Движение во всероссийской смуте 1917–1920 гг.
Движение во всероссийской смуте 1917–1920 гг.
Революция, которую так давно ожидало российское общество, стала полной неожиданностью. Война и разразившийся революционный кризис резко повысили политизацию масс и превратили накопившиеся социально-экономические, политические, национальные вопросы в достояние широких слоев населения страны. Падение самодержавной власти и образование Временного правительства открывало реальную возможность для развития инициативы на местах. Временное правительство, созданное депутатами Государственной думы, оставалось легальным органом, хотя его власть, функции и авторитет не шли ни в какое сравнение с авторитетом и полномочиями освященной Богом и церковью власти монарха. Начавшийся процесс эрозии центральной власти порождал и провоцировал сепаратистские тенденции на окраинах империи.
Не украинское движение и даже не национальный вопрос привел Российскую империю к коллапсу. Деятели украинства быстро сориентировались в ситуации и воспользовались революционной стихией, подхватив «лежащую на улице» власть. По образному выражению российской исследовательницы И. В. Михутиной, украинское движение сумело «в первый момент, в волнах углублявшегося хаоса, что называется, сорвать ветер с парусов антивоенного движения и назревшей в деревне аграрной революции и преобразовать эти мощные потоки в энергию государственного строительства»[166]. Эйфорией революции и тем, что националисты смогли занять враз опустевшее «свято место» власти, объяснимы массовые демонстрации весны 1917 г., проходившие и под красными, и под «жовто-блакитными» флагами. Истинное положение дел, истинное место украинского движения в общественно-политическом спектре бурлящей России стало видно чуть позже, когда схлынула первая волна революции.
Способствовали активизации центробежных сил и либеральные настроения, захватившие российское общество после свержения самодержавия, которое ассоциировалось со старым миром угнетения. И соответствующие шаги нового правительства не заставили себя ждать. Было принято постановление об отмене вероисповедных и национальных ограничений, в котором было признано равенство всех граждан России перед законом, свобода совести, право на получение начального образования на родном языке (в случае с Украиной под таковым понимался украинский). Местные языки допускались в суде и делопроизводстве, хотя и с ограничениями[167]. Был принят и ряд мер, непосредственно касающихся национального развития Украины: дано разрешение на открытие в Киеве украинской гимназии, возобновлена деятельность общества «Просвита»[168].
Деятели украинского движения тоже даром времени не теряли и, пользуясь терминологией М. Грушевского, перерабатывали «потенциальную энергию этнографического существования в динамику национального развития»[169]. Проживавшие в Петрограде адепты движения создали Временный украинский революционный комитет, который призывал украинцев столицы поддержать революцию и демократию в их борьбе за гражданскую свободу. При этом подчеркивалась и цель «украинской демократии» – обеспечение «отдельных национальных» прав, полным выражением которых являлась бы «национально-государственная самостоятельность» – создание «собственного суверенного государственного организма». Пока что этот «организм» виделся в виде широкой национально-территориальной автономии Украины в Российской федеративной демократической республике[170].
Не отставал и Киев. Местные активисты, состоявшие в Обществе украинских прогрессистов, созвали съезд украинских партий и студенческих, солдатских, кооперативных и прочих организаций города. 20 марта 1917 г. они сформировали Центральную раду, которая провозгласила себя высшей властью на Украине[171]. В апреле на Украинском национальном конгрессе, на который съехались представители различных организаций и регионов Украины, Рада была структурирована: определен ее количественный состав, избран председатель. Им стал М. С. Грушевский, его заместителями – С. А. Ефремов и В. К. Винниченко. На Центральной раде, а значит, и на проводимых ею мероприятиях лежал отпечаток формальной нелегитимности: она не имела преемственности от прежних структур власти. С точки зрения юридической законности характер Рады не вызывает сомнений. Но с точки зрения «революции», с точки зрения украинского движения шаг этот был оправдан, а значит, и легитимен. Россия вступала в период безвластия, потом перешедшего в многовластие. И у каждой враждующей стороны была своя правда. Сами сторонники Центральной рады присвоение власти в малороссийских губерниях явочным путем прикрывали стремлением, во-первых, оправдать доверие украинского населения и исполнить долг перед родиной, а во-вторых, организовать и удержать «народное национальное движение», не дать ему перерасти в стихийные и опасные для государства формы[172].
Одним из приоритетных видов деятельности стала широкая разъяснительная работа о целях, задачах и истории движения, привлечение в его ряды как можно большего числа людей. «Мы… украинский народ, особый народ со своим особым языком, историей, письменностью и культурой», – убеждал М. Грушевский своих читателей в специально написанной им популярной, рассчитанной на массы брошюре с говорящим названием «Кто такие Украинцы и чего они хотят»[173]. Ломка прежней жизни, привычных устоев способствовала увеличению числа тех, кто осознанно или волею судеб примкнул к украинскому движению, стал «сознательным» или «стихийным» украинцем. События 1917 г. вытолкнули на поверхность немало «неофитов», которые радикализировали движение, вдохнули в него новые силы, направили на новые цели. По мнению В. Винниченко, «именно те, кто не умел даже как следует говорить по-украински… были наиболее крайними, непримиримыми националистами»[174].
Деятельность украинского движения развивалась по нарастающей. В мае под эгидой Рады прошел ряд съездов: войсковой, крестьянский, кооперативный, рабочий, «вольного казачества». Характерно, что политическая активность была вызвана не только работой украинских организаций. Новые условия вынуждали искать свое место в меняющемся мире все общественные силы. Наиболее показательным примером может служить позиция Русской православной церкви. В апреле-мае, а затем осенью 1917 г. во всех губерниях состоялись епархиальные съезды духовенства и мирян, призванные найти ответы на вопросы, поставленные революцией перед церковью. На них, в частности, шла речь и об «украинских» делах.
Войсковые съезды наиболее резко ставили вопрос о национально-территориальной автономии – учреждении при Временном правительстве поста министра по делам Украины, создании украинской армии и разделе Черноморского флота[175]. Национальные воинские части из солдат-малороссов Центральная рада начала формировать явочным порядком практически сразу. В мае 1917 г. Временное правительство признало эту практику и дало добро на формирование украинских полков. Темпы украинизации частей российской армии, стоящих на Украине, были довольно высокими. Но их украинизация происходила не столько из-за высокой национальной сознательности военнослужащих (вспомним ситуацию с пленными), сколько из-за их нежелания воевать. Не случайно, что после попыток передислоцировать эти части на фронт в них усиливались большевизация, шатание и дезертирство. Вообще, солдатская масса была, пожалуй, главной опорой движения в эти годы. В отдельные периоды украинские правительства могли рассчитывать только на свои войска. Армия, особенно находящаяся на стадии разложения, – наиболее революционный отряд общества, поскольку ее энергия направлена на свержение и уничтожение старого порядка. Кроме того, разлагающаяся армия – явление особое, маргинальное, оторванное от прежней системы общественных связей. Вот почему войсковые съезды мало интересовались социально-экономическими вопросами и почти все внимание уделяли вопросам политическим, почему и были настроены наиболее радикально.
Адепты украинского движения настойчиво продолжали работу по строительству собственной государственности. Рамки самостоятельности «национально-государственного организма» в представлении украинских националистов не имели четких очертаний. Как и прежде, большинство придерживалось идеи автономии Украины в составе федеративной демократической России. Правда, в эти понятия вкладывался настолько разный смысл, что порой автономия Украины понималась как что-то вроде статуса британского доминиона (с приоритетом местного законодательства над общегосударственным, собственной армией, финансами, судом), то есть фактически независимого государства.
Создается впечатление, что в их понимании границы между национальной автономией и полной самостоятельностью были расплывчаты. Например, все дореволюционные съезды наиболее влиятельной УСДРП выступали против независимости Украины. Апрельская конференция УСДРП (1917 г.) также высказалась за федерацию автономий как «наилучшее обеспечение демократических… прав каждой нации». И только взятие власти большевиками, начало Гражданской войны на Украине, немецкая оккупация заставили УСДРП 6 мая 1918 г. отказаться от лозунга союза с Россией[176]. Один из лидеров партии и Центральной рады, В. Винниченко, в октябре 1917 г. заявлял, что с уничтожением царизма исчезли и основания для «самостийничества». Но тот же Винниченко чуть раньше, 7 июня того же года, на II войсковом съезде намекал, что лозунг автономии Украины в составе России – мера тактическая и вынужденная, продиктованная велением времени: слабостью сил «сознательных украинцев» и отсутствием их влияния в больших городах[177]. Даже если предположить, что подобные высказывания были вызваны колебаниями конъюнктуры, надо констатировать, что по мере углубления системного кризиса сторонников полной самостийности становилось все больше, а их требования – все радикальнее.
Создание государственности велось постепенно. 10 июня Центральная рада выпустила свой Первый универсал. В нем торжественно провозглашалось, что украинский народ способен самостоятельно строить свою жизнь и будет это делать. Подчеркивалось сохранение единства с Россией, но в то же время Универсалом предлагалось избрание Всенародного Украинского собрания (сейма), которому должна была бы принадлежать власть на Украине и решения которого имели бы приоритет перед постановлениями Всероссийского учредительного собрания. Рада присваивала себе и право налогообложения в виде дополнительных сборов в свою пользу (выплаты во всероссийский бюджет продолжали бы сохраняться)[178]. Вскоре после издания Универсала было создано и правительство – Генеральный секретариат, ставший высшим исполнительным органом Рады[179].
Впрочем, конъюнктура вскоре изменилась. Между Радой и Временным правительством был достигнут компромисс. Петроград соглашался признать право на самоопределение за всеми народами и обещал начать проведение новой линии в украинском вопросе[180]. Тон Центральной рады сразу изменился. Во Втором универсале от 3 июля говорилось, что она выступала и выступает против отделения Украины от России, против самовольного объявления автономии до соответствующего решения Всероссийского учредительного собрания, а Генеральный секретариат объявлялся органом Временного правительства[181].
Однако отношения между Киевской радой и петроградским правительством продолжали ухудшаться. Центральная рада явочным порядком провозгласила приоритет собственной власти и издаваемых ею законов над центральными. В сентябре была выработана структура управления и созданы государственные органы – 14 генеральных секретариатов, в том числе военный, финансов, почт и телеграфа и др., вовсю шло формирование украинских воинских частей. Таким образом, в 1917 г. на Украине активно формировался центр силы, закладывалась собственная государственность. Приход к власти большевиков означал окончательную ликвидацию последних остатков всякой легитимной власти в России. Власть в Киеве перешла в руки Центральной рады. 7 (20) ноября она выпустила Третий универсал, в котором «во имя спасения всей России» Украина провозглашалась «Украинской Народной Республикой» в этнических границах, то есть охватывающих те территории, где большинство населения составляли этнические украинцы[182]. Учитывая определенные трудности при установлении национальной принадлежности этого населения, особенно в переходных пограничных зонах, к «этническим украинским территориям» могли быть отнесены и Кубань, и значительные территории Области войска Донского, Воронежской и Курской губерний, Белоруссии, не говоря уже о бывшей Новороссии и Донбассе.
В Универсале еще говорилось о федеративном устройстве будущей России. Но фактически он стал переходным звеном от полугосударственности времен многовластия к полной независимости Украины. Его умеренность объяснялась нерешительностью вождей движения и ожиданиями скорого падения большевиков. Но те уступать не собирались и, используя энергию социальной борьбы, даже предприняли попытку распространить свою власть на Киев. Столкновение большевистских отрядов с воинскими формированиями Рады в украинской националистической историографии получило громкое название украинско-московской войны[183]. Под влиянием новой обстановки 9 января 1918 г. Рада принимает Четвертый универсал, в котором объявляет, что «отныне Украинская Народная Республика становится самостоятельным, ни от кого не зависимым, вольным суверенным государством Украинского Народа»[184].
Таким образом, за 1917 г. украинское движение оказалось в состоянии (правда, в благоприятствующих этому условиях) создать государственность, хотя и непрочную. И это самым непосредственным образом повлияло на ход Гражданской войны, в которой украинское движение смогло выступить отдельной силой. Конечно, украинские правительства (сначала до весны 1918 г. Центральная рада, затем отстранивший ее от власти Гетмана Павла Скороплодного, а с ноября того же года Директория, свергнувшая уже гетмана) были неустойчивыми. Их раздирали внутренние противоречия и нерешенные социально-экономические вопросы, держались они во многом за счет австро-немецких оккупационных войск, интервентов, Польши и в конце концов были сметены большевиками. Но главным оставалось то, что «Украина» стала осязаемой реальностью.
Была определена и ее территория. Временное правительство отводило в ведение украинской Рады Киевлянину, Волынь, Подолье, Полтавчанину и большую часть Черниговы. После его падения Центральная рада самостоятельно распространила свою власть еще и на Харьковчанину, Екатеринославщину, Таври (без Крыма), Донбасс, Кривой Рог. Была объявлена территорией УНР также и Холина, оккупированная немецкими войсками еще в 1915 г. Ее судьба, равно как и судьба тех частей Воронежской и Курской губерний, на которые претендовали «украинцы», откладывалась Радой до решения «организованной воли народа»[185]. Таким образом, Украинское государство в основном сравнялось по территории с украинским «идеальным Отечеством». Украина вышла на мировую арену. Делегация УНР участвовала в переговорах в Брест-Литовске, ее посольства направлялись в европейские страны. Правда, серьезной картой в большой игре западных политиков УНР не стала: в спорных ситуациях они были готовы делать ставку на единую Россию, пусть даже красную[186].
Еще одной важной чертой, которую движение приобрело за годы Гражданской войны, стала его крайняя радикализация. Собственно, ничего более радикального, чем вооруженная борьба за достижение каких-либо идеалов, и быть не может. Радикализация шла рука об руку с укреплением в сознании его приверженцев антироссийской, а у значительной части также антикоммунистической и антисоветской направленности. Упрочились и политические связи с Галичиной. Правда, несмотря на провозглашение 22 января 1919 г. акта «злуки» – соединения Восточной и Западной Украины, создать единое государство не удалось. Серьезному испытанию подверглась сама идея соборности. Дело в том, что Антанта передала Галичину возрожденной Польше, которая силой подавила попытку местных украинских кругов самоопределиться. В ходе борьбы как раз и проявились различия в интересах и психологии галицийцев и российских «украинцев».
Во имя борьбы против своих вековечных врагов-поляков деятели Западно-Украинской Народной Республики (ЗУНР), и особенно командиры Украинской Галицкой армии (УГА, войско ЗУНР), были готовы сотрудничать и сотрудничали не только со своими коллегами из российской Украины, но и с противниками последних: красными и даже деникинцами – сторонниками единой России. Россия была далеко, а потому, как говорил глава ЗУНР Е. Петрушевич, «не так страшна, как Польша»[187]. В свою очередь, российские «украинцы» (конечно, стремясь к созданию Великой Украины) тоже были готовы пожертвовать интересами галицких братьев, если этого требовала своя борьба. Заключенный в апреле 1920 г. договор между Польшей и УНР подтверждал права Польши на владение Галицией, Холмщиной, Подляшьем, Западной Волынью и Полесьем и означал отказ петлюровцев от этих земель. Галицийскими националистами этот договор расценивался (и расценивается до сих пор) как явное предательство Западной Украины. Иными словами, если для бойцов УГА был крайне актуален лозунг «Хоть с чертом, только не с поляками»[188], то для вождей украинства в России этот же лозунг звучал по-другому: «Хоть с чертом, только не с русскими (москалями)».
Было бы упрощением утверждать, что, начав строительство государственности, деятели украинского движения забыли о национальном строительстве. Напротив, оно велось активно. Но действовать приходилось в условиях войны, постоянной чехарды властей, «кочевого» образа жизни украинских правительств, то отступающих под ударами своих противников, то вновь возвращающихся в Киев. И, кроме того, нельзя забывать, что мероприятия украинских властей встречали противодействие со стороны противников украинства. Все это сказывалось на результатах работы.
Требования преподавания на украинском языке в школах и вузах, введения украиноведческих дисциплин выдвигались представителями движения с самого начала революции, в том числе на многих съездах, например кооперативном, педагогическом и др.[189] После перехода всей полноты власти в руки украинских правительств их первоочередной заботой стала украинизация общественной жизни, в первую очередь народного образования. 31 июля 1918 г. Совет министров Украинской державы (так называлось Украинское государство при гетмане П. Скоропадском) принял закон об учреждении при Киевском, Харьковском и Одесском университетах кафедр украинского языка, литературы, истории и права, а также кафедры украинского языка и истории при Нежинском историко-филологическом институте (тогда же было принято постановление о введении монополии на продажу водки и вина)[190]. Был основан Каменец-Подольский государственный украинский университет, сыгравший важную роль в деле воспитания и консолидации украинских кадров. Украинские правительства в меру своих возможностей поддерживали искусство, особенно тех его представителей и те коллективы, которым были близки идеалы движения[191]. Чтобы не останавливаться на перечислении всех мероприятий в национально-культурной сфере, стоит ограничиться упоминанием, что в этот период возникает Украинская академия искусств (ноябрь 1917 г.) и Украинская академия наук (1919 г.)[192]. Их появление на свет стало серьезным вкладом в дело утверждения национального организма под названием «Украина». Научные и образовательные учреждения во главе с УАН и УАИ предоставляли дополнительные возможности для выработки идеологии, развития национальной культуры, конструирования специфических украинских черт и их трансляции в массы.
Правда, своим учреждением и УАН, и УАИ обязаны скорее самим себе – ученым, художникам и другим работникам науки и искусства[193], нежели политической воле местного руководства. Говоря об их создании, нельзя забывать, что это было время распада единого государственного, научного, культурного пространства, разрыва или резкого ухудшения сообщения и связей между Украиной и Россией, в которой осталась Академия наук. Нельзя забывать о миграции многих деятелей науки и искусства из большевистских Москвы и Петрограда в неподконтрольные советской власти Киев, Одессу, Екатеринослав и другие города Юга России. Все это оказало самое непосредственное влияние на рождение академий. Но в данном случае нас интересует другая сторона этого события, а именно то, что общественное сознание оказалось готово к восприятию факта существования «украинских» академий. Сознание того, что «Украина» стала чем-то большим, нежели национально-политический идеал украинских националистов, укоренилось среди российской интеллигенции, что, конечно, далеко не всегда означало принятие данного положения. Да и принятие его вовсе не означало отказа от сознания единства.
Вообще, значительная работа по украинизации всех сфер общественной жизни, если не большая часть ее, направлялась не указами и законами украинских правительств, а велась силами энтузиастов и активистов движения, по преимуществу представителей интеллигенции. УНР и гетманская Держава представляли своего рода «крышу», создавали благоприятные условия, в которых с новой силой развернулось национальное движение. Непрочность этих режимов не лучшим образом сказывалась на деятельности его адептов.
Нелишним будет остановиться на причинах этой непрочности и поражения украинского движения в Гражданской войне, а также выяснить, каких же результатов оно смогло достичь и что из намеченных целей продолжало стоять на повестке дня. Бытующее объяснение «неконкурентоспособности» украинских режимов перевесом большевиков в силе (вооружении, снаряжении, дисциплине), равно как и неблагоприятными внешнеполитическими обстоятельствами, верно лишь отчасти. Положение большевиков, зажатых в кольце врагов, было ничуть не лучшим. К тому же каждая власть действует в тех условиях, которые заслуживает и которые во многом создает себе сама. А перевес большевиков в силе свидетельствует об их организационных и мобилизационных способностях, то есть как раз о тех качествах, которые присущи настоящей элите, достойной встать у руля общественного движения или государственной машины.
Как раз такими качествами – политической волей, ясным пониманием стоящих задач, настойчивостью в достижении своих целей любой ценой, целеустремленностью, железной дисциплиной – пришедшие к власти представители украинского движения, за редким исключением, не обладали. Руководство движением брали на себя люди, как сказал о них (а фактически и о самом себе тоже) В. Винниченко, с «темпераментом» и «психологией газетных, кабинетных людей»[194]. В своей массе это были литераторы, кооператоры, общественные деятели – гуманитарная интеллигенция. Среди них не было серьезных, профессиональных, волевых политиков или революционеров. «Политическая психология украинских деятелей (была. – А. М.) лишена вообще основной силы в политике – реализма, трезвого и делового подхода к своим собственным идеям, выдержки и хладнокровия» – так охарактеризовал вождей украинского движения протопресвитер В. Зеньковский, известный русский церковный деятель, министр исповеданий при гетмане Скоропадском, знавший пришедших к власти людей не понаслышке. «Украина вышла на путь революции фактически без вождей, без сильных, опытных и способных властвовать лидеров»[195], – заключал он. Получив долгожданную возможность действовать, вожди украинства начали искать свой национальный путь, больше думая о национальном своеобразии, чем о прочности и серьезности «державы».
Но это был субъективный фактор. Дело даже не столько в отсутствии у националистов своих фигур, равных В. Ленину или, скажем, Л. Троцкому. Известно, что деятели «среднего» уровня, но дисциплинированные и обладающие волей к победе, способны одержать ее в гражданском противостоянии. Но это возможно лишь в том случае, если они выражают настроения более-менее широких слоев населения и пользуются их поддержкой. И вот тут решающую роль сыграл объективный фактор – состояние общества, его социально-политические ожидания, отношение к национальным проблемам, а также умение и желание «украинской партии» понять, принять и воплотить в жизнь то, что действительно волновало народ.
Несмотря на заметное увеличение числа сторонников украинского движения, социальная база «украинской революции» (так окрестили свою борьбу сами адепты движения и последующая украинская историография) была слишком узкой. Очевидец событий эсер П. Христюк констатировал, что «города с самого начала революции в большинстве заняли враждебную позицию по отношению к украинскому возрождению» или же позицию его полного игнорирования[196]. Лишь незначительная часть крестьянства сознательно поддерживала УНР. Как верно заметил украинский историк С. В. Кульчицкий, «сама динамика социальной борьбы шла вразрез с интересами национальной революции»[197]. Хотя правильнее будет сказать, что национальное движение, добиваясь стоящих перед ним целей, не учитывало реального положения вещей и поэтому шло вразрез с «динамикой социальной борьбы». Его деятели призывали классы к социальному миру во имя национального согласия, во имя «политических и национальных народных прав», откладывая все прочие вопросы на потом и увязывая их решение с успешностью формирования украинской нации[198]. А большевики в социальных вопросах были радикальны.
УНР обладала всей внешней стороной, всеми элементами и атрибутами государственности. Имелась армия, государственные органы, законодательство и т. д. Гораздо хуже было с ее «внутренним наполнением». Из-за резких политических потрясений форма обогнала в своем развитии содержание: украинское движение создало государственность, но не смогло или не успело преобразовать общество, которое в широкой массе было к ней не готово или относилось равнодушно. Чересчур оптимистичными представляются слова М. Грушевского (хотя во многом они являлись инструментом пропаганды), что «украинство уже не гурток, а весь народ, вся нация»[199]. Национальные проблемы, как и украинская идентичность, еще не перешли в разряд символических ценностей, определяющих мировоззрение и практическую деятельность миллионов жителей Украины – тех, кого националисты именовали украинцами, и даже многих из тех, кто сам себя называл украинцем. Национальный фантом под названием «Украина» был воплощен в жизнь лишь частично. Нации еще не было. Ее строительство еще предстояло завершить, еще предстояло внедрить «Украину» в сознание людей, превратить ее в символическую ценность. Поражение украинского движения в Гражданской войне в конечном счете было обусловлено тем, что к 1917–1920 гг. оно не успело воплотить в жизнь реализуемый им проект.
Поскольку «национализация» общества была не завершена, а национальное строительство до конца не доведено, то многое из того, что стояло на повестке дня перед 1917 г., осталось актуальным и после революции. Не были охвачены украинизацией, преобразованы и «подработаны» под украинский проект целые области общественной жизни. Движению так и не удалось взять под свой контроль церковь. Высшая школа тоже в значительной степени оставалась не «украинской». То же касается и системы среднего образования, поскольку огромные массы населения оставались им не охвачены и, с точки зрения строителей нации, оставались на уровне «этнографической массы». Не был до конца разработан и украинский литературный язык. Крушение государственности, созданной усилиями национального движения, также вносило неопределенность в перспективы дальнейшего развития «Украины». И что самое важное – националистам было ясно, что «народ украинский… темный и национально несознательный»[200].
И все же, несмотря на неудачу, эти условия существенно отличались от дореволюционных: «Украина» завоевала право на существование. Несмотря на сложные перипетии войны, в виде Украинской Советской Социалистической Республики сохранилась и украинская государственность. Она была создана советской властью и партийным руководством Российской коммунистической партии (большевиков) (РКП(б). Но объективно украинская советская государственность (а вместе с ней и украинская советская школа) своим существованием была обязана деятельности национального движения, в борьбе с которым и для борьбы с которым УССР была создана и продолжала сохраняться после окончания Гражданской войны. Вот это и стало главным результатом деятельности украинского национального движения в 1917–1920-х гг., результатом как его прямого, так и косвенного воздействия. Но пожалуй, все же большее значение для утверждения «Украины» имело стечение случайных обстоятельств, вызванных Первой мировой войной, крушением Российской империи и Гражданской войной.
Поражение не было провалом украинского национального проекта и не означало, что строительство украинской нации закончилось неудачей. Украинская идентичность вытесняла малорусскую. Получили путевку в жизнь и понятия «украинцы», «украинский народ» как для обозначения этнической и национально-политической принадлежности населения республики, так и отчасти на уровне самосознания этого населения. Результат был во многом предопределен, но не определен. Это было именно незавершенностью, недоведенностью процесса. Но именно это сохраняло его вариативность. Вопрос состоял даже не столько в том, «быть или не быть “Украине” и украинской нации», сколько в том, «какой быть этой нации»? Что это будет за общность? В какой степени она будет соответствовать тому идеальному образу, к воплощению которого стремились украинские националисты? Насколько полно и широко она будет охватывать малорусский этнический массив? Насколько глубоко сохранится или, наоборот, будет изжито сознание единства и чувство общности между носителями новой идентичности – украинцами и остальной частью Русского мира? Как и в какой степени новая коммунистическая реальность повлияет на украинское нациостроительство: будет ли она ему способствовать или сведет на нет?
Неудача попытки украинского движения политически самоопределиться поставила его в непростое положение. Теперь действовать ему пришлось в совершенно новых условиях. О его целях, тактике, силе, социальной базе и судьбе и пойдет далее речь.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.