ПЕРВЫЙ АКТ ОТЧАЯНИЯ

ПЕРВЫЙ АКТ ОТЧАЯНИЯ

Итак, прорыв начался в 20.00 11 февраля. На улицах Баттхьяньи, Матраи, Варфок и Остром с наступлением темноты собрались огромные толпы людей. Многие из солдат, назначенных идти в первой волне прорыва, прибыли к месту сбора слишком поздно и не смогли пробиться в первые ряды через скопление из примерно 10 тысяч их же товарищей, назначенных во вторую волну, но уже успевших прибыть на место. Из-за этого большинство первых атак превратились в настоящую бойню и закончились неудачей, так как у атакующих не было достаточно сил для того, чтобы выполнить свои задачи. Один из участников тех событий капитан Гельмут Фридрих в своих воспоминаниях назвал их «первым актом отчаяния»:

«Внезапно узкие улочки квартала Визиварош оказались под минометным огнем… Постепенно обстрел усиливался. В воздухе носилось какое-то беспокойство. Слышались отрывистые команды. Крыши домов освещались сигнальными ракетами. После того как ракеты гасли, в переулках вновь наступала непроглядная тьма. Со всех сторон солдаты устремлялись только на север. И вновь минометный обстрел. Каждый пытается найти вход в дом, чтобы укрыться от него. Снова звучат команды. Гибнут товарищи. На тесных улочках усиливается толчея. В кромешной тьме все продвигаются вперед буквально на ощупь. Где-то впереди узкие переулки вышли на широкую и красивую улицу — это был бульвар Маргит, по которому проходила наша линия обороны. Прорыв должен был начаться там, где в каждом окне наготове нас поджидал русский. Там, где проспект расширялся, образуя транспортный узел, мы должны были совершить наш жест отчаяния. Это место называлось по-венгерски Сенатер, то есть площадь Сена (Сенная)… Наша атака начиналась в самых не подходящих для этого условиях! Для командиров общевойсковых частей это было удручающей попыткой к бегству, животным порывом спасти свою жизнь, актом отчаяния. На тот момент солдаты повиновались только инстинкту самосохранения. Никто не обращал внимания, что происходит в стороне. Между узкими зазорами в строю домов с обеих сторон видны отблески. Можно подумать, что идет мирная жизнь и это играют огнями витрины и рекламные вывески. Но на самом деле это разрывы гранат, огонь автоматных очередей и сигнальных ракет, которые взлетают в небо. Именно там находится передовая. Теперь даже Кулике и его адъютант попадают под власть животных инстинктов. Каждый ревет «вперед»! Справа и слева люди также одержимы желанием как можно скорее прорвать кольцо окружения. Они ведут себя как скоты, толкаются локтями, толкаются и пинаются».

Другой очевидец, эсэсовец Ганс Байер, вспоминал:

«Потом мы бросились вперед через открытое пространство. Вокруг раздается треск и шум. Мины рвутся перед нами, за нами и среди нас. Грохочут взрывы гранат, раздается пальба из пулеметов, тарахтят автоматы, щелкают винтовочные выстрелы. Кругом огонь. Времени на раздумье совсем не остается. Страх и мужество уступают место слепому желанию выжить. Передо мной встает горящий танк. Значит, впереди находится орудие, которое ведет огонь по этой человеческой массе. Оно бьет прямой наводкой. Тот, в кого попали, остался позади. Подобно леммингам, сталкивающим друг друга в море, толпа рвется вперед. Никакой дисциплины, никакого рационального поведения. Все ринулись по дороге, которая ведет к катастрофе».

Площадь Селля Кальмана и площадь Сена освещались советскими сигнальными ракетами. Из соседних зданий на первую группу прорыва обрушился шквал пулеметных пуль. Как вспоминал рядовой Петер Ноэль, «на площади Сена мы попали под сильный артиллерийский и минометный огонь и тут же стали нести огромные потери… Потом остатки нашего штурмового батальона пошли в атаку. Мы скользили и падали на лед, покрывавший площадь. Нам удалось укрыться между домами. За это время был обнаружен и уничтожен укрывшийся у здания ресторана «Тёрёкбастия» русский минометный расчет. В эти минуты невольного замешательства сзади стали напирать новые подразделения. Прорывающиеся шли вперед, в сторону нового здания больницы Святого Яноша».

Подполковник Алайош Вайда рассказывает о том, что происходило практически в том же районе города:

«То, что мне пришлось увидеть, выходит за рамки самого дикого полета фантазии. Площади были залиты светом, почти как днем, из-за множества трассирующих пуль, сигнальных ракет и прожекторов. Трассирующие пули оставляли за собой горизонтальные черточки света. Один за другим рвались снаряды. Не будет ни капли преувеличения, если я скажу, что повсюду лежали целые горы трупов».

Атака группы Кюндигера провалилась из-за нехватки личного состава. После нее советские солдаты отразили еще три атаки, которые осажденные предприняли сразу же вслед за первой. Тем не менее большей части тех, кто двигался в первой волне, направляясь на запад, к зданию Главпочтамта и району Варошмайор, удалось прорваться. Сюда относятся остатки батальона «Ваннай», личный состав которого заблаговременно собрался на улице Оштром, около площади Сена. Бойцы имели при себе белые маскировочные халаты, а также небольшие пакеты, в которых находились шоколад, коньяк или водка и жирная копченая свинина. У всех были стальные шлемы и ручные гранаты. В составе подразделения было несколько автоматчиков, вооруженных в том числе и советскими автоматами, к которым легко можно было достать боеприпасы. Трое из них, немец из Бессарабии, русин и венгр, проведший в русском плену десять лет, свободно говорили по-русски. Они несли лестницы, которые перекидывали через противотанковые траншеи, после чего получался импровизированный мостик. Они же осуществляли функции разведки и охранения: переговаривались с многочисленными группами русских солдат в темноте, после чего сразу же быстро отходили назад. Если путь был свободен, за ними шла основная часть бойцов подразделения. И, несмотря на все те адские препятствия на пути — артиллерийский обстрел, пулеметный и автоматный огонь, многие из числа тех, кто шел во второй группе, также сумели прорваться через русские кордоны и выйти к зданию Главпочтамта.

Несколько немецких (и, возможно, три венгерские) бронированных машин пошли на порыв через улицу Варфок.

Части из них, тем, что были нагружены боеприпасами и одеждой, удалось преодолеть 2–3 км пути, после чего они были оставлены экипажами. Но большинство машин было уничтожено перед советскими позициями. Еще одна группа в составе трех-четырех танков и нескольких бронетранспортеров попыталась прорваться через советские позиции на улице Варошмайор. Но не успела первая машина взобраться на баррикаду в начале улицы, как она получила прямое попадание снаряда. Экипаж погиб, а разбитый корпус машины заблокировал путь остальной группе. Танк унтер-офицера Эрнста Келлера вышел из строя с самого начала, так как кто-то насыпал в топливный бак сахар. Советские орудия, развернутые возле больницы Яноша, наносили прорывающимся тяжелые потери, делая их продвижение в этом секторе почти невозможным, пока не были уничтожены в результате неожиданной атаки одного из немногих уцелевших танков.

Маршруты прорыва в Буде.

В районе Варошмайор, около госпиталя Яноша и в Будадьёндьё прорывающимся группам удалось с помощью гранатометов «Панцерфауст» (фаустпатрон) вывести из строя несколько советских танков. Следует отметить, что советские бронированные машины стали вводиться в бой примерно после 21.00. Но солдаты могли нести с собой всего по 5–6 км груза, либо несколько ручных гранат, либо винтовку или автомат и к нему не более семи магазинов, либо, в редких случаях, «Панцерфауст». И лишь у очень немногих были ручные пулеметы, которые были тяжелыми и требовали расчета из двух человек, один из которых нес боеприпасы. В результате уже после первого километра марша многие остались совсем безоружными.

Начальник штаба венгерской 1-й бронетанковой дивизии капитан Фридьеш Вацек подробно рассказал об одном из эпизодов прорыва. Штаб дивизии и приданная штурмовая группа, в которую входили и саперы, в составе тридцати человек с автоматами попытались вырваться из кольца в районе площади Мехварт. Однако они встретили сильное сопротивление со стороны противника и были остановлены. Отряд вернулся на улицу Баттхьяньи и через площадь Сена вышел на улицу Ретек, когда вдруг загорелись два имевшихся в его составе танка. Опасаясь взрыва боекомплекта, солдаты укрылись в здании мясной лавки на углу. Там командир дивизии полковник Янош Вертешши, после того как он упал лицом вниз и сломал последний зуб, разочарованно вздохнул: «Сегодня не мой день». Ровно 30 лет назад в тот же день, во время Первой мировой войны, он, будучи пилотом самолета, попал в плен после того, как совершил вынужденную посадку. Вертешши три года провел в лагере для военнопленных, после чего ему удалось бежать. На этот раз, когда ему вновь предстояло оказаться в плену, полковник предпочел застрелиться, что произошло на следующие сутки. Между 22.00 и 23.00 группа вышла к перекрестку с аллеей Олас. Со стороны площади Селля Кальмана сюда приближалась огромная толпа, в том числе женщины с колясками, старики и прочие гражданские лица.

Вацек вспоминал:

«Вдруг с улицы Пашарети выкатились три танка, которые открыли огонь осколочными снарядами и трассирующими пулями по толпе. От них до тесно сгрудившихся людей было около 400 м. Каждый выпущенный снаряд забирал с собой по восемь — десять человек. Тот, кто пытался спрятаться, должен был в буквальном смысле слова идти по упавшим людям, которые заходились в истошном крике. Людская масса пыталась найти убежище в сгоревших домах. Танки все-таки удалось подбить из фаустпатронов. И толпа с криками «ура!» вновь ринулась вперед. Это была форменная мясорубка, которая превращала людей в фарш. Впереди опять появились советские танки. И опять началась бойня. Те, кому посчастливилось выжить, бежали на улицу Филлер, откуда устремлялись на северо-запад».

Первая волна прорывавшихся, состоявшая из нескольких тысяч солдат, пробилась через советские позиции на участке 180-й гвардейской дивизии и продвинулась примерно на 2,5 км по аллее Олас до Будадьёндьё. Однако их потери были так велики, что те, кто двигался за ними во второй волне, примерно в 22.00–23.00 выйдя к передовым позициям русских в районе площади Сена, боялись следовать за ними. Обер-лейтенант резерва Эрнст Швейцер, который служил в немецкой 13-й танковой дивизии, так описывал то, что происходило на площади Сена и на улице Лёвёхаз: «Мы смогли продвинуться вперед на 300–400 м в западном направлении, где попали в толпу бесчисленных солдат, искавших укрытия за похожим на конюшню зданием перед большим открытым пространством. Это и была передовая. Обойдя край здания, мы увидели, что площадь простреливается с обеих сторон русскими пулеметчиками и противотанковыми пушками. Куда ни глянь, все впереди было усеяно множеством трупов и телами раненых. Буквально у нас под ногами лежало с дюжину мертвецов. Все они были убиты, когда их выталкивали вперед из-за угла здания… Теперь нас самих толкают под пули те, кто напирает сзади. Не колеблясь ни минуты, я беру ручную гранату и кричу: «Вперед!» Мы бежим вперед через площадь, пытаясь спасти свою жизнь. Позади свистят пули, но нам сопутствует удача. За несколько секунд мы покрываем расстояние в 300 м, эту дорогу смерти. Теперь мы оказываемся в узком переулке, который образован пяти- и шестиэтажными зданиями. Но тут снова раздалась пулеметно-автоматная пальба. Нас обстреливают с верхних этажей. Мы наугад палим наверх, но кто знает, где укрылся враг?»

Многие из тех, кто пытался прорваться, оставили свои попытки именно здесь, поддавшись апатии. Один фельдшер вспоминал то, что происходило в тот день на площади Селля Кальмана:

«Тела убитых и раненые лежат в каждом подъезде и прямо на улице. Отовсюду доносятся стоны, крики, кто-то, плача, умоляет: «Пристрели меня, приятель, пожалуйста, пристрели». Потом просит еще более настойчиво: «Неужели у вас нет сердца? Пистолет здесь, у меня на боку. Пожалуйста, пристрели меня, потому что сам я не могу. У меня нет обеих рук».

Командир 13-й танковой дивизии генерал-майор Герхард Шмидхубер погиб на улице Ретек сразу же после прорыва через площадь Сена. Его тело, как и тела многих защитников города, бросили в противотанковый ров на улице Оштром. Где-то здесь совершил самоубийство и командир 22-й кавалерийской дивизии СС бригадефюрер Август Цеендер после того, как он потерял правую ногу. Командир 8-й кавалерийской дивизии СС бригадефюрер Йоахим Румор и трое из его офицеров также предпочли покончить жизнь самоубийством. Повсюду на улицах, которые вели из Буды, лежали тяжелораненые, умолявшие избавить их от мучений. Один из солдат отряда, которым командовал Билльнитцер и который вышел к площади Сена примерно к 23.00, вспоминает:

«В темноте, постоянно слыша звуки шедшего неподалеку боя, я старался постоянно держаться вблизи от «дяди Билла» (Билльнитцера) и его адъютанта. Было, наверное, примерно около полуночи. В самом центре площади горел средний танк с явно различимыми немецкими опознавательными знаками на броне. Пламя освещало всю площадь, и следы боя были хорошо видны. Отсюда началась первая попытка прорыва в сторону аллеи Олас. Повсюду мы видели мертвые тела и разбитые машины. Мы вышли к началу улицы, туда, где начиналась аллея Олас. За окнами первых этажей лежали раненые немецкие солдаты, которые клянчили у нас сигареты, чтобы хоть как-то облегчить свои страдания. Они рассказали мне, что попытка прорыва не удалась, что они видели большое количество убитых. В то время на улице было относительно тихо. Можно было расслышать потрескивание горящих машин и обрывки разговоров брошенных раненых».

Возле площади Мехварт советским войскам удалось на какое-то время остановить прорыв после того, как замаскированное в одном из кафе 76-мм противотанковое орудие открыло огонь в секторе между бульваром Маргит и районом Замка. Однако к 23.00 немцам удалось продвинуться на этом участке так далеко, что расчет бросил орудие и укрылся в одном из близлежащих зданий вместе с гражданскими лицами, которых советские солдаты заставляли носить снаряды к пушке. В результате вплоть до рассвета немецкие и венгерские подразделения и гражданское население продолжали просачиваться через образовавшуюся брешь в позициях противника между холмом Рожадомб, улицей Филлера и расположенным за ними парком.

Другим участком, на который пришлась попытка прорыва, оказались советские позиции в Будадьёндье, на улицах Вираньош и Тёрёквеш. Некоторым немецким подразделениям (в основном из состава 22-й кавалерийской дивизии СС) удалось прорваться на запад к улице Иштенхедь и холму Киш-Шваб-Хедь, а также улицам Нормафа, Матьяшакирая и Белы Кирая у Киш-Шваб-Хедь. Однако им не удалось пробиться к улице Хювёшвёльди, к северо-западу от Будадьёндье. Швейцер вспоминал:

«Мы нашли укрытие у входа в один из дворов. Всего через несколько минут здесь собралась большая часть офицеров из штаба дивизии. Почти все они, пытаясь отогреться, направились в подвал. Там они застали сидящую при свете свечи старушку, которую попросили показать место их пребывания на карте города… Меня же мучили боли от моего ранения, а потому я прохаживался туда-сюда по двору. В этот момент явился старший лейтенант (Ганс) Леман, у которого был большой пакет с бинтами и который помог мне обработать рану… Я заметил, как во двор нетвердой походкой шагнул эсэсовский офицер. Он сказал: «Я ранен и намерен покончить со всем этим». Я спросил его, откуда он прибыл. Он сообщил, что пробовал пробраться проулком на левом фланге, но там все были убиты или ранены. Он шел с группой в тридцать человек. Позже этот офицер застрелился».

К полуночи на площади Селля Кальмана и на площади Сена стало относительно спокойно. Солдат из отряда Билльнитцера вспоминал:

«Через пару часов, когда я вместе с дядей Биллом снова оказался на площади Сена, там скопилась большая толпа, которая инстинктивно пыталась направиться тем же самым путем, что и предполагал план прорыва, к аллее Олас. Мы соединились с другими группами. Движение не имело общего направления. Можно было выделить несколько крупных и малых потоков, которые иногда устремлялись совсем в разные стороны, направляясь куда-то обратно в город. В ночи они брели куда-то, по всей видимости не имея ни малейшего понятия, зачем они это делают. Я отчетливо помню, как мы с дядей Биллом и его адъютантом достигли улицы Бимбо и вместе с общей толпой побрели куда-то вверх по холму. Вдруг мы услышали лязг гусениц танков. Мы тут же бросились на землю поближе к забору или стене дома, чтобы нас никто не заметил. Там было очень темно».

Сам Билльнитцер добавляет к этому описанию: «Лязг гусениц становился все громче и громче, пока все танки, наконец, с шумом и грохотом не проехали мимо нас… Мы снова убедились в том, что в темное время суток экипажи танков не видят абсолютно ничего».

Только некоторые из офицеров сумели быстро оценить обстановку. Подполковник Хельмут Вольф из моторизованной дивизии «Фельдхернхалле» (с 17 января 1945 г. — танковая. — Ред.) понял, что в сторону аллеи Олас пройти не удастся. Он отдал приказ одному из батальонов попробовать прорваться через Кровавый Луг и улицу Кекгойо, и неожиданные для противника удары на этих участках оказались успешными. Солдатам удалось преодолеть позиции советских войск практически не встречая сопротивления. На рассвете они были уже на вершине холма Надь-Шваб-Хедь у дороги на Будакеси. В течение дня к этой группе присоединились еще примерно 2 тысячи солдат из других подразделений. Таким образом, общее количество солдат этой группировки достигло 3200.

При виде того, как охваченные яростью солдаты гарнизона бросаются на врага, не обращая внимания на потери от его огня, среди советских солдат стала распространяться паника. Об этих событиях было записано в дневнике Юдит Лихтенберг, которая была задержана НКГБ (советский Народный комиссариат государственной безопасности).

Ночью 11 февраля она пыталась прорваться от поля Леопольда в направлении больницы Святого Яноша:

«На улице Кутфельд скопилась огромная орава солдат. В итоге нам пришлось долгое время простоять у высокого забора одного из самых прекрасных загородных домов. По своим размахам сцена была достойна киностудии MGM. Лошади ржали и вставали на дыбы. Они пугались воющих сирен. Орущие солдаты пытались вытолкать из снежных завалов застрявшие автомобили. Через всю эту массу подобно слонам пробирались грузовики. На этой узкой и кривой улочке все эти неизвестные мне люди, лошади и машины создавали ужасную сутолоку. Я смотрела сверху на всю эту сцену, в которой правили страх, ужас и ненависть… После того как толпа рассосалась, разбившись на отдельные группы, мы смогли достичь улицы Белы Кирая. А затем по путепроводу добраться до железной дороги. Мы не достигли нашей цели — добраться до Фаркашрета (Волчьего Луга). То тут, то там мы видели огоньки от выстрелов из вражеских винтовок. Однако это меня уже не беспокоило — я привыкла к выстрелам. В итоге я прибилась к длиннющей колонне, которая стояла в ожидании чего-то. Огня от выстрелов больше не было видно, я только слышала винтовочные щелчки. Но внезапно выстрелы стали раздаваться очень близко. Раздались немецкие фразы. Кто-то кричал по-немецки: «Здесь, здесь!» Петер, который шел рядом со мной и постоянно потирал ладони от холода, не взглянув даже на меня, бросился на землю и попытался укрыться за легковым автомобилем. «Смешно, — подумалось мне, — каким жалким трусом ты оказался». Отдельные хлопки выстрелов сменились треском залпов. Советские солдаты, которые бежали вперед, резко стали отступать. Я поняла, что они были больше знакомы с войной, чем я… Я натолкнулась на сержанта, который крикнул по-русски: «Девочка, пошли!» — и схватил меня за руку, потащив назад. Мы бежали до следующей усадьбы, где и остановились. Мы оказались на опорном пункте. И тут я поняла, что мне, девушке, одетой в гражданское платье, шляющейся среди ночи по полю боя, надо бы объясниться. Мне стало страшно обидно. Я крикнула ему: «Стой, русский солдат! Пуф-пуф германцев». Очевидно, он понял, что я требовала от него, чтобы он отстреливался. И этого от него требовала я, советская пленница! Он ответил: «Я не командир». Я крикнула ему, перебивая шум боя: «Вы не командир. Я командир!» Я хотела организовать оборону. Но что мы могли сказать закаленным в боях солдатам, которые прошли сквозь бои на Волге и Дону, здесь, на улице Белы Кирая? Сержант оттолкнул меня в сторону и сказал: «Паника!» Я тоже видела, как распространялась паника. Рядом со мной ругался тип в меховой шапке. Немцы были очень близко. Они приближались шаг за шагом. И колонна советских солдат, отпуская проклятия, отступала. Многие бежали как только могли. Я потеряла из виду сержанта, когда меня за руку схватил фронтовой повар. Мы бежали до тех пор, пока я, обессилевшая, не упала лицом в снег. Передо мной возникло колесо автомобиля. Я закричала. Мой крик услышали. Распахнулась дверь — из нее выглянул офицер. Он о чем-то поговорил с поваром. После этого повар отнес меня к ближайшему дереву и прислонил к его стволу. Затем он услышал из движущейся толпы крик «Пошли!» и растворился в ней… После того как мы достигли Будакеси, я обернулась, и мне предстала странная картина. Красная армия отступала в направлении Будакеси. Солдаты шли в три ряда… Это походило на форменное бегство разбитой, дезорганизованной армии». (Подразделение Красной армии просто отступило перед лицом лавины прорывающихся (истребленных позже). — Ред.)

Утром 12 февраля вокруг Буды опустился густой туман. Некоторые группы численностью до 2–3 тысяч солдат и гражданских лиц воспользовались этим, чтобы пробиться в направлении высот Шваб-Хедь, Ремете-Хедь и Хармашхатар-Хедь. Таким образом из города удалось вырваться примерно 16 тысячам человек (по советским источникам, свыше 12 тыс. — Ред.).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.