24 ноября

24 ноября

Около двух часов ночи молчаливая темнота прорвалась яростной перестрелкой, грохотом орудий, огненными змеями в небе – следами от трассирующих снарядов – как будто совсем в центре города. По проверке оказалось, что в самом деле атака и попытка ночного прорыва, но пока на прежних линиях.

Ночью бой вообще кажется совсем за окном, днем стрельба все-таки заглушается шумом города.

Фашисты предприняли одну атаку с южной и другую с юго-западной стороны города. Удар был хорошо подготовлен. Пехота шла с ручными гранатами, осветительными ракетами, предшествуемая танками.

Атаку отбили после двух часов борьбы. Нападающие понесли большие потери.

На трупах марокканцев нашли бумажные германские деньги ассигнациями по сто тысяч марок, напечатанные в 1923 году. Реальная ценность такого «стотысячного» дензнака была в то время равна коробке спичек. Какие бережливые люди немцы! Они хранили где-то на складах горы этого бумажного мусора, чтобы через тринадцать лет цинически расплачиваться здесь с наемными убийцами, с несчастными, невежественными, обманутыми маврами!

При контратаках захвачен фашистский танк. Еще три танка мятежников застряли между боевыми линиями.

Третий удар противник направил в Университетский городок. По узкой полосе, которой он здесь пересекает республиканское расположение, он подвел части и попробовал прорваться в центральную часть города. Эту атаку полностью отбила Двенадцатая (Вторая) Интернациональная бригада.

Бой очень жестокий, весь день. В Университетском городке борьба идет за каждые десять метров. Интернационалисты сражаются, не щадя себя, но потери у фашистов куда более велики. Сейчас Франко предпринял новую тактику: вместо того чтобы гнать в мясорубку свои поредевшие ударные части, мавров и иностранный легион, он смешивает этих лучших бойцов с обычными кадровыми и мобилизованными солдатами. Это и дает ему преимущество в массовости.

После совещания со своими помощниками в Леганес Франко объявил по радио, что завтра, двадцать пятого, окончательно вступит в Мадрид.

Командовать Второй (она же Двенадцатая) Интернациональной бригадой назначен Матэ Залка. Трудный пост он принял с решимостью и оптимизмом. За несколько дней он привлек к себе симпатии бойцов восемнадцати национальностей, соединившихся в бригаде. В нем нет жестокости и особой властности, однако влияние его на часть очень велико; это тип скорее командира-отца, командира-брата, храброго, сердечного, веселого, бодрого. Для всех он находит по несколько слов, иногда на весьма неопределенном наречии – испано-франко-немецко-венгерско-русском. Но никто не жалуется, что не понимает его: послушав, даже строптивые люди, поворчав, делают именно то, чего хотел Залка, он же генерал Павел Лукач. После таких объяснений он оборачивается и лукаво подмигивает мне большим добрым голубым глазом.

– Будет дело! Будет дело, дорогой Михаиль Ефимович!

Потери людей потрясают его. При посторонних он еще держится, но, запершись вдвоем, роняет голову на руки, плечи у него трясутся, уста роняют проклятья и стоны, проклятья и стоны.