4 ноября
4 ноября
По радио, из Лиссабона, из Рима, уже сообщают, что войска генерала Варела вошли в столицу и заняли центральные здания. Я телеграфировал «Правде»:
«Сегодня Мадрид целиком в руках трудящихся. Правительственные и рабочие организации работают, на улицах порядок, окраины заставлены баррикадами, и эти баррикады еще никем не атакованы, и мадридское радио, как видите, работает».
Ночью мятежники ворвались в Хетафе. В квартале у аэродрома их полтора часа задерживал один окоп дружинников. Марокканцы и «регулярен» устроили резню.
Девочка-телефонистка районной подстанции Хетафе отказалась эвакуироваться, она сказала, что успеет. Она держала связь до последнего момента. В последние полчаса она уже сама давала сообщения о том, что видно из окна.
Ее последние слова были:
– Я слышу вопли мавров.
Через десять минут на вызов ответил мужской голос. Подкреплений и резервов нет, наличные части за эту ночь еще больше развалились, они неорганизованной толпой даже не бегут, а безразлично шагают в город. Там, где бойцы еще сохраняют какое-то подобие колонн, они часами ждут, не поступит ли какой-нибудь приказ, не отыщется ли пропавший офицер. Приказы не поступают, офицеры не появляются. И колонна потихоньку оставляет фронт, тянется вялыми группами куда-нибудь, где можно найти еду, или вообще куда-нибудь.
Лучше всего положение на Гвадарраме. Почти все части остались на месте. Да и натиск там не велик, фашистам нет теперь никакого расчета вести бой в горах, когда можно вкатиться в город через долины. Еще сравнительно тихо в юго-восточном направлении. Одна дивизия фашистов может броском перерезать дороги на Валенсию и Аликанте, на Альбасете. Может быть, это случится завтра. Хотя, по радиоперехватам, командование противника решило оставить эти дороги «для бегства кроликов». Это тот же метод «дыры», как в Овиедо, только на этот раз применяемый фашистами. Они рассчитывают, что, имея лазейку для отступления, мадридцы бросятся туда и не станут оборонять город.
По радио объявлен порядок торжественного вступления фашистов в столицу. Генерал Мола, заместитель Франко, въедет в город на белом коне, дарованном для этой цели наваррской областной организацией «Рекете» – он остановится на центральной площади Пуэрта дель Соль, ему подадут микрофон, и он скажет только: «Я здесь». Затем он угостит иностранных журналистов кофе в старой кофейне на этой же площади.
Кроме всего прочего, это практично. Пуэрта дель Соль хотя и в центре, но очень близка к окраине. Мадрид имеет с юго-запада большую глубокую вдавлину. Стоит перейти через Сеговийский мост или миновать Северный вокзал – и до Пуэрта дель Соль остается несколько кварталов, меньше километра.
Началась, во французской, в английской, в советской печати, кампания за спасение беззащитного населения Мадрида от фашистских зверств. Всюду вспоминают кровавые погромы в Бадахосе, в Толедо. Чтобы умыть руки перед новой резней, Франко издал приказ об умеренности:
«Войдя в Мадрид, все офицеры колонн и служб должны принять серьезные меры к сохранению дисциплины и запретить всякие поступки, которые, являясь личными поступками, могут опорочить нашу репутацию. Если же они примут широкий характер, они могут создать опасность разложения войск и потерю боеспособности. Предлагается держать части в руках и избегать проникновения отдельных солдат в магазины и другие здания без разрешения командиров».
А правительство? Что делает оно? Об этом все спрашивают, никто не знает. Кабальеро по-прежнему уклоняется от какого бы то ни было решения. Он не согласен опубликовать воззвание к народу. Он ничего не разрешает эвакуировать из Мадрида. И он же, по словам многих окружающих его, склоняется к теории Асенсио, что дело не в Мадриде, что Мадрид нет смысла оборонять, что надо уйти с армией и дать сражение, оставив столицу.
Восемь тысяч фашистов по-прежнему пребывают в мадридских тюрьмах. Они открыто говорят о своем скором освобождении. Тюремный персонал уже лебезит перед ними. Они могли бы уже сейчас без труда рассосаться из тюрем, но считают это невыгодным – на улицах для них опасно.
Десять танков бродят весь день кругом Мадрида и почти непрерывной стрельбой, короткими контратаками тормозят наступление противника. Фашисты, без сомнения, считают, что здесь действует целая танковая бригада.
Около полудня Мигель Мартинес застал их на эстремадурской дороге. Машины стояли за обочиной шоссе, бойцы сидели на земле у танков и курили.
– Мы свистим, – сказал капитан. – Снарядов нет, мы уже израсходовали сегодня два боевых комплекта. Теперь никак не можем связаться с базой. Мы свистим.
Мигель взялся добыть снаряды – это оказалось очень хлопотливым предприятием.
База была все еще в оливковой роще у горы Ангелов, около Вальекас. Надо было проехать параллельно всей линии боя, петляя маленькими дорожками между большими магистралями. Шофер был бестолков и глуп, он знал местность хуже Мигеля. Пришлось въехать назад, в город, и по валенсийскому радиусу пробраться к горе Ангелов.
В роще уже стоял грузовик, полный снарядов, но не того сорта, какие были нужны танкистам. Пришлось разгружать и заново все нагружать, на это ушло еще пятнадцать минут.
Мигель заупрямился, он решил выиграть время и все-таки поехать напрямки, не через город. Он потом пожалел об этом. Езда превратилась в пытку. Никто не знал, куда и как ехать. На каждом перекрестке дорог прохожие говорили по-разному: либо что дальше уже фашисты, либо что дорога совершенно свободная. Нельзя было верить ни тому, ни другому: здесь могли быть и ошибки, и провокации. Мигель решил ехать, прислушиваясь и приглядываясь к направлению артиллерийского огня мятежников, – они вели его по всему фронту. Но и в этом не так легко было разобраться.
Шофер с грузовика и шофер легкового автомобиля спорили между собой. Они теряли друг друга из виду. Похоже было на то, что шофер со снарядами стремится удрать в город. Мигель решил пересесть на грузовик.
Но именно на самом открытом, на самом обстреливаемом куске шоссе он застрял. Что-то у него случилось в моторе. Черт его знает, что за человек! Вот нашел место, где застревать! Разрывы стали ложиться близко от машины. Надо же ухитриться здесь застрять! Одно попадание – весь грузовик со снарядами взлетит к чертовой матери на воздух. Надо же быть таким идиотом! Пусть бы застрял в другом месте, где-нибудь ближе или дальше. Что за идиот! Мигель и другой шофер стояли у грузовика и орали. Уж лучше бы поехать через город. Мигель думал о том, что танкисты уже два часа без снарядов. Связался с дураком шофером. Хоть бы он застрял где-нибудь за домом, тогда его не видно было бы…
Он уже хотел ехать за другим грузовиком, но машина вдруг пошла.
Они добрались до танкистов только через два с половиной часа.
– Долгонько! – сказал капитан. – А мы здесь свистим.
Он потушил сигарету и приказал разобрать боевые комплекты.
Они стояли примерно на том же месте, но рассредоточились. Артиллерия мятежников нашла их и обстреливала.
– Пощелкаем, – сказал капитан.
И танки опять пошли.
В пять часов пополудни, как всегда, заседал генеральный комиссариат. Мигель докладывал о борьбе с дезертирством. Предлагал проект создания центральной комиссии по борьбе с дезертирством. Провинциальных комиссий. Бригадных комиссий. Меры взыскания – от расстрела до общественного порицания, смотря по злостности отлучки. Оповещение альгвазилами на сельских площадях об односельчанах-дезертирах, предавших родину. Расклейка черных списков дезертиров. Нужны также листовки.
Его никто не слушал. Дель Вайо лежал на диване, тяжело больной. Бильбао перелистывал бумажки. Рольдан что-то писал. Анхел Пестанья смотрел на стену, глаза его были полны слез. Михе не было.
– Листовки! – сказал дель Вайо. Морщась, превозмогая боль, он тяжело перебрался к столу. Он взял толстый синий карандаш.
– Товарищ генеральный комиссар, – сказал Мигель. – Вы знаете, со вчерашнего дня у нас уже есть немного истребительной авиации. Завтра она появится над столицей. Командир эскадрильи просил изготовить ему листовки для сбрасывания, успокоительные обращения к населению Мадрида.
– Замечательно! – сказал дель Вайо. – Я тотчас же напишу. Это просто замечательная идея со стороны командира эскадрильи! Очень правильно, что мы это сделаем. Я прошу вас не расходиться, я тотчас же напишу. Просто превосходная идея! Не уходите, пожалуйста!
Никто не собирался уходить. Идти было некуда. Все позавидовали Вайо, что он будет писать листовку. Его толстый синий карандаш быстро мелькал по бумаге. Он откладывал в сторону исписанные восьмушки. Он писал очень крупно, на каждый листок приходилось не более десяти слов.
– Как будет с арестованными? – спросил Мигель, – Галарса ничего не сделал. Восемь тысяч человек. Большая фашистская колонна.
– Все в свое время, – мягко сказал Вайо. – Я сейчас кончаю листовку. Пожалуйста, не расходитесь. Я думаю, длинная листовка в данном случае неуместна.
– Длинная будет даже вредна, – сказал Пестанья. – К тому же наборщики… Я постараюсь выпустить её сразу в нескольких типографиях. Сколько экземпляров нужно?
Он не замечал, что глаза его были в слезах.
– Миллион, – сказал наобум Мигель. – От миллиона до миллиона двухсот тысяч. Это не так много. Из одного газетного листа выйдет тридцать две штуки.
– Такие маленькие? – Вайо был огорчен. – Я не уложусь.
– Все зависит от шрифта, – сказал Бильбао. – Можно набрать мелким шрифтом.
Всем хотелось подольше говорить о листовке. Мятежники миновали Хетафе и ворвались в Верхний Карабанчель – рабочий квартал, первый городской квартал. Начался погром. Телефонное сообщение не прервано, люди в Карабанчеле, в Хетафе просто набирают номер, звонят и передают ужасные вещи. Они уже по ту сторону баррикад, у фашистов, а разговаривают с нами по городскому телефону! Мятежники звонят своим родным и любовницам, приветствуют их: «Пепита, я уже здесь, в Мадриде. Но сегодня не удастся пробраться к тебе по улицам. Обнимаю. До завтра!»
Коммунистическая партия и Пятый полк организуют районные и уличные дружины для баррикадных боев. Лозунг партии – драться за каждую улицу, за каждый дом.
Вернувшись поздно вечером, я не узнал отеля. Сюда спешно эвакуировался из Карабанчеля военный госпиталь номер один. Коридоры полны коек, хирургических шкафов, перевязочного материала, ночных горшков, ящиков с картотеками. Запах креозота сразу охватил все этажи. Сдирают с дверей драпировки, с пола ковры и дорожки. Портье сказал, что отель ликвидируется, почти все гости уже выехали, сегодня сеньор может еще ночевать – не все номера заполнены ранеными, – но завтра он приготовит сеньору счет.
Танкиста Симона перевезли с госпиталем в отель «Палас». У него начинается заражение крови, перевозка ухудшила его состояние. Мигель Мартинес нашел его, он в сознании, он просил Мигеля застрелить его, но не оставлять белым.
Улицы зловеще опустели. Люди смотрят исподлобья. Начали постреливать с верхних этажей, из-за углов.
Сегодня днем были еще четыре воздушные бомбардировки. Убито много детей. Только что принесли и положили на стол двадцать снимков. Большие, красивые снимки детей, похожих на куклы.
Это разбитые куклы. У них большие черные дыры на лбу, на шее, у ушей. Не будь этих мертвых черных дыр, дети казались бы совсем живыми. У некоторых даже раскрыты глаза, словно в изумлении. Разметаны косички, уста улыбаются, и сквозь них видны маленькие белые зубы.
Дети гибнут, потому что они проводят весь день на улицах. Повсюду они возятся, копошатся. В рабочих кварталах, у Толедского моста, в Аточе, они помогают взрослым строить баррикады. Крохотные карапузы долго выковыривают большой камень из мостовой, кладут его в плетеную корзинку и, держа с двух сторон за ручки, чинно тащат его к баррикаде. Старик каменщик кивает им, кладет камень в верхний ряд и посыпает песком. Ребятишки с достоинством отправляются за камнем.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.