Крестьянство

Крестьянство

В конце 1920-х гг. на селе вновь стал отмечаться рост недовольства. Начало ему было положено хлебным кризисом 1927–1928 гг. Село продолжало находиться в непростых экономических условиях «ножниц цен», которые весьма точно охарактеризовал сам И. Сталин. Крестьянство, говорил он, «платит государству не только обычные налоги, прямые и косвенные, но оно еще переплачивает на сравнительно высоких ценах на товары промышленности – это, во-первых, и более или менее недополучает на ценах на сельскохозяйственные продукты – это, во-вторых» (выделено Сталиным)[1097]. Крестьянство вновь стало придерживать хлеб, дожидаясь повышения цен на него, а то и просто губить урожай. Все это повлекло за собой удорожание промтоваров и ухудшение жизни всех слоев населения страны, в том числе самих крестьян. Неспособность сельского хозяйства обеспечить нужды ускоренного промышленного строительства подталкивала руководство ВКП(б) к мерам внеэкономического характера. Уже после XV съезда (1927 г.) в ход пошли силовые методы изъятия хлеба[1098].

Недовольство выражалось в форме саботажа и срыва заготовительных и налоговых кампаний, порче продуктов, росте антисоветских настроений, терактах против представителей власти и т. п. Естественно, чаще всего в этом были замечены зажиточные крестьяне, а также политически неблагонадежные лица («бывшие», участники бандформирований)[1099]. Это не было бандитизмом сродни тому, что имел место в начале десятилетия. Теперь в силу разных причин он не мог получить такого размаха. Что немаловажно, у огромной массы населения (хотя, конечно, были и исключения) укрепилось сознание безальтернативности УССР и СССР как страны в целом. Но при всем том статистика ГПУ отмечала, что в 1928 г. произошел резкий рост выступлений, охарактеризованных как террористические. Так, если в 1927 г. по республике было зафиксировано 173 таких случая, то с января по ноябрь 1928 – уже 351, из них в два последних месяца – 74[1100]. Далеко не все из них являлись проявлениями настоящего терроризма. Однако угрозы, избиения крестьян-активистов, советских работников и коммунистов, покушения на них часто действительно были сопротивлением осуществлявшимся мероприятиям или произволу их конкретных исполнителей и потому могут считаться проявлением классовой борьбы.

Но в целом в конце 1920-х гг. ситуация на селе оставалась более-менее спокойной. Резкий всплеск протестных настроений пришелся на 1930 г. и был вызван началом проведения коллективизации и ликвидации на ее основе кулачества как класса. Согласно постановлению ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» от 5 января 1930 г., коллективизацию на Украине намечалось закончить к весне 1932 г.[1101] На практике «сплошная коллективизация» осуществлялась поистине головокружительными темпами: уже к 10 марта было коллективизировано 70,9 % крестьян. Столь высокие показатели при нежелании значительных крестьянских масс идти в колхозы достигались путем приписок, при помощи давления, угроз (например, угрозы раскулачивания[1102]), а то и просто физического воздействия. Создание колхозов сопровождалось обобществлением имущества и раскулачиванием, под которое попадали не только кулаки, но и середняки и даже бедняки. Четкие критерии, которые позволяли бы классифицировать то или иное хозяйство, отсутствовали, что открывало широкие возможности для произвола, сведения личных счетов или просто ошибок. К тому же над местными властями довлел спускаемый «сверху» план, в котором давались разнарядки, сколько хозяйств надо коллективизировать, сколько раскулачить и т. д.[1103]

Любое действие рождает противодействие. Ответом на коллективизацию стал резкий всплеск протестных настроений зимой-весной 1930 г. по всему СССР. Отпор выражался в отказе от вступления в колхозы, выходе из них, «волынках» – саботаже работы в новых хозяйствах, забое скота и порче имущества, в «бабьих бунтах», терроре против партийного и советского состава и даже вооруженном сопротивлении[1104]. Многие выступления, если не большинство, были спровоцированы форсированием темпов, злоупотреблением местных властей, произволом и издевательством при проведении коллективизации и раскулачивания[1105]. Крестьянские настроения проникали и в Красную армию. Например, за три недели марта 1930 г. по 74 гарнизонам Украинского военного округа было зафиксировано 1724 случая негативной реакции на коллективизацию, а из 5500 писем красноармейцев политика советской власти на селе оценивалась положительно только в 1005[1106].

Не стала исключением и УССР. Весной 1930 г. по многим районам республики, особенно на Правобережье, прокатилась волна крестьянских выступлений. Особенно резкими они были в ряде местностей Черниговы и Днепропетровского округа. В Одесском округе восстало три села Червоноповстанского района[1107]. Волнения происходили также на Херсонщине, Хмельниччине и в ряде других местностей. В некоторых селах Антонинского района Шепетовского округа местные крестьяне даже провозгласили «советскую власть без коммунистов»[1108]. Последнее весьма показательно, поскольку свидетельствует о том, что в политике коллективизации крестьяне подсознательно винили не систему и не советскую власть как таковую, а коммунистов, в названии которых проступала ненавистная многим еще со времен Гражданской войны коммуна.

Непростая ситуация сложилась на польской границе. Ввиду того, что она грозила перерасти в международный конфликт, контроль над ней был вынужден взять лично председатель ГПУ УССР В. Балицкий. С февраля 1930 г. по 11 приграничным округам прокатилась волна массовых вооруженных выступлений. В них ярко проявился синтез экономической неустроенности и национальной специфики местного населения. Одним из наиболее тревожных эпизодов стал несостоявшийся переход государственной границы большой группой крестьян. Толпа численностью в несколько тысяч человек, состоящая преимущественно из поляков и униатов (так в документе), двинулась походом на Шаргород, захватила его, выгнав представителей власти, которым пришлось укрыться в местном монастыре. Затем возбужденные люди с кличем «Нам поможет Польша!» двинулись в сторону границы (благо она была недалеко). Только благодаря умелым и своевременным действиям пограничников толпу удалось удержать от перехода границы, уговорить ее разойтись и тем самым избежать международных осложнений[1109].

Как свидетельствуют материалы ГПУ, преобладающая часть выступлений имела чисто экономическую основу, а если недовольство и приобретало политическое звучание, то в большинстве случаев имело «традиционную» антибольшевистско-антикоммунистическую и аитиеврейскую риторику, редко приобретая украинско-национальную окраску[1110]. Известны примеры, когда наряду с антисоветскими лозунгами, например о замене сельсоветов старостами, или обличением коммунистов, «ведущих страну к гибели», звучали требования «ввести в школы изучение славянского языка» для того, чтобы «лучше понимать церковную службу»[1111]. Понятно, что это волновало не автокефалистов, а тех, кто сохранял верность канонической («московской», по выражению националистов) церкви и не спешил переходить на «понятную» и «родную» украинскую мову. А иногда антисоветские выступления и вовсе проходили под монархический гимн «Боже, царя храни»[1112].

В то же время отмечался и рост активности украинских националистических элементов, которые стремились воспользоваться крестьянским недовольством. Вновь на селе появились листовки, хотя национальный вопрос муссировался далеко не во всех из них. В тех же, где он присутствовал, повторялись известные утверждения, что якобы «весь украинский хлеб вывозится в Россию»[1113]. Некоторые листовки не ограничивались простой «констатацией фактов» и призывали мстить за 12 лет, проведенных «под гнетом Москвы», и восстановить УНР[1114] (как видно, для некоторых УНР еще продолжала оставаться путеводной звездой). Как правило, происходило это там, где имелась «значительная засоренность» данной местности этим самым элементом, или же там, где «крепко сидел петлюровский кулак», помыкавший «забитым селянством»[1115]. Еще одним очагом распространения националистических настроений стали местности, где раньше имелась густая сеть «просвит», приходов УАПЦ, действовали петлюровские банды и проживали их бывшие участники. Там отмечались разговоры о самостийности Украины, пелись песни со словами «Ще не вмерла…», а вокруг сел рылись окопы и дежурили дозорные[1116]. Как всегда, вместе с крестьянскими выступлениями поднял голову и уголовный бандитизм: начались грабежи, поджоги, убийства.

На волне экономических затруднений и недовольства коллективизацией и раскулачиванием оживилась деятельность подпольных групп и кружков. Но, как и в начале 1920-х гг., подпольная деятельность украинских националистов и крестьянские волнения оставались самостоятельными явлениями, имевшими свои корни, побуждающие мотивы и цели. Как и раньше, «коноводами» и основным контингентом этих групп становились представители интеллигенции и «бывшие». По мере развития кризиса подполье пополнялось и за счет крестьян, особенно тех, кто уже имел в прошлом опыт подобной деятельности. Националисты стремились подчинить недовольных своему влиянию, объединить их в группы с тем, чтобы крестьянский протест против мероприятий советской власти проходил организованно и имел характер борьбы против «московской оккупации»[1117]. Противодействие коллективизации, борьбу за возвращение частной собственности они увязывали с «освобождением» Украины от большевиков и решением национального вопроса.

Органами безопасности был раскрыт ряд подпольных организаций националистического толка (подробнее см. в следующем разделе). Все они, помимо требований передачи земли крестьянам, отмены «нового крепостного права», введения свободной торговли, выступали за свержение коммунистического строя, за восстановление УНР и выход Украины из состава СССР. Хотя и социальные, и национальные требования присутствовали одновременно почти всегда, характер подобных организаций зависел от социального состава участников, а главное, от того, что было основой основ их существования, – национальный вопрос или сугубо крестьянские интересы. Некоторые из них в УНР видели возможность для удовлетворения своих требований[1118]. Другие же, и их было большинство, считали национальный вопрос главным, а его разрешение – своим приоритетным заданием.

Причиной появления на свет организаций первого типа ГПУ считало «озлобленность кулачества» (хотя в данном случае все же точнее говорить о крестьянском недовольстве), «выросшую на почве последних мероприятий на селе» (имелся в виду хлебозаготовительный кризис 1927–1928 гг. и последующая коллективизация). По своему составу и выдвигаемым требованиям такие организации были крестьянскими. Например, раскрытая в январе 1930 г. в Кременчугском округе «кулацко-петлюровская» организация Штаб войска Украинского, созданная в августе 1929 г. как ответ на политику большевиков на селе, в своей программе приоритет отдавала экономическим вопросам – введению частной собственности на землю, созданию крестьянских союзов, уравнению крестьян в правах с рабочими. «Крышей» для преобразований должна была стать УНР, которую следовало создать путем восстания и интервенции. Национальный вопрос должен был быть разрешен таким образом, «чтобы интересы украинского народа не были ущемлены», а все должности занимались исходя из процентного состава населения[1119]. Другие организации выражали крестьянские интересы лишь частично, будучи зеркалом политических настроений националистической интеллигенции.

Иногда бандитизм приобретал комичные формы. Так, в селе Кустовцы Шепетовского округа некий местный бандитский атаман Семен, очевидно, после обильных возлияний, решил идти походом, да не куда-нибудь, а прямо на Москву. Поскольку он был неграмотным, но отнесся к операции со всей серьезностью, то первым делом направился в сельскую школу, где по карте земных полушарий пальцами отмерил расстояние от его родных Кустовцов до Москвы. Вышло немного – всего 2 вершка. Решив, что через четыре дня он будет у стен столицы, Семен кликнул свое войско. По зову «батьки» явилось около 350 вооруженных человек. На Москву Семен решил двигаться непременно через село Онацковцы, где старостой была некая Дунька. «От нее там нам помощь будет», – обосновал свое решение «вождь» шепетовских повстанцев и двинулся в поход[1120].

Настоящий эпизод, при всей его кажущейся несерьезности, между тем служит интересным свидетельством ценностных ориентаций и мышления крестьян (в данном случае шепетовских). Весьма показательно политическое мироощущение того же Семена и его людей, даже во время антигосударственного выступления подсознательно признававших Москву «своей» столицей и действовавших именно в советской, а не в «национальной украинской» системе координат. Дойти до Москвы «народным мстителям» было не суждено. О дальнейшей судьбе Семена, Дуньки и их «армии» сводки ГПУ умалчивают, но, судя по тому, что «летописание» этого похода составили именно чекисты, можно с уверенностью утверждать, что «спасли» столицу СССР от «веселого» налета именно они.

Но смешными эти пьяные выходки нам кажутся сейчас. Тогда все выглядело по-другому. Социальное напряжение в 1930 г. достигло наивысшего накала. Оно отличалось обоюдной жестокостью сторон и обоюдной убежденностью в правоте своего дела. Сводки ГПУ пестрят сообщениями о той атмосфере, в которой осуществлялись преобразования в деревне. Например, в том же селе Онацковцы, где атаманшей была Дунька, озверевшая толпа избивала уполномоченного РИК, беспартийного крестьянина Волошина, и всячески издевалась над ним. Его бросали в воду, ставили на колени, заставляли целовать землю и креститься, а «одна беднячка подняла подол и принудила» его в присутствии гогочущей толпы (не иначе как в затылок уполномоченному смотрел обрез или в бок упирались вилы. – А. М.) целовать себе половые органы. В соседнем районе такие же «люди» повесили молодую девушку-комсомолку, а затем отняли у одной матери и утопили трехнедельного малыша – ребенка их односельчанина-активиста[1121]. Это всего лишь несколько примеров «борьбы против коллективизации», хотя таких изуверских убийств, избиений коммунистов, комсомольцев, активистов, членов их семей (в том числе малолетних детей), издевательств над ними[1122] можно привести бессчетное количество, потому что такие случаи в начале 1930 г. стали массовым явлением. И точно так же можно приводить сотни примеров произвола, издевательств, несправедливого раскулачивания, высылок, арестов, расправ над крестьянами – кулаками, середняками и просто теми, кто чем-то не угодил какому-нибудь официальному или полуофициальному лицу.

Однако десять лет советской власти не прошли даром: село не просто противостояло городу, но и раскололось изнутри. Стала другой экономическая и политическая обстановка, изменилось и сознание крестьянства, причем всех его имущественных групп. Село 1930 г. не было похоже на село десятилетней давности и, конечно, не способно на мощное восстание или хотя бы на более-менее широко распространенный политический бандитизм. Вот почему после появления знаменитой статьи И. Сталина о головокружении от успехов, введения нового устава сельскохозяйственной артели и своевременных действий по пресечению волнений антисоветская активность пошла на спад и к концу года практически не давала о себе знать[1123]. Всплеск эмоций зимы – начала весны 1930 г. стал последним, и в дальнейшем коллективизация не встречала организованного отпора (хотя недовольство, отказы работать в колхозах и пассивное сопротивление еще имели место[1124]).

Итак, основой крестьянского недовольства опять, как и во время революции 1905 г. и в годы Гражданской войны, стали социально-экономические причины. Нелишне напомнить, что аналогичная ситуация наблюдалась но всему СССР, и Украина здесь не была чем-то особенным. Например, более активное сопротивление коллективизация встретила на юге европейской части СССР, особенно в ряде казачьих районов Дона и Кубани[1125]. Спецификой коллективизации на Украине может считаться то, что там недовольство и протесты в отдельных случаях облачались в националистические одежды. В то же время связь между экономическими проблемами и национальным вопросом в 1930 г. прослеживалась гораздо слабее, чем десять лет тому назад. Националисты оказались не в состоянии увлечь своими идеями широкие слои населения. Крепче стало государство, национальные и сепаратистские лозунги находили у крестьян гораздо меньший отклик. Большевики прочно удерживали влияние в массах. И это партия могла поставить себе в заслугу.

И все же колхозный строй утвердился пока поверхностно. Причиной было не только крестьянское недовольство, хотя его тоже не нужно сбрасывать со счетов. Главное заключалось в другом. Резкий переход (к тому же насильственный) к новому типу хозяйствования и управления, в какой бы отрасли или стране он ни осуществлялся, обязательно в течение некоторого периода сопровождался бы падением производства, хозяйственными затруднениями и т. п. Спустя некоторое время этот переход завершается сам собой. Но набиравшая обороты индустриализация требовала все новых и новых средств. Пока их могла дать только деревня. Учитывать эту неизбежную закономерность, отказываться от утвержденных планов, как и от методов их достижения, никто не собирался. И выкачивание ресурсов из деревни продолжилось, что обернулось крайне тяжелыми последствиями. В связи с этим необходимо коснуться такого непростого вопроса, как голод 1932–1933 гг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.