6 ноября

6 ноября

Через город движется довольно много беженцев. Но это не мадридцы, это жители окружных деревень и предместий, они втягиваются в столицу и переполняют ее. Мимо «Паласа», мимо здания парламента на площадь Кастеляр прошло большое стадо овец. Их грифельный цвет вполне гармонировал с асфальтом. Никто не удивлялся овцам на проспектах и площадях Мадрида, город уже деформировался по сравнению со своим прежним, узаконенным обликом.

Основная масса мадридских жителей – рабочих, служащих, их семей – никуда пока не уходит. Все ждут, что скажет правительство, как и когда оно объявит о своем решении – эвакуироваться или оставаться до конца, как сказал Ларго Кабальеро. Решения пока нет, – по-видимому, ожидаются резервы или есть какая-нибудь другая возможность.

До пяти часов я был в Каса дель Кампо – большом пригородном парке. Здесь рыли окопы, рабочие вперемежку с вооруженными дружинниками. Настроение неплохое. Из домов поблизости хозяйки выносили в кувшинах воду и вино. Хлеб у бойцов был.

За Толедским мостом, на втором или третьем перекрестке Карабанчеля, за маленькой, низенькой, открытой посредине баррикадой, вдоль улицы шел бой. Пули щелкали по стенам домов, мы перебегали из подворотни в подворотню, как во время дождя. Вдоль улицы прогуливался взад и вперед, проходя через баррикаду и стреляя, пушечный броневик. В боковом переулке на тротуаре, на носилках, лежали раненые – молодые рабочие парни. Старичок санитар и женщины хлопотали около них.

Мост был минирован, черные хвостики динамитных зарядов торчали из настила. Река Мансанарес – пустяковая речка, она почти всегда пересыхает, по ней нетрудно перейти вброд.

Я вернулся в отель, пообедал один в пустом ресторане. Камереро, подавая обед, сказал, что на этом ресторан закрывается.

Портье дал счет, я расплатился по шестое ноября, также за завтрак и за обед, за кофе к обеду. Также отдельный счет за доставку газет. Я ему дал пропину, то есть на чай. Он спросил, не нужно ли послать коридорного за вещами… Нет, пока нет. Я спросил, куда же можно переехать. Он задумался. Пожалуй, во «Флориду». Хотя неизвестно, функционирует ли она. За последние дни закрылось много отелей. Ладно, я его попросил пока не звонить во «Флориду». Пусть вещи пока постоят. Их немного – чемодан, большая складная карта, пишущая машинка и радио. Пусть они пока постоят. Портье корректно согласился, – конечно, они могут постоять. Их, наконец, можно поставить в кладовую.

Поехал в военное министерство, в комиссариат. Там почти никого не было, только две машинистки. Они сказали, что дель Вайо на заседании совета министров.

Направился к комнатам Ларго Кабальеро. В приемной дожидались какие-то мелкие посетители. Они терпеливо и спокойно ждали. Никто их не выпроваживал. Заседания здесь явно не было.

Поехал в президенсию совета министров. Дом заперт, кругом него пусто. В дни заседаний здесь обычно стоит много машин, толпятся журналисты и фоторепортеры.

Начало темнеть. Поехал в министерство иностранных дел. Пусто, бродят сторожа. В отделе иностранной цензуры метался в истерике знакомый чиновник-референт. Он сказал, плача и содрогаясь, что правительство два часа тому назад признало положение Мадрида безнадежным, постановило эвакуироваться и эвакуировалось. Сообщение об эвакуации Ларго Кабальеро давать запретил, «чтобы не вызывать паники». Ввиду спешки эвакуацию решено производить децентрализованно, то есть каждое ведомство само по себе и уезжает, как и на чем может. Некоторые министры, как он слышал, протестовали, но решение осталось в силе. Вся головка уже уехала. Это сделано было перед концом занятий в учреждениях, – служащие разошлись, ничего не зная, завтра они придут на работу, а правительства уже нет.

Он плакал и ломал руки, он хотел звонить по телефону своим товарищам, всем сообща найти грузовик и добиться пропуска на выезд из Мадрида. Говорят, нужны какие-то пропуска, надо представлять в командансию списки…

– Плюньте на пропуск, – посоветовал я. – Если вы достанете грузовики, это и будет пропуск.

Я поехал в министерство внутренних дел – там было то же самое. Здание было почти пусто, остался только низший персонал. Снаружи все выглядело как обычно. Площадь Пуэрта дель Соль звенела трамвайными звонками и гудками перед фасадом министерства внутренних дел.

Поехал в Центральный комитет Компартии. Там шло заседание политбюро в полном составе, кроме Михе, который был в Пятом полку.

Здесь рассказали: Ларго Кабальеро действительно сегодня внезапно решил эвакуироваться и провел это решение большинством совета министров. Он уже уехал, уехали почти все. Министры-коммунисты хотели остаться, им было объявлено, что подобный акт будет дискредитацией правительства, они обязаны уехать, как и все. Руководство всех партий Народного фронта тоже обязано сегодня уехать.

Все это можно и должно было сделать заранее, заблаговременно, не в такой форме, но старик своим злостным упрямством и самодурством, своей демагогией привел к подобному положению.

Даже виднейшие руководители организаций, ведомств и учреждений до сих пор не уведомлены об отъезде правительства. Начальнику генерального штаба министр сказал в последнюю минуту, что правительство уезжает, но не сказал, куда и когда. Начальник генштаба с несколькими офицерами выехал из города искать себе пристанище. Министр внутренних дел Галарса и его помощник, генеральный директор государственной безопасности Муньос, выехали из столицы раньше всех. Из восьми тысяч арестованных фашистов не эвакуирован ни один. Город не обороняется ни снаружи, ни изнутри. Штаб командующего центральным фронтом, генерала Посаса, разбежался. Кабальеро подписал бумажку, по которой оборона Мадрида перепоручается особой хунте (комитету) во главе с бригадным генералом Хосе Миаха, стариком, которого мало кто знает. Его ищут повсюду, чтобы вручить приказ, – неизвестно, где он. Центральный комитет постановил: оборонять каждую улицу Мадрида, каждый дом силами рабочих и всех честных граждан. Сдавать фашистам только развалины, драться до последнего патрона, до последнего человека. Уполномоченным Центрального комитета по мадридской организации назначается секретарь ЦК Педро Чэка, с переходом в подполье в момент необходимости. Кроме того, Антонио Михе входит в состав мадридской хунты обороны и принимает на себя военный отдел.

Во дворе укладывали архивы. К Педро Чэка очередью подходили секретари районных комитетов, заводских ячеек, он спокойно, как всегда, уславливался с ними, сообщал адреса нелегальных квартир и явок. Он улыбнулся и подмигнул мне: «Пора выкатываться…»

Десять часов двадцать минут. Значит, в Москве уже один час двадцать минут ночи. Там, на улицах, лихорадочно прибивают последние праздничные украшения, плакаты, портреты. Дворники подчищают мостовые. Может быть, еще не кончился концерт в Большом театре, они обычно затягиваются поздно. Интересно, какая погода, много ли уже снега, будет ли с утра туман?

Я еще раз поехал в военное министерство. Садовые ворота были закрыты. Никто не отозвался ни на гудки, ни на мигание фар. Пришлось самому подойти к воротам, открыть их. У подъезда нет караула, а окна все освещены и гардины не задернуты от авиации.

Поднялся по ступеням вестибюля – ни души. На площадке, там, где в обе стороны входы к министру и генеральному комиссару, сидят на двух стульях, как восковые фигуры, два старичка служителя, в ливреях, чисто выбритые. Такими я их никогда не видел. Они сидят, положив руки на колени, и ждут, пока их звонком не позовет начальство – старое или новое, все равно какое.

Анфилада комнат; широко раскрыты все двери, сияют люстры, на столах брошены карты, документы, сводки, лежат карандаши, исписанные блокноты. Вот кабинет военного министра, его стол. Тикают часы на камине. Десять часов сорок минут. Ни души.

Дальше – генеральный штаб, его отделы, штаб центрального фронта, его отделы, главное интендантство, его отделы, управление личного состава, его отделы, – анфилада комнат; раскрыты все двери, сияют люстры, на столах брошены карты, документы, сводки, лежат карандаши, исписанные блокноты. Ни души.

Вышел обратно на крыльцо. Впереди, за садом, на улице Алкала, кромешная тьма. Слышны выстрелы, чей то страшный вопль и потом смех. Шофер встревожился; это дежурный шофер, он не сменялся сегодня, он не ел, он просит, нельзя ли его отпустить, он хотел бы поискать еды. Стрелки на ручных часах светятся, они показывают десять часов сорок пять минут. Через час с четвертью будет седьмое ноября. Нет, в эту ночь – нельзя покинуть тебя, милый Мадрид.