21 ноября
21 ноября
Опять весь день дождь.
К полудню вместе со штурмующими подразделениями республиканцев мне удалось пробраться в Клинический госпиталь и богадельню Санта-Кристина. Оба здания взяты лобовой атакой, ручными гранатами и штыками.
Марокканцы и регулярес отошли метров на двести, не больше. Они держат под огнем отнятые у них здания, надо подползать или перебегать – ходы сообщения еще не вырыты.
Рядом с недостроенным кирпичным корпусом какое-то совершенно разгромленное медицинское здание. Потолки и полы пробиты снарядами, оборудование разбито, изуродовано. Поставлены ребром кровати, полы сплошь покрыты осколками разбитой посуды.
Внизу, в морге, натолкнулся на старика сторожа, он ухитрился уцелеть здесь после троекратного штурма и перехода дома из рук в руки. Упрашивает воюющие стороны отдавать своих мертвецов в морг на сохранение и очень огорчается отказом. Видимо, рехнулся. Да и то сказать – разве мечтал скромный университетский морг о таком изобилии трупов? Кто мог думать, что самый тихий, ученый, академический уголок станет ареной самых ожесточенных, самых яростных боев!
Бедный Мадрид! Его считали таким беззаботным, таким безопасным, таким благополучным городом. Мировая война прошла мимо, вдалеке от него. Сейчас он испытал только за пятнадцать дней больше, чем все европейские столицы за все годы войны. Город сам стал полем битвы!
Уже когда мы, измученные, мокрые, грязные, ошалелые и довольные, переползли из Клинического назад, во вторую линию, кто-то прибежал и рассказал, что на соседнем участке, в Западном парке, убит Дурутти.
Рано утром я его еще видел на площадке лестницы в военном министерстве. Приглашал поехать вместе на штурм Санта-Кристины. Он покачал головой, сказал, что едет подготовлять свой собственный участок и прежде всего укрыть часть бойцов от дождя.
Я пошутил:
– Разве они сахарные?
Он ответил хмуро:
– Да, они из сахара. Они тают от воды. Из двух становится один. Они портятся здесь, в Мадриде.
Это были последние слова, которые я слышал от него. Он был в плохом настроении.
Шальная или, может быть, кем-нибудь направленная пуля смертельно ранила его при выходе из автомобиля, перед зданием его командного пункта.
Очень жаль Дурутти. Несмотря на анархистские ошибки и заблуждения, он был, несомненно, одним из самых ярких людей Каталонии и всего испанского рабочего движения. Он пришел оборонять Мадрид с мыслями, очень отличными от тех, с какими он стоял под Сарагосой.
Жаль Дурутти!
От имени Коммунистической партии Хосе Диас отправил Гарсиа Оливеру сочувственное письмо.
Туман и слякоть приглушили борьбу. Стороны медленно перестреливаются. В Карабанчеле в некоторых местах линии расположены друг от друга на расстоянии не более тридцати шагов. В серых сумерках противники перекликаются между собой:
– Эй вы, бандиты! Германофилы!
Молчание. Затем ответ:
– Долой большевизм!..
Я целый день на ногах, целый день двигаюсь, а поспеть повсюду не могу. При этом жизнь сузилась. Крупным планом, оттеснив все на свете, громоздятся расположенные эллипсом, фашистские позиции. Внутри этого овала – секторы, на них баррикады, у каждой столько-то пушек, пулеметов, столько-то людей. Между этими секторами, в метании с одного на другой мгновенно пролетают сутки. Множество вещей как-то совсем ушло вдаль, стало абстрактным, выключилось. Куда-то вдаль ушли и кажутся нереальными правительственные комбинации, государственные сложности и оттенки. Нет истории, литературы, нет географии, кроме плана Мадрида; на всем земном шаре уцелела Москва, особенно Ленинградское шоссе, улица «Правды», четвертый этаж… В самом Мадриде все живые люди делятся прежде всего на невредимых и раненых. Невредимые на военных и штатских. Штатские – все те, у кого нет при себе оружия (это потому, что и на баррикадах, и в колоннах, и в штабах очень много бойцов и командиров, одетых как попало, без всяких признаков военной формы). А ведь еще три недели тому назад Мадрид был нормальным большим, сложным столичным городом. У него было множество разных ликов, категорий и формаций, человеческих, классовых типов. Конечно, все это есть и сейчас, но или уехало в Валенсию, или пока попряталось, притаилось, напряглось. Все дышит и пульсирует в ритм с трепетанием овального огненного кольца, все ждет, каждый час, каждую минуту, как изогнется кольцо. Прорвется, распрямится ли оно или, напротив, затянется петлей, захлестнет огнем горло антифашистского Мадрида.
Мигель Мартинес короткие промежутки между политработой на секторах проводит в комиссариате и штабе. Новых комиссаров прибавилось мало – их берут больше всего для резервных частей. «Старики», те, что комиссарствуют по пятнадцать-двадцать дней, выуживают подходящих людей и направляют в комиссариат. В этот горячий период комиссары могли проявить себя единственно своим оптимизмом и мужеством – те, у которых оно было. Остальные стушевались, перешли на второстепенные, обслуживающие роли при командирах колонн и секторов, на положение интендантов, толкачей по части боеприпасов и одежды.
Плохой комиссар – убогое, жалкое зрелище. Лучше пусть не будет никого, надо тотчас же убрать его с глаз. Хороший боевой комиссар еще раз оправдал здесь свое назначение.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.