Кенигсберг произвел ужасающее впечатление своим полным разрушением

Кенигсберг произвел ужасающее впечатление своим полным разрушением

Узкая коса, ведущая к Пиллау, вся была исковеркана воронками от снарядов, выжженным лесом. Кое-где ухали взрывы обнаруживаемых нашими группами мин и бомб. Воздух содрогался, тянуло гарью. Наконец - Пиллау, на рейде - наши миноносцы, подошедшие из Кронштадта. Вокруг порта - кладбище чужих и своих танков и исковерканных батарей. Здесь еще недавно шла жаркая битва. Немцам некуда было деваться, тупик.

Затем мы проехали Данциг[141]. Замечательная набережная - дома с ганзейских времен, северное барокко, готика. Осталось немало населения. Наша военно-морская форма привлекала внимание. «Вы англичане или американцы? - спрашивали нас. - О! Хорошо, что вы не англичане, ведь это они разрушили с неба наш чудесный мирный город. Мы же всегда были независимым, вольным городом - мы не участники войны. И вот сперва Гитлер проглотил нас, как удав, потом союзники добивают наш милый, наш прекрасный Данциг». Я вспомнил, что формально угроза войны усилилась из этого города.

Мы катили по Северной Померании, встречая чудесные городки с кирхами и ратушами. Пустынно, люди ушли, оставив усадьбы, и только в городских домах кое-где показывались старики и старухи, робко и отчужденно озиравшиеся на победителей. Вечером пересекали большой лес и видели в свете фар перебегавших дорогу косуль и оленей. Шофер говорит, что это заповедник; тут охотились фашистские вожди.

Наконец, маленький городок Трептов, где в очень благоустроенной больнице расположился военно-морской госпиталь.

Через день мы поехали дальше, переправились через Одер, в Свинемюнде, тут находился большой госпиталь; это знаменитый курорт, порт, огромный пляж, усеянный обломками кабин. Мы тогда еще не бывали за границей и потому смотрели на благоустроенный и хорошо сохранившийся город с особым интересом. В госпитале нас кормили свежим творогом со сметаной. Начальник госпиталя, предприимчивый военврач 3-го ранга, отлично поддерживал огромное хозяйство; кладовые ломились от провианта; были тут и сваленные в кучу картины в золотых рамах - их поснимали в особняках. К тому времени я интересовался лишь русской живописью.

Затем по автостраде от Штетина[142] мы, наконец, очутились в Берлине.

Берлин своим разрушением мог действовать только удручающе. Остатки жизни, однако, стремились преодолеть гибель. По улицам шли хорошо одетые краснощекие дети, подростки; наша форма приводила их в восторг, и они шли за нами, полные любопытства. Открылись какие-то лавчонки; по углам продавались штучно папиросы и спички (я вспомнил Москву периода Гражданской войны: «Ир-ра», «Ир-pa» рассыпная») и даже флакончики духов и мыло. Метро не действовало, рассказывали об ужасах гибели в нем десятков тысяч жителей во время штурма Берлина. Ходили лишь наши машины - на перекрестках стояли наши регулировщицы - с виду довольно славные девицы в красноармейской форме. Канализация и водопровод не действовали. В доме для приезжающих наших офицеров, где мы сперва остановились, во дворе был выкопан длинный ров и наложены поперек мостики - это была публичная уборная (орлом); невдалеке была устроена умывальная. Кучи отбросов валялись там и сям; их методически изучали мрачные немцы, выискивая куски хлеба, остатки консервов и т. п.