Экспорт или смерть

Экспорт или смерть

Можно ли верить призывам к миру, если международные отношения построены почти исключительно на «экономическом эгоизме» каждого из народов?

Н. Головин, 1921 г.^{682}

Третий пункт вильсоновской программы, подводившей итоги Первой мировой войны, провозглашал принципом мира и процветания «устранение, по мере возможности, всех экономических барьеров и установление равенства условий для торговли между всеми государствами… членам(и) Лиги Наций… Эта статья, естественно, предполагает честную и добросовестную договоренность по вопросу о распределении сырья»^{683}.

Казалось, что у европейцев и особенно Великобритании, проповедовавшей принципы свободы торговли на протяжении веков, провозглашение либеральных принципов должно было найти полную и безоговорочную поддержку. Однако реакция британцев оказалась прямо противоположной. Советник американского президента Э. Хауз сообщал о ней своему шефу в 1919 г.: «Почти тотчас по приезде в Англию я обнаружил неприязнь к Соединенным Штатам. Англичане, как всегда, сердечны и гостеприимны к каждому американцу в отдельности, но в целом они нас не любят… Хотя Британская империя намного превосходит Соединенные Штаты по площади и населению и общая сумма их богатств, вероятно, больше наших, все же мы находимся в гораздо более благоприятном положении. Вот почему отношения между этими двумя странами начинают приобретать такой же характер, как отношения между Англией и Германией перед войной»^{684}.

Понять британцев было можно, Америка заговорила о «равенстве условий для торговли», в то время как европейские страны и США обладали явно неравными возможностями, для их реализации: За годы Первой мировой американский экспорт вырос в 3,5 раза и в результате сравнился с экспортом всех европейских стран вместе взятых. Устранение торговых границ европейских империй разоренных войной открывало для всесокрушающей экономической и промышленной мощи Соединенных Штатов неограниченный рынок сбыта. По торговой монополии Великобритании уже звучал похоронный звон.

Но Юнион Джек, реявший над четвертой частью земной суши, сдаваться не собирался. Э. Хауз в те дни проводил прямую аналогию между теми силами, которые привели к Первой мировой войне и теми, которые толкали мир ко Второй: «Благодаря своей промышленности и организации Германия становилась первой державой в мире, но она утратила все из-за своей самонадеянности и недостаточного политического благоразумия. Кто же повторит эту колоссальную ошибку: Великобритания или Соединенные Штаты?»^{685}.

Узнать «кто» в то время не удалось, поскольку в США нашлись свои противники свободы торговли, которые провалили подписание Америкой Версальского договора. Вашингтон вернулся к своей традиционной политике, которой он придерживался со своего рождения, и которая до сих пор приносила ему процветание. Эта политика базировалась на двух принципах «блестящей изоляции» и жесткого протекционизма. У. Липпман в «Нью-Йорк уорлд» в 1920-е годы так определял принципы «блестящей изоляции»: «Судьба Америки в основном не связана с судьбой Европы. Пусть Европа вариться в своем собственном соку… Мы можем продавать Европе и ничего не покупать у нее а если Европу это не устраивает, это ее дело… ей же будет хуже»^{686}. Это были не просто слова ведущего американского политического обозревателя того времени, это были слова отражавшие национальную политику правящих кругов США, принявших в 1922 г. закон Фордни — Маккумбера, по которому доля облагаемого пошлинами импорта выросла в 7 раз (с 6 до 42%)^{687}.

Одновременно на внешнем рынке Америка продолжила свое успешное наступление начавшееся в Первую мировую. Обладая подавляющим промышленным и финансовым превосходством, накопленным за время войны, Америка уверенно вытесняла европейцев с их традиционных рынков. Например, британский посол в Аргентине в 1929 г. писал: «Аргентину следует считать важной частью Британской империи… Америка Гувера намерена господствовать в Латинской Америке всеми правдами и неправдами. Но на их пути стоят главным образом британские интересы. Америка либо выкупит их, либо выдворит англичан вон»^{688}. В 1920-е гг. США теснит Великобританию даже из ее собственных доминионов. 

Доли экспорта Англии и США в торговле отдельных стран^{689}

Однако к концу 1920-х европейские страны, по мере их восстановления после Первой мировой, стали постепенно возвращать утерянные позиции. Вашингтон, почувствовав в этом угрозу, предпринял ответные меры. Первый шаг был сделан на валютном рынке. Росту экспорта европейских стран способствовало ослабление их валют во время войны. И США энергично поддержали установление золотого стандарта в Великобритании, что резко повысило стоимость фунта и остановило рост британского экспорта. К аналогичным результатам привело введение, при поддержке Вашингтона, золотого стандарта во Франции.

Другой мерой давления на европейских конкурентов явилась поддержка Соединенными Штатами экономического развития Германии. Лондон в своих интересах предпринял аналогичные меры. Англо-американское экономическое соперничество стало настолько привычным в 20-е гг., что экономическое усиление Германии поначалу не воспринималось сторонами как серьезная угроза. Между тем Германия воспользовавшись представившимся случаем, смогла не только значительно усилить свою экономику, но и проводить самостоятельную политику. Уже к 1927 г. экспорт из Германии, несмотря на потерю в результате поражения в Первой мировой основных промышленных районов Эльзаса, Лотарингии, Силезии и т.д., превысил объемы экспорта в довоенный период. По объемам экспорта Германия делила второе и третье место в мире с Великобританией. В результате сформировалась система тройственного экономического соперничества Англии, США и Германии, что позволяло всем его участникам играть на противоречиях соперников.

Резкое обострение борьбы произошло с началом Великой депрессии. Единственная возможность преодоления кризиса перепроизводства виделась в увеличении экспорта. Американская промышленность бросилась искать новые рынки, что к июню 1930 г. привело к ((«невероятной экспансии за границу»… «Сделать внешний рынок внутренним» — сейчас излюбленный лозунг в Вашингтоне, часто муссируется специальной экономической печатью», — сообщал советский представитель из Вашингтона^{690}.

Для защиты своего рынка в июле 1930 г. США вводят новый протекционистский тариф. Тариф Смута — Хаули поднял таможенные пошлины почти в полтора раза. (Таможенные сборы в % от объема облагаемого пошлинами импорта выросли с 40 до 65%)^{691}. Швейцарский банкир Ф. Сомари еще в 1926 г. предупреждал о такой возможности: «Сейчас мы находимся в условном состоянии покоя. Но это лишь затишье перед бурей. Как можем мы, европейцы, справиться с такой мощной силой, как Соединенные Штаты, владеющие избытком, как в торговле, так и в счетах движения капитала?… Но берегитесь, Америка — самый выдающийся в мире протекционист. Она немедленно закроет двери, когда Европа постучится в них со своими экспортными товарами…»^{692}. Введение протекционистских тарифов крупнейшей экономикой мира, являющейся к тому же мировым кредитором, было ничем иным, как объявлением США торговой войны всему миру.

О последствиях подобной политики английский историк Дж. Сили пророчески предупреждал во время торговых войн кануна Первой мировой войны: «Торговля, веденная таким способом, почти тождественная с войной, почти не может не повлечь за собой войны»^{693}. Пока же мировой экспорт рухнул, сократившись в 3 с лишним раза[74].

Экспорт в 1913–1940 гг., в млн. долл., в ценах 1928 г.^{694}

Европейские страны предприняли ответные меры. В Англии правительство Болдуина впервые в истории страны стало проводить политику на введение протекционизма. Определенный опыт уже имелся. Некоторые, весьма ограниченные протекционистские меры были введены в 1925 г. (по аналогии с мерами принятыми во время войны, но затем отмененными правительством Макдональда). «Отказ от фритрейда произошел в спокойной обстановке, без шума. Даже У. Черчилль не только не выступил в защиту фритреда, но и сам предложил 8 сентября 1931 г. внести протекционизм»^{695}. Для борьбы с американской торговой конкуренцией в 1931 г. был создан Стерлинговый блок, а с 1932 г. введены имперские преференции, включавшие 600 млн. человек. Сентябрь 1931 г. застал империю финансово компактной и самодостаточной, обладающей огромным замкнутым рынком, защищенным имперскими преференциями, дополненными в 1932 г. 20% таможенным тарифом^{696}. Закон о пошлинах на импортные товары от 03.1932 положил конец восьмидесятилетнему периоду свободной торговли Великобритании.

Аналогичные меры ввел Париж, но это мало помогло Франции. Ее экономика впала в продолжительную стагнацию, постепенно утрачивая свои позиции в мире. Тем временем между Великобританией и США с новым ожесточением развернулась борьба за рынки.

Экспорт в Британскую империю в % к 1929 г.^{697}

На европейском фронте набирала силу схватка между Германией и Францией. О ее причинах еще в 1919 г. писал Дж. Кейнс, утверждавший, что «Германская империя была в большей степени построена углем и железом, чем «железом и кровью»»^{698}. Однако по Версальскому договору вместе с потерей Эльзаса и Лотарингии Германия потеряла 75% добычи железной руды. При этом кокс и вся металлургическая промышленность остались на территории Германии. Кейнс полагал, что в данном случае политическое решение Версаля оказало губительное влияние на всю экономику Европы, где «национализм и частные интересы позволили проложить новые экономические границы»^{699}.

Отторжение Лотарингии нанесло Германии сокрушающий удар, отмечал Э. Генри: «Лотарингия — естественный источник железной руды для Германии, которая отлично шихтуется с рурским углем. Отход Лотарингии к Франции потряс все здание германской тяжелой промышленности… Вся экономическая система Германии основана в первую очередь на металлургической утилизации угля, на производстве стали… «Могучие «вертикальные» концерны Рурских королей, которые начинаются с угольной шахты, а заканчиваются машиностроительными и электротехническими предприятиями, без собственной базы железной руды находятся как бы в блокаде»^{700}. Но с Лотарингией Германия потеряла не только железную руду. «Комите де форж» конфисковал и лучшие сталелитейные предприятия германских концернов в Лотарингии…, которые стоили сотни миллионов марок. «Комите де форж» развил на основе этих приобретений новую мощную французскую стальную промышленность, которая готова проглотить Рур с его углем^{701}.

«Стальная продукция Франции составляла до войны 4,7 млн. т., т. е. четверть германской, которая составляла 18,6 млн. т (в 1931 г. она составляла уже 7,7 млн. т, почти столько же, сколько германская — 8,4 млн. т). И в то же время «Комите де форж» ведет правильную осаду германского угольного синдиката. Он, во-первых, все время гонит вверх цены на железную руду, за которую должна платить Германия… французские железные магнаты не только монополизировали всю лотарингскую руду; они систематически «объединяются» с другими крупными мировыми производителями железа, чтобы поставить Германию перед лицом единой международной железной монополии… Франция начала железную блокаду Германии, и в этом кольце уже задыхается Тиссен»^{702}.

Но Франция идет еще дальше, продолжал Э. Генри, она пытается отрезать от Германии ее источники угля. «Комите де форж» держит в своих руках Саарскую область и систематически переводит французские сталелитейные предприятия с рурского кокса на саарский… соответственно сократились заказы французской стальной промышленности на германский уголь… Это — вторая атака беспрерывно растущего лотарингского стального концерна на Эссен и Дюссельдорф, на самое сердце тиссеновской системы^{703}.

«Третья атака ведется непосредственно на германские сталелитейные заводы, на промышленные изделия Рура. Уже создан европейский синдикат, который объединяет почти все крупнейшие сталелитейные предприятия континента для совместного регулирования производства и экспорта (так называемый Континентальный стальной картель). Внутри этого картеля «Комите де форж» организует единый фронт всех национальных групп, чтобы сократить производственные и экспортные нормы Рура и задушить тиссеновское и крупповское производство стальных изделий…»^{704}

«В результате рурская тиссеновская группа оказалась, как бы в тисках. На каждой конференции европейского стального синдиката Тиссен делает попытку добиться повышенных квот для германского производства и экспорта. Лотарингия в каждом таком случае накладывает свое вето, а с ней все ее вассалы. Тиссен не может уйти из европейского картеля. Это привело бы к настоящей войне всех против всех… Вторжение Америки и Англии на беззащитный европейский рынок — страшная опасность, перед которой меркнет все остальное: Тиссен поэтому не может идти на срыв континентального соглашения. Но он не может также бесконечно отступать перед Францией. Слишком велики его производительные силы; его уголь нуждается в рынках; его гигантские стальные предприятия и сверхмощные машины должны приносить прибыль и оплачивать амортизацию. Он должен освободиться от этих цепей, он должен расчистить себе путь любыми средствами, во что бы то ни стало. Он должен прорвать кольцо французской блокады…» — так описывал состояние одного из главных экономических фронтов в Европе в то время Э. Генри^{705}.

Экспорт для Германии, отмечал Э. Генри, был вопросом жизни и смерти: «Германская машиностроительная промышленность может продать только треть своей продукции внутри страны, электротехническая — несколько больше. Рур должен поэтому открыть или пробить путь на мировой рынок… Он может добиться этого лишь в ожесточенном состязании с другими странами, которые производят и экспортируют те же товары, — в первую очередь, с Англией и Америкой»^{706}. Сам стальной магнат Ф. Тиссен заявлял: «Экспорт — одна из важнейших потребностей Германии… обеспечение удовлетворительного экспорта Германии было бы единственным прочным базисом благосостояния страны… что бы жить на своей земле, восьмидесятимиллионный народ нуждается в экспортной торговле»^{707}.

Великая депрессия, вызвавшая обострение англо-американского соперничества дала новый шанс для развития германского экспорта. Например, в 1934 г. Лондон пошел на подписание платежного соглашения с Берлином, по которому последний получал серьезные валютные льготы^{708}. Британские уступки привели к проникновению Германии не только на рынок Англии, но и на рынки Латинской Америки, и Британской империи. К 1936 г. экспорт из Германии в Великобританию вырос в 4 с лишним раза, по сравнению с 1933 г^{709}. Германия уверенно выдавливала Англию и с европейского рынка. К 1937–1938 гг. Германии удалось полностью оттеснить Англию в ввозе металлических изделий в Италию и Швейцарию и занять главенствующее положение в импорте Португалии, Голландии, Бельгии, Дании, Швеции и Норвегии^{710}.

Политика экономических уступок Англии в отношении Германии подстегивалась активностью США в этом вопросе. Так в конце 1936 г. Вашингтон пытался сепаратно договориться с Берлином за счет предоставления ему средств для стабилизации экономики. Англия в ответ усилила политику «умиротворения» Германии, с начала 1937 г. надеясь достигнуть с ней собственного экономического соглашения. В 1937 г. США предложили провести конференцию для выработки мер по обеспечению равного доступа к сырьевым ресурсам в духе политики «открытых дверей», что вызвало негативную реакцию Англии, являвшееся собственником значительной части этих ресурсов. В ответ США и Германия провели в ноябре 1937 г. переговоры в Сан-Франциско о разделе мировых рынков, но в условиях экономического спада в США и более чем щедрых английских предложений Германия уклонилась от каких-либо конкретных договоренностей^{711}.

В торговле со странами Восточной и Центральной Европы Германия широко использовала клиринг, вовлекая их в свою экономическую орбиту. Германия платила им выше рыночной цены за сельхозпродукцию, а те использовали прибыль на приобретение германских промышленных товаров. «Даже Чехословакия, где существовал относительно зрелый индустриальный сектор, не могла устоять перед немцами, поскольку Запад, особенно после Великой депрессии, закрыл свои рынки для стран Восточной и Центральной Европы…» и «к концу 30-х гг. Германия вытеснила с рынков Юго-восточной Европы Англию и США»^{712}. Подобная экономическая экспансия, по мнению президента Рейхсбанка Я. Шахта, не могла обойтись без последствий. В августе 1936 г. Шахт с тревогой говорил: если Германия «будет расширять свое влияние в Европе, (она) столкнется, а быть может, даже начнет войну с Соединенными Штатами»^{713}.

Тем временем Германия теснила Соединенные Штаты даже на собственном Американском континенте. В Южной Америке шла настоящая американо-германская торговая война. Уже в 1936 г. Рузвельт провозгласил необходимость образовать в Южной Америке «единый фронт стран Западного полушария против европейской экономической агрессии»^{714}. Для отвлечения внимания европейцев от Американского континента в конце 1936 г. Вашингтон предложил создать европейский консорциум для эксплуатации бассейна реки Конго. Против выступила Англия, которая способствовала срыву этого плана. Борьба продолжилась в 1937 г., когда госсекретарь К. Хэлл пригрозил Бразилии прекратить закупки кофе, если та пойдет на заключение с Германией двустороннего договора и кредитного соглашения. Но, несмотря на отчаянное сопротивление североамериканцев, Германия завоевывала американский рынок. По словам английского историка Дж. Фуллера, проводимая Гитлером «политика бартерных соглашений и субсидирования экспорта нанесла смертельный удар британской и американской торговле»^{715}.

Доля стран во внешней торговле Латинской Америки (%)^{716}

Сотрудничество Германии с южноамериканскими странами выходило за рамки обычных торговых отношений. Опутанные американскими долгами, южноамериканцы с энтузиазмом воспринимали атиростовщические политические идеи фашизма. У. Додд в то время с беспокойством писал: «Германо-итальянская пропаганда в Бразилии… приносит плоды в виде фашистской диктатуры. Новый диктатор Варгас объявил об отказе платить проценты по американским займам и возместить долги…»^{717}. Нацистская партия в Чили сообщал Додд, «насчитывает 35 тысяч членов, и чилийское правительство предполагает, что через один-два года Чили станет колонией Германии»^{718}. Тревожные сообщения об успехах немцев, по словам Додда, поступали из Аргентины и Колумбии. Не случайно летом 1938 г. в США был создан Объединенный комитет в составе представителей госдепартамента, военных и деловых кругов для проведения контрмер против германской экономической и политической экспансии в Латинской Америке. Но к 1938 г., так же, как и накануне Первой мировой войны, становился фактом рост германского экспорта в… самих США!

Счеты между странами уже имели свою историю. Еще 1 января 1898 г. германский посол Хольлебен сообщал из Вашингтона: «Противоречия между Германией и Соединенными Штатами в экономических вопросах, все более и более обостряющиеся со времени великого подъема, испытанного Германией в качестве экономической силы… Сейчас Германия в здешней прессе и в обывательских разговорах является, безусловно, самой ненавидимой страной. Эта ненависть относится в первую очередь к стесняющему конкуренту, но она переносится также на чисто политическую почву. Нас называют бандитами и грабителями с большой дороги. То обстоятельство, что недовольство против нас заходит так далеко и проявляется сильнее, чем против других конкурентов, объясняется здесь страхом перед нашей возрастающей конкурентоспособностью в хозяйственной области и перед нашей энергией и возрастающей мощью в области политической»^{719}.

Стремительный экономический рост Германии обеспечивался, прежде всего, за счет введения Гитлером жесткой мобилизационной политики, т.е. увеличения накоплений, за счет снижения потребления. В результате общий объем производства средств производства в Германии составил в 1938 г. 37,5 млрд. марок, тогда как в Англии — 25,4 млрд. марок, во Франции — 10,9 млрд. марок. Удельный вес Германии в мировом промышленном производстве вырос с 8,3% в 1932 г. до 13,3% в 1939 г. (в границах 1937 г.). Несмотря на то, что к 1937 г. США вновь удалось вырваться вперед и увеличить свой отрыв от основных конкурентов по объемам совокупного экспорта, по доле в мировом экспорте готовых изделий — 18,2%, Америка занимала лишь третье место. Первое и второе делили Германия и Англия по — 20,8%. К 1938 г. Германия обогнала Англию в доле экспорта машин — 24% к 23% соответственно. В итоге Германия и экономически связанные с ней страны образовали третий торговый блок, основанный на клиринге и двусторонних финансовых отношениях. К 1938 г. Германия укрепилась на третьем месте в мировом внешнеторговом обороте.

Доля стран в мировой торговле, %^{720}

Попыткой объединения международных усилий в борьбе с обострением мировой торговой войны стала Лондонская мировая экономическая конференция 1933 г. В ней приняли участие 66 государств и международные организаций (Лига Наций, Международный блок труда и др.). Главной темой конференции было преодоление Великой депрессии, что в первую очередь касалось вопросов: международной денежно-кредитной политики, цен и движения капиталов, торговли и тарифов… Однако, по мнению Ф. Рузвельта, договориться было невозможно, поскольку «на экономической конференции в Лондоне слышны голоса только тех, кто выступает за «экономический национализм»^{721}. При этом сам президент требовал от европейцев «ввести льготные тарифы», открыть «рынки для нашей избыточной продукции»^{722}.

Советское правительство в те дни внесло предложение о принятии пакта об экономическом ненападении, исходя из экономической взаимозависимости стран всех континентов. М. Калинин писал по этому поводу Ф. Рузвельту: «военное и экономическое нападение одной страны на другую задевает интересы не только этих двух стран, но и всех прочих стран, усиливая существующий экономический хаос»^{723}. В ответ Рузвельт фактически заявил, что борьба с депрессией это собственное внутреннее дело каждого государства^{724}. Международная экономическая конференция 1933 г. в Лондоне провалилась из-за позиции США по таможенным тарифам и девальвации доллара. Указывая на силы, которые привели к провалу конференции, один из членов французской делегации писал: «В Лондоне на минуту приподнялся занавес, обычно скрывающий сцену от взоров народа. И мы увидели на ней «деус экс махина» современной политики, подлинного хозяина демократий, считающихся суверенными: финансиста, денежного туза»^{725}.

Торговая война вступала в новую фазу, вызывая политическое напряжение между странами. Уже в октябре 1934 г. американский посол У. Додд отмечал: «английское правительство все враждебнее относится к Соединенным Штатам, хотя и не помышляет о войне, так что нет никаких надежд заключить пакт между Англией и Соединенными Штатами»^{726}. У. Черчилль назвал американцев «высокомерными, исконно враждебными в отношении нас (англичан) и стремящимися к доминированию в мировой политике»^{727}.

В марте 1935 г. Я. Шахт предупреждал: «Английское правительство использует дешевый фунт стерлингов в целях борьбы с американскими промышленниками, которые, монополизировав рынки внутри Соединенных Штатов, стараются теперь прибрать к рукам английскую колониальную торговлю. Дешевый фунт стерлингов — это средство борьбы против американских высоких таможенных тарифов… Если стабилизация не будет проведена, нас ждет экономическая катастрофа…»^{728}. Спустя три дня один из французских экономических журналов заявил, что американское посольство в Берлине «рекомендовало Соединенным Штатам не делать долгосрочных капиталовложений в Германии, предсказывая, что Гитлер останется у власти всего несколько лет, что война неизбежна и надвигается экономическая катастрофа»^{729}. У. Додд категорически отказывается от того, что он посылал подобные сообщения, но в данном случае показателен сам факт появления подобной статьи.

Банкира и дипломата Н. Дэвиса, занимавшегося подготовкой конференций по разоружению, в конце 1937 г. волновал уже только один вопрос: «Смогут ли Соединенные Штаты, Англия, Франция и Россия по-настоящему сотрудничать? Если да, то можно будет остановить японцев и в конце концов принудить европейских диктаторов занять более мирные позиции. Можно ли говорить о шансах на сотрудничество, если Англия до сих пор не может прийти к соглашению с Соединенными Штатами даже по вопросам торговли?»^{730}.

Попытки сближения все же были. Так, продолжая добиваться договоренности с Германией, Англия 17 ноября 1938 г. заключила с США торговый договор, предоставив Штатам режим наибольшего благоприятствования, что приоткрыло для американской экономики дверь в Британскую империю. Однако англосаксонский союз нарушал мировое равновесие и автоматически вел к обострению отношений в Европе. В ответ Париж и Лондон предложили Берлину возможности взаимного финансово-экономического сотрудничества, разграничения сфер влияния и интересов. Лондон предлагал крупные кредиты, а Париж был готов открыть свою колониальную империю, для ее совместной эксплуатации. Интенсивно обсуждалось создание англо-германских и франко-германских консорциумов для совместной экспансии на мировом рынке. 22 февраля 1939 г. Чемберлен заявлял: «Сближение между Англией и Германией в области торговли окажется лучшим и быстрейшим путем для достижения взаимопонимания между обеими странами»^{731}. Аналогичные переговоры британские и французские представители в январе-феврале вели с Муссолини в Италии.

В марте 1939 г. в Лондоне прозвучала речь министра внутренних дел С. Хора. Министр призывал: «Что, если бы в обстановке возросшего доверия был осуществлен пятилетний план, неизмеримо более великий, чем любой пятилетний план, который в последнее время пыталась реализовать любая отдельная страна? Что, если бы в течение пяти лет не было ни войн, ни слухов о войнах, если бы народы Европы могли отдохнуть от давящего их кошмара и от сокрушительной тяжести расходов на вооружение? Разве не могли бы они в этом случае использовать все поразительные открытия и изобретения нашего времени для создания золотого века, в котором бедность была бы сведена к крайнему минимуму, а общий уровень жизни поднят до небывалой высоты? Для вождей мира здесь открывается величайшая возможность. Пять человек в Европе, если бы они были связаны единством цели и действия, могли бы в невероятно короткий срок перестроить всю мировую историю… Пять человек — это Чемберлен, Даладье, Гитлер, Муссолини и Сталин». Рузвельта, как видим, — пишет С. Кремлев, — Хор в компанию не брал^{732}.

Правда Сталин, да и Россия вообще, для многих в Европе казались немыслимым перебором. Русские, тем более «красные» представлялись не потенциальными партнерами, а скорее угрозой европейской цивилизации. Не случайно Лондон и Париж предприняли целенаправленные шаги по срыву германо-советских переговоров. Взамен Франция 11 марта 1939 г. предложила Германии заключить обширное экономическое соглашение. А 14 марта в Дюссельдорфе было подписано англо-германское картельное соглашение, которое давало возможность изменить торговую структуру мира в пользу англо-германских монополий, отказ США присоединится к нему, мог вызвать совместные ответные действия Англии и Германии^{733}.

Сближение Лондона и Парижа с Берлином и Римом не осталось не замеченным в Вашингтоне. Очевидно именно оно вызвало недовольное замечание Г. Икерса, министра внутренних дел в правительстве Рузвельта, который еще 3 февраля писал: «Могу Вас заверить в том, что Англия и Франция руководствуются в своей внешней политике эгоистическими интересами корыстолюбивого привилегированного класса»… «Уверяю Вас, что Англия и Франция с большей выгодой для себя воспользовались нашей наивностью, втянув нас в ту, Первую мировую войну, которая к нам не имела никакого отношения. Они задолжали нам миллиарды долларов, которые они сейчас отказываются платить и никогда не заплатят»^{734}. И в марте 1939 г. США вводят запретительные, по сути, тарифы на германские товары^{735}. Англии и Франции фактически был выставлен ультиматум с Америкой против Германии, или с Германией против Америки.

Германский посол в Англии Дирксен определял суть происходящего в своем письме Риббентропу 20 февраля 1939 г.: «Перед британским правительством стоит следующий вопрос: должна ли английская торговая политика тащиться на буксире у Соединенных Штатов, или же ей следует попытаться сохранить свою независимость с помощью более тесного сотрудничества с Германией и, соответственно, с Европой? Эта альтернатива возникла в результате американского давления на Англию и общей нестабильности мирового хозяйства. Еврейские финансовые магнаты в Соединенных Штатах хотят заставить Англию идти вместе с Америкой и удержать Англию от сотрудничества с тоталитарными государствами»^{736}.

Непримиримые разногласия между основными противоборствующими сторонами определялись их жизненными приоритетами: Великобритании для сохранения своего статуса Великой Державы жизненно важным было сохранение ее величайшей в мире колониальной империи. Будущее США заключалось в разрушении имперских барьеров европейских держав и открытии мирового рынка для неограниченной американской экспансии. Положение США наглядно демонстрировали слова, сказанные во время выступления в сенате в сентябре 1939 г. сенатором К. Питтменом: «Положение с промышленным производством и занятостью в нашей стране столь плачевно, что дальнейшие препятствия на пути экспорта приведут к банкротству значительные промышленные районы США»^{737}.

Вместе с тем Великобритания и США еще обладали достаточными ресурсами, для того чтобы продолжать противостояние. Этих ресурсов не было у Германии. У Германии не было колониальной империи, как у Британии, не было таких богатств и возможностей, как у Америки. Германии удалось вклиниться в борьбу двух англосаксонских держав только благодаря их взаимной борьбе и отчаянной мобилизации собственной экономики. Но мобилизация — это исчерпание последних ресурсов и к 1939 г. они были почти полностью исчерпаны. Германия в отличие от Англии и США больше не могла ждать[75]. Указывая на этот факт в 1939 г., Л. Троцкий приходил к выводу, что: «…Гитлер не может разрешить своей исторической миссии иными путями. Победоносная наступательная война должна обеспечить экономическое будущее германского капитализма…»^{738}.

Гитлер совершено четко определял причины мировой войны: «В Германии перед войной самым широким образом была распространена вера в то, что именно через торговую и колониальную политику удастся открыть Германии путь во все страны мира или даже просто завоевать весь мир…». Но теория «мирного экономического проникновения» (экономической экспансии) потерпела поражение, мир уже был поделен между Великими демократиями. Для Германии оставался только один выход — «приобрести новые земли на Востоке Европы, люди знали, что этого нельзя сделать без борьбы»^{739}.

Направление экспансии задавала германская промышленность. Так, еще в 1934 г., Э. Генри указывал: «Вся тяжесть рурского блока и его надстройки, вся тяжесть германского хозяйства давит на него и толкает его с большой силой, чем когда-либо, на завоевание Востока»^{740}. Еще до прихода к власти Гитлер заявлял: «Восток будет для Западной Европы рынком сбыта и источником сырья»^{741}.

Восточное направление германской экспансии, казалось, давало шанс правящим кругам Великих Европейских Демократий сохранить свое доминирующее положение в мире. Л. Коллье, глава северного департамента британского Форин Офис, в год начала Второй мировой, в этой связи, говоря о политике кабинета Чемберлена, замечал: «…трудно избавиться от ощущения, что настоящий мотив поведения кабинета… указать Германии путь экспансии на восток, за счет России…»^{742}. А французская «Matin» на первой полосе открыто призывала: «Направьте германскую экспансию на восток… и мы на западе сможем отдохнуть спокойно»^{743}.

Однако прежде, чем обратиться к Востоку Гитлер, обеспечивая свои тылы, направил свой взгляд на Запад. Благо положение противника и без того было критическим, подготовка к войне обескровила его финансы. Уже в ноябре 1939 г. У. Буллит сообщал: «Я чувствую, что в ближайшие примерно 12 месяцев Франция и Великобритания истощат свои ресурсы иностранной валюты…»^{744}. Для прояснения ситуации в разгар советско-финской войны в середине февраля 1940 г. Вашингтон послал в Рим, Берлин, Париж и Лондон заместителя госсекретаря С. Уэллеса. По словам Ф. Гальдера миссия Уэллеса была направлена на сбор информации и обсуждение вопроса о выделении «денег для поддержания европейских валют, чтобы помочь поставить на ноги европейскую торговлю» в обмен на «восстановление польского государства и Чехословакии в соответствии с Мюнхенским соглашением»^{745}. Общий итог миссии Уэллеса, зафиксирован им в конце марта 1940 г.: «Не существует ни малейших шансов успешного ведения переговоров между противостоящими сторонами».

Через полтора месяца — 10 мая немцы начнут наступление на Западе. Спустя всего восемь дней премьер министр Франции П. Рейно впервые предупредит, что «война может окончиться абсолютным поражением Франции и Великобритании»^{746}. О банкротстве Англии 23 ноября 1940 г. впервые открыто заявит британский посол Лотиан: «Англия подошла к черте»^{747}. По Черчиллю это звучало, как «мы ободраны до костей». Даже нападение Германии на СССР 22 июня 1941 г. ненадолго добавит оптимизма У. Черчиллю. В августе того же года он отправит Рузвельту письмо, которое последний назовет «одним из самых пессимистичных посланий британского премьера». В нем Черчилль выражал сомнение, что СССР выстоит^{748}.

* * *

Между тем Соединенные Штаты не спешили прийти на помощь. Это обстоятельство укрепило подозрения Скидельски, биографа Дж. Кейнса в том, что целью Вашингтона является уничтожение Британской империи^{749}. Рузвельт, по его мнению, ненавидел Британскую империю, не доверял английской аристократии и «подозревал Форин Офис в профашистских симпатиях»^{750}. Н. Шэксон дополняет картину, указывая на «американские стереотипные представления о британцах как о страшно коварных, лицемерных имперских манипуляторах, всегда готовых облапошить бедных американцев при первой возможности»^{751}. Не случайно, по мнению Кейнса, администрация США действовала очень расчетливо: «прежде чем оказать помощь», она приняла все мыслимые меры предосторожности и, лишь убедившись, что британцы «очень недалеки от банкротства», решили сделать необходимые поставки^{752}.

У Великобритании к тому времени уже не оставалось выбора, и она была вынуждена идти до конца, подписав 14 августа 1941 г., предложенную США, «Атлантическую хартию». Хартия, под лозунгами стремления к всеобщему процветанию, миру и безопасности, «экономического развития и социального обеспечения», при котором «все люди во всех странах могли бы жить всю свою жизнь, не зная ни страха, ни нужды» — фактически повторяла «14 пунктов» В. Вильсона, требуя права наций на самоопределение и самоуправление; свободы торговли и равного доступа к мировым сырьевым источникам; свободы морей; ограничения вооружений стран агрессоров. Заявленные свободы буквально хоронили британскую и французскую империи, их колониальные системы и монополии.

Хартия шла дальше. Ф. Рузвельт отказался от создания предложенной У. Черчиллем новой международной организации. Рузвельт заявил, что он «против создания новой Ассамблеи Лиги Наций, по крайней мере, до тех пор, пока не пройдет определенное время, в течение которого международные полицейские силы, состоящие из войск США и Англии, не проведут соответствующую работу»[76]. Какую? — В хартии указывалось, что «Англия и США будут также помогать и поощрять все другие осуществимые мероприятия, которые облегчат миролюбивым народам избавление от бремени вооружения». В мире должны были остаться только две, вернее одна «миролюбивая» страна, несущая это бремя[77]:

В начале 1940 г. в Англии был создан «Комитет Мод», целью которого была разработка … атомной бомбы. Как явствует из письма министра авиационной промышленности Мур-Брабазона лорду Хэнки, председателю научного консультативного комитета английского военного кабинета, министр считал, что, «обладая этим оружием. Соединенные Штаты и Англия могут управлять всем миром. Подавляющее превосходство ударной мощи… даст возможность международным полицейским силам не допустить, чтобы другие страны осуществили разработку атомной бомбы»^{753}.

Весь вопрос состоял в том, кто будет руководить новой коалицией? Вопрос разрешился на вашингтонской конференции «Аркадия» в декабре 1941 г., где Рузвельт, по словам Гопкинса, добился невозможного — «опустил англичан в ад» и в конечном счете добился желаемого. Суровая реальность, — пишет А. Уткин, — предстала перед англичанами во всей своей жестокой наготе: западная коалиция будет управляться из Вашингтона. Создаваемый здесь штаб вооруженных сил коалиции будет находиться под патронажем американского президента^{754}. Личный врач Черчилля лорд Маран с грустью записал в дневнике в те дни: «Американцы добились своего… Они поступили бы более мудро, если бы не толкали нас так бесцеремонно в будущее»^{755}.