второй месяц лета. Приближался столь важный для русов и их вождя праздник – Перунов день.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.