5. Битва загадок

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5. Битва загадок

Не корова лижет соль языком,

Ветер в полюшке ласкает траву.

Возвратился юный князь в отчий дом.

Осень сбила крылом смерти листву.

Будут долго тучи плакать навзрыд,

Будут долго листья плыть по реке.

Взгляд яснее стал; и сокол парит,

Отражаясь на остывшем клинке.

Велеслав, «Юный князь»

Кажется, что ничего нельзя придумать однозначнее битвы. Вот павший побежденный, вот торжествующий победитель. Так может подумать кто угодно, но только не историк. И дело не только в неполноте или неточности источников, хотя и она вносит немало путаницы. Это, пожалуй, еще мягко сказано – источник способен вообще перевернуть факты с ног на голову.

Вот пара таких примеров. Расшифровав египетские иероглифы, ученые, помимо прочего, узнали, как фараон Рамсес II в страшной битве при Кадеше одолел малоазиатское племя хеттов, северного соседа Страны Пирамид. Перечислялись побежденные полководцы царя хеттов, хвастливо описывалась добыча и гордо – названия воинских частей египтян-победителей. Все историки так и записали – при Кадеше Рамсес разгромил хеттов. Эта битва вошла во все учебники военного дела. Дельбрюки и клаузевицы вычерчивали схемы битвы при Кадеше, стараясь вычислить, откуда какое египетское войско ударило на злокозненных северян.

На немногочисленных историков, умудрившихся заметить, что после этой эпохальной победы граница между хеттами и египтянами сильно сдвинулась… к югу, смотрели, как Петрухин на антинорманниста. То есть как на чудака, неведомо зачем наводящего тень на ясный день. Да и как могли хетты одолеть Рамзеса? Ведь про хеттов историки почти ничего не знали, и, следовательно, они были дикари и варвары. А египтян историки знали очень хорошо, знали, что у них было государство, пирамиды, храмы. Не понятно ли, кто тут одержал победу, а кто – просто не мог ее одержать? Так что не лезьте со своими глупыми границами и прочими – ха-ха – фактами.

Уверяю вас, читатель, я далек от шуток. Образцы такой же точно логики наполняют сегодня ученые книги об отношениях Руси и Второго Рима.

Так продолжалось до тех пор, пока в начале ХХ века чешский археолог Бедржих Грозный не расшифровал письмена хеттов. И тогда ученые прочли надпись хеттского царя в честь славной победы при Кадеше, где доблестные хетты наголову разгромили подлого Рамзеса и его нечестивцев-египтян. Тут уж пришлось вспомнить «чудаков» с их границами. И конечно, выяснилось, что множество маститых, видных ученых просто «не так поняли», что они всегда сочувствовали этим «чудакам», а смеялись над ними в своих статьях – так, для виду.

Впрочем, в учебниках и популярных книжках для детей по сию пору расписывается великая победа могучего Рамсеса над хеттами в битве при Кадеше.

Я бы не вспомнил об этой истории, но в нашей истории тоже существует такая «битва при Кадеше». Это война хазарина Пейсаха против руса Х-л-гу из так называемого «Кембриджского документа». Его анонимный автор рассказывает, как Пейсах победил Х-л-гу, напавшего по наущению «злодея Романа» на хазар, и заставил его воевать против самого Романа. Там Х-л-гу был побежден огнем, бежал оттуда в Персию, где и погиб.

И вот на основании этого документа Л. Гумилев и В. Кожинов рассказывают ужасные истории о победе хазар не то над Игорем, не то над самими Вещим Олегом, осаде Киева (про которую в документе ни слова – равно, впрочем, как и про сам Киев) и т. п.

И совершенно не обращают внимания, что ни один современник Олега и Игоря почему-то не знает об их «зависимости» от хазар. Что Лев Диакон называет русским «Босфор Киммерийский», а Масуди называет «русской рекой» Дон, что никак не сочетается с «зависимостью». Сколько на сей раз ждать, пока историки обратят внимание на такую мелочь, как государственные границы?

«Кембриджский документ» – это просто очередная «битва при Кадеше», попытка задним числом превратить поражение в победу. Странно, почему столь строгие к данным летописца историки так доверчиво уверовали в этот клочок пергамента. Хотя… они и летописные байки глотают, словно голодные птенцы, не задумываясь, лишь бы там говорилось о проигрышах русов (вспомним историю «Игоревой смерти»). Нет, странные все-таки люди.

Но битва при Аркадиополе не из этого числа.

У нас есть несколько описаний этого сражения – особенно если считать, что описанная в летописи битва Святослава с греками – это и есть аркадиопольское сражение.

Но все равно невозможно понять, кто победил в этой битве. То же, что с битвой на Каталаунских полях, что с битвой при Бородине. Историю этих битв писала победившая в войне сторона – и они превращались в ее победы. Но когда всматриваешься в источники повнимательней, однозначность исчезает. Так и с битвой при Аркадиополе. Мы достоверно знаем, что после нее в войне русов с империей наступила передышка. Но кто победил?

Поверить византийским летописцам очень трудно. И не только из-за подробностей, достойных Удугова или Мюнхгаузена. Да-да, та самая битва, где ромеи, по Диакону, потеряли-де пятьдесят пять бойцов, а «россы» – свыше двадцати тысяч. На одного византийца – пятьсот русов? Воля ваша, читатель, но таких соотношений потерь не было, наверно, даже в колониальных войнах другой, Британской империи, где бравые Томми Аткинсы садили из автоматических винтовок по полуголым зулусам и масаям, прикрытым лишь щитами из зебровых шкур. Но Скилица собрата по перу переплюнул. У него из трехсот восьми тысяч русов, вкупе с «порабощенными» болгарами, «пацинаками» -печенегами и «турками» -мадьярами, «только совсем немногие спаслись», а византийское войско потеряло… 25 человек!!! Да кто после такой победы вообще сопротивлялся ромеям? На кого на следующий год пошел в поход Цимисхий?

И еще – в таком случае русского летописца снова придется заподозрить во вранье из «патриотических соображений». Он ведь пишет, что поход Святослава на Царьград закончился выплатой греками контрибуции- «дани» русскому князю и его войску. Опять-таки, воля ваша, но тут в патриотическом вранье легче заподозрить кое-кого другого. По крайности, наш летописец не жонглирует такими фантастическими цифрами. Более того, один раз в описании Балканского похода он явно грешит против истины, причем отнюдь не патриотично. Он пишет, что окончательный мирный договор этой войны был заключен русскими послами, пришедшими к Иоанну Цимисхию «в Доростол». То есть император вроде бы взял этот город, чего не утверждают даже греческие удуговы – Диакон со Скилицей. Доростол как раз и был последней твердыней русов на Балканах. Договор с Цимисхием был заключен под ним, что летописец, очевидно, и понял неправильно. Так что летописца в чем, в чем, а в чрезмерном патриотизме не обвинишь. Так же, как его коллег из Второго Рима – в чрезмерной преданности фактам.

Тогда получается – победили русы? И опять-таки не выходит. Главнокомандующего имперской армией под Аркадиополем, одного из талантливейших полководцев Восточного Рима, Варду Склира после этой битвы отсылают на восток. Не против арабов, а на подавление мятежа в восточных провинциях империи. Его поднял Варда Фока, родственник убитого императора, а шла за ним местная знать, воины и землевладельцы, опирающиеся на крестьянские общины, предпочитавшие служить близкому господину, а не кормить налогами и податями бездонное брюхо чиновничьего Константинополя. Помните, читатель, мы с вами говорили о раздоре между столичной и местной знатью? Вот это он и есть, так сказать, в действии. Но если бы над столицей висели войска победоносных варваров – кто бы отправил лучшего полководца на подавление какого-то мятежа в дальней провинции? Кто спасает ногу ценой головы? Да и как в таком случае Царьграду удалось бы избежать если не уничтожения, то хотя бы осады?

Единственный вывод, позволяющий согласовать и объяснить все имеющиеся у нас данные, – в чудовищной сече с армией Варды Склира не получила преимущества ни одна из сторон. Даже Диакон, при всех его вольностях, сообщает, что «успех битвы склонялся то в пользу одного, то в пользу другого войска, и непостоянство счастья переходило бесперечь с одной стороны на другую». Не было победителей. Войско Святослава не смогли разбить лучшие воины империи. Его удалось только остановить. Только убедить пойти на переговоры.

Попробуем реконструировать ход битвы, исходя из того, что византийские авторы не погрешили против истины в описаниях деталей хода сражения, а наш летописец – в общей оценке его итогов.

Итак, при приближении варварского войска Варда Склир с войском заперся за стенами Аркадиополя. К битве он приступил, выйдя ночью, тайком, из города и расположив на местности засадные полки. В разведку навстречу неприятелю он выслал отряд патриция Алакаса, крещеного печенега. Мда, арабы, сирийцы, армяне у нас уже были, даже один негр – только печенега в высоком сане патриция нам и не хватало! Патриции, настоящие патриции настоящего, первого Рима, наверняка перевернулись в своих мраморных склепах, когда этим саном наградили дикаря, родившегося в кибитке и не стыдившегося поедать своих вшей!

Крещеный печенег столкнулся с конницей своих сородичей и отрядами мадьяр. Притворным бегством он заманил степняков в расположение византийских войск. Те, привыкнув, очевидно, к зрелищу удирающей от них византийской кавалерии, ничего не заподозрили и на полном скаку влетели в засаду. Очень возможно, что конникам враждующих племен помутило разум и соперничество, стремление первыми настигнуть улепетывающих ромеев, захватить добычу (Склир наверняка нарядил своих «живцов», как на парад) и отличиться пред Святославом.

Пропели трубы условный сигнал, и за спиной кочевников повалила из укрытия, торопливо смыкая строй, пехота из засадного полка. А навстречу им на неторопливо – покуда неторопливо – ступающих исполинских жеребцах выехали закованные в латы клибанофоры-броненосцы. Когда-то печенеги мгновенно бросились бы наутек, и возможно, многие бы успели спастись. Помните: «отступление их тяжело и легко в одно и то же время, тяжело от множества добычи, легко от стремительности бегства»? Но… эти печенеги слишком долго воевали рядом с русами. Слишком долго шли под стягами Святослава. Может быть, они отвыкли бежать, привыкнув быть частью непобедимой силы? Или… или дикари усвоили русское убеждение в постыдности бегства? Как бы то ни было, печенеги не побежали. Они атаковали окруживших их ромеев. И погибли все.

Любопытно, Алакас испытал хоть что-нибудь, глядя на истребление заманенных им в ловушку сородичей? Или настолько уж проникся христианской заповедью «Кто не отречется от брата своего ради Меня, тот не достоин Меня»?

В это время Варда Склир с главными силами ударил на войска русов. Битва длилась долго. У обоих византийцев ее описание наполнено типовыми лубочными образами поединков византийских удальцов с огромными и страшными русами, в которых, конечно, неизменно побеждают христиане. Однако один такой поединок неизменно привлекает внимание. Некий «скиф, гордившийся размерами тела и неустрашимостью души», в «блестящих доспехах», возбуждал мужество в своих воинах. Варда напал на него. Рус ударил мечом византийского полководца. Однако шлем Варды выдержал удар, а сам магистр страшным ответным ударом развалил противника надвое. Этот поединок переломил, согласно византийским авторам, ход сражения.

Без прикрытия с флангов, которое осуществляли печенеги, боевые построения основной силы Святослава, тяжелой пехоты, были очень уязвимы для атак византийской кавалерии – тяжелых клибанофоров и легких акритов. Поэтому не удивительно, что воины Святослава не вышли победителями в этой битве. А вот в их бегство с поля сражения я верю не больше, чем в цифры потерь у Скилицы. Скорее всего Варда отошел назад в крепость, а понесшее тяжкие потери войско русов отступило в свой лагерь.

Следует также отметить, что приемы войны, использованные Вардой Склиром против Святослава – заманивание врага ложным бегством в ловушку, засадные полки, по сигналу бьющие в спину неприятелю, – все до одного были азиатскими. Столь же азиатскими, как, скажем, кривые сабли. На Руси их впервые применили в Куликовской битве, причем, как справедливо отмечал писатель С. П. Бородин в романе «Дмитрий Донской», происходили эти приемы прямиком из заветов азиата Чингиза. В Европе подобного не было до самого конца Средневековья. Империя лишний раз обернулась к Европе варваров «своею азиатской рожей».

В этот момент к Аркадиополю и подошло высланное Иоанном Цимисхием посольство. Послы пришли в лагерь Святослава просить о мире. И опять принесли золото. Святослав, не глядя на него, мотнул чубом: «Уберите». Послы, говорит летопись, возвратились к императору и доложили о провале своей миссии. Один из приближенных цесаря посоветовал попробовать еще раз, но в качестве даров послать варвару меч и прочее оружие. Святослав новый дар принял и просил поблагодарить цесаря. «Лют будет муж сей, – доложили послы императору, – богатством пренебрегает, а оружие любит». Дошло, слава те господи, с третьей попытки подкупа дошло! Советники предложили Цимисхию уплатить дань, чтобы отвести опасность от столицы.

Святослав дань принял, брал и на живых воинов, и на погибших – для их осиротевшей родни. Он согласился на мир. Слишком много русов полегло под Аркадиополем. Требовалось подкрепление, требовался отдых для войска. А для этого нужна была передышка и мир. После Аркадиополя Царьград мог оказаться русскому войску не по силам. Этот мир стоил князю союза с печенегами. Во всяком случае, под Аркадиополем печенеги шли в его войске, а в конце войны Святослав говорит: «печенеги с нами ратны». Скилица прямо утверждает, что печенеги «были раздражены тем, что он заключил с ромеями договор». Возможно, печенеги не простили Святославу мира с теми, кто убил, коварно заманив в засаду, их детей и братьев. Дикарям из степного племени были чужды абстракции вроде государственных нужд или соображений стратегии. Ничто не могло оправдать отказ от мести за побратимов! И еще – Святослав пошел на мир с врагом. Он поступил не как Бог, а как человек, он, бывший для степняков Богом Войны! Впервые он удовлетворился чем-то меньшим, чем полная покорность побежденных. Впервые согласился всего лишь на дань!

Страшное это чувство – разочарование в кумире. Печенеги, возможно, простили бы князю гибель сородичей и мир с их убийцами. Но того, что Он, их бог, вдруг оказался всего лишь человеком, они простить не смогли.

Но что случилось с князем? Почему он все же пошел на этот мир, он, сам до тех пор рассуждавший исключительно категориями воинской чести, бывший идеальным вождем для русов, богом для их диких союзников. Что с ним случилось? Отчего он вдруг почувствовал себя всего лишь человеком?

После этой битвы Святослав производит страшное впечатление сломавшегося человека. Человека, разуверившегося в своей судьбе. Что случилось, что могло произойти? Не могло же так подействовать на воина и вождя банальнейшее поражение в битве! Тем паче что и поражения-то как такового скорее всего не было.

Здесь я снова вступаю на тропку предположений. Мне кажется, ответ на этот вопрос скрывают два других вопроса.

Почему Святослав так благодарил цесаря за подарок? Мечи у византийцев вовсе не отличались таким уж отличным качеством, скорее наоборот. Арабы, столь восторженно оценивавшие русские клинки, о мечах ромеев отзывались более чем сдержанно. Да и сами воины Второго Рима в эту войну не стыдились обшаривать поля сражений, собирая мечи убитых русов. Тем самым они без слов, но очень красноречиво высказались о качестве своих и русских мечей. Престижность подарка? Но Святослав вовсе не трепетал перед престижем цесарей Византии, лично же к Цимисхию он, как покажут дальнейшие события, питал лишь заслуженное презрение.

Так, может быть, правильней будет поставить вопрос по-иному: чей меч принесли Святославу византийские послы? Чье оружие?

Второй вопрос: кого убил под Аркадиополем Варда Склир?

В описании этого поединка многое вызывает, скажем так, сомнения. Как я только что сказал, клинки византийцев не блистали качеством. Не были они и тяжелыми рыцарскими мечами. Вспомним малоприятные подробности смерти Никифора Фоки. Помните, как несчастному императору били «по щекам» рукоятями мечей, вышибая зубы, а он бормотал молитвы к Богородице? Если бы злополучного Фоку ударили рукоятью русского «харалужного», каролингского клинка, ему как минимум напрочь разнесли бы кость челюсти, если не убили бы попросту на месте. Меч византийцев той эпохи – это легкая кавалерийская спата, подобие позднейшей шашки. Зарубить ею, конечно, можно. Но разрубить пополам защищенное доспехами тело? Не верю. Да и Варда Склир отнюдь не был богатырем. Во всяком случае, нигде не говорится про его сверхъестественную силищу. В общем же, все описания русов и славян византийцами и людьми схожего с ними телосложения – арабами, сирийцами, – начиная с VI века, с Феофилакта Симмокаты и Захарии Ритора, наперебой твердят, что это «люди с огромным телом», император «удивлялся величине их тел», «они высоки и стройны, как будто пальмовые деревья» и т. п.

Так как же ромейский клинок мог развалить надвое руса в доспехах? По-моему, это могло случиться лишь в одном случае.

Если рус этот не был взрослым мужчиной.

Романтически настроенный читатель может предположить, что вместе со Святославом в поход отправилась одна из жен, настолько любившая молодого государя (нашему герою 28 лет) и так сильно любимая им, что у них не было сил перенести разлуку. Вообще-то это вполне вероятно. Позднее византийские мародеры будут находить на полях битв женщин в русских доспехах, так же, как после разгрома под Константинополем в VII веке, того самого, про который сложен «Акафист Богородице». «Небесную царицу» благодарили и за гибель русских женщин… и этими самыми словами их правнуки будут славить ее же за «защиту» православной Руси.

Но мне самому представляется более вероятным иной вариант. Возможно ли, чтобы Святослав всех своих сыновей оставил в Киеве, на попечение и воспитание не очень любимой матери? Ему самому было два года, когда от его лица говорил посол Вуефаст на переговорах с Византией, четыре – когда пришлось ехать впереди войска на бой с древлянами. Он был сиротой, но не был сиротой Владимир Мономах, в 13 лет с отцовской дружиной отправляясь в опасный путь по земле вятичей. И младший сын Игоря Святославича, Олег, в десять лет отправившийся с отцом на половцев, тоже сиротой не был.

Где место сыну князя? С обряда постригов, что совершали над трех-, пяти-, семилетним мальцом, его место с мужчинами, с воинами. С отцом.

Мы ведь уже знаем («Сфенг»!), что летопись называет не всех сыновей Святослава Храброго. Так что он вполне мог быть, этот действительно «отличавшийся размерами тела» от прочих воинов вождь русов. Мы даже не знаем его имени. Просто Княжич…

У молодости острые глаза. И Княжич – так уж случилось – первым заметил, что воевода болгарских язычников-скамаров заваливается в седле, пробитый стрелой. Что его молодцы, увидев это, начинают придерживать коней. А то и вовсе поворачивать.

Они сейчас побегут!

Княжич помнил, что рассказывал ему на привале старый скамар. Они никогда не сходились с латниками ромеев или царской дружины в открытом бою. Для них это – смерть. Поход вместе с «братушками господаря Светослава» – первый, в котором не они бегут от латников, а те убегают от них.

И еще Княжич помнил: «Велик зверь, а головы нет – так и полки без князя». А отец не успеет. Они с дядей Глебом – там, в переднем полку. И если сомнут болгар – ромеи пройдут в тыл и ударят им в спину…

У него был хороший печенежский конь. Отец старался, чтоб у него было только лучшее. И старый дядька-боярин только отчаянно крикнул вслед, да пришлось пригнуться к гриве и пришпорить коня, уходя от пятерни гридня-телохранителя.

Они уже бегут!

Княжич, пришпоривая Печенега, несется туда, где разворачивают коней черноусые скамары. Сзади – топот коней телохранителей. Пусть, уже не важно, главное – другое, главное – успеть…

– Стойте! Стойте! Перун! Перун с нами, братья!

Услышали ли? Неизвестно. Откуда-то сбоку – гремящая железной чешуей скала – ромейский конник. В черной кудлатой бороде – белый оскал.

– Перун!

Меч, направленный нетвердой рукой подростка, соскальзывает с чужого шлема. В ответ взблескивает перечеркнувшая небо спата. И разрубленное пополам небо плещет кровью в лицо.

– Пер… ру…

Спафарий-оруженосец магистра Фоки спрыгнул с коня. Ну и мечи у этих нехристей! Да и ножны с перевязью в золотых бляхах тоже хороши. Просто грех будет оставлять ее на зарубленном господином варвареныше…

Тело Княжича лежало на погребальном костре. Тела дядьки и гридней – на другом. Только этим мог гневный князь-отец наказать их – отпустивших его первенца на верную гибель, хуже того – допустивших, чтоб с его тела содрали перевязь с ножнами, а из коченеющих пальцев вырвали меч. Тот самый меч, которым он, Святослав, некогда благословил сына. Тот, с которым в руках он принял смерть.

Как он предстанет теперь перед Метателем Молний? Что скажет ему Золотоусый? Да, можно положить на костер и иной клинок, но это будет… все равно что обвенчаться с сенной девкой вместо сговоренной невесты-княжны.

Даже себе Святослав не сознавался, что мыслями о мече отгоняет чудовищную боль. Сын. Любимый сын, первенец. Именно его он видел на престоле огромной державы посреди Переяславля Дунайского.

Боги, Боги мои, за что?!

Когда ему доложили о появлении греческих послов, погасшие было глаза князя страшно вспыхнули.

Вот кто ляжет на костер сына. В ногах, как рабы или собаки – те самые собаки, с которыми рабы Мертвеца равняют чтящих Древних Богов.

Он приказал позвать послов. Сел, наслаждаясь ожиданием. Какие у них будут лица, когда поймут, зачем их позвали сюда…

Но он вскоре забыл обо всем этом. Забыл, когда воин в доспехах с золотой насечкой, с пышными белыми перьями на шлеме шагнул вперед, держа на протянутых руках меч.

Тот самый меч.

Князь вскочил, почти не слыша голоса толмача: «Божественный Иоанн Цимисхий выражает соболезнование катархонту россов и посылает…»

Тот самый. Узор рукояти с переплетенными в поединке чудовищами. Имя кузнеца на голомени. Красная кожа ножен и бляшка в виде Сокола, знака Рюриков.

Его сын не один уйдет сегодня за небо. Не один.

Слезы, которых он тщетно ждал весь этот страшный вечер, хлынули на скулы. Он сморгнул.

– Передайте… – голос сорвался, – передайте мою благодарность… цесарю.

Возможно, вот так все и было. «Я не могу ничего доказать. Я вижу – это гораздо важнее».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.