Русский эпос Михаила Шолохова ДОКТОР ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ НАУК, ПРОФЕССОР ФЕДОР БИРЮКОВ
Русский эпос Михаила Шолохова
ДОКТОР ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ НАУК, ПРОФЕССОР ФЕДОР БИРЮКОВ
Разумеется, каждое поколение читает и будет читать великую книгу по-своему, выделяя наиболее важное для себя. А что прежде всего видится в «Тихом Доне» по прошествии многих десятков лет со времени публикации первых глав?
Мне представилось интересным поговорить об этом с доктором филологических наук, профессором Федором Григорьевичем Бирюковым – старейшим на сегодняшний день исследователем творчества М. А. Шолохова в нашей стране.
Виктор Кожемяко. Я знаю, почти вся ваша многолетняя научная и преподавательская работа была посвящена Шолохову. Читал книги и статьи ваши. Помню, каким событием стала публикация в 1965 году в «Новом мире» Твардовского статьи «Снова о Мелехове», которая шла вразрез с установившейся к тому времени вульгарно-социологической трактовкой «Тихого Дона» и образа главного его, обвинявшегося в «отщепенстве». Вам тогда основательно досталось. Ведь выступили вы против таких официально признанных авторитетов, как Исай Лежнев и Лев Якименко. А их точка зрения, по существу, брала начало в критике Шолохова еще конца 20-х– начала 30-х годов. «Радек обвинял меня в политической неграмотности, в незнании русского мужика и вообще деревни», – вспоминал Михаил Александрович.
Прошли годы. Вот уже кончается столетие, в котором родился и жил автор «Тихого Дона», когда был создан величественный и трагический роман-эпопея о переломном этапе в истории России. Как теперь, перечитывая его, воспринимаете вы правду времени? В чем, на ваш нынешний взгляд, правда Шолохова и ее уроки для нас?
Федор Бирюков. Он родился в девятьсот пятом. «Тогда империя вела войну с японцем и всем далекие мерещились кресты», – напишет о том времени Есенин.
Русская армия терпела поражение. Тыл и без того лихорадило. Началась народная революция. Бунтовали города. Поднималась деревня – пылали помещичьи усадьбы. Страна вступила в ту критическую полосу, когда низы по-старому не хотели жить, а верхи не могли управлять.
В этой грозовой обстановке особую остроту приобрел казачий вопрос. В «Тихом Доне» казаки перед Первой мировой рассуждают:
«– Я, браток, в тысячу девятьсот пятом годе на усмирении был. То-то смеху!
– Война будет – нас опять на усмирения будут гонять.
– Будя! Пущай вольных нанимают. Полиция пущай, а нам кубыть и совестно».
13 июня 1906 года, выступая на заседании Государственной думы, депутат от Войска Донского писатель Федор Крюков говорил: «Ныне казачество из защитника угнетаемых повернуто в стражи угнетателей; специальностью его определено – расписывать обывательские спины нагайками. Пробовали ли казаки протестовать против этого? Да, пробовали, но безуспешно».
Безуспешным оказалось и это выступление, поддержанное рядом депутатов. Дума, где отражалось кипение народных страстей, повелением императора была распущена.
Так начиналось столетие. С национальной трагедии. Политический кризис будет обостряться, судьба народа становиться все мрачнее и безысходнее. Шолохов – летописец этих страшных лет.
«Тихий Дон» создавался между двумя мировыми войнами. Не успели подернуться пеплом костры первой – империалисты начали подготовку новой.
О той, Первой мировой, написано немало волнующих произведений. Сказали свое слово проклятия писатели мира – русские, немцы, болгары, французы, итальянцы, англичане, поляки, австрийцы, венгры, югославы, американцы. Опаляющим гневом наполнены воспоминания тех, кто побывал под огнем, уцелел десятым или двадцатым.
Много общего с этой прозой есть и у Шолохова. Но его достижения даже на очень внушительном фоне мастерства А. Барбюса, Б. Келлермана, Э. М. Ремарка, Р. Олдингтона, Э. Хемингуэя, Р. Роллана, Ж. Жионо, С. Цвейга, К. Федина – выдающиеся. По охвату действительности, масштабности обобщений, зримости картин фронтовых сражений.
Если героем военного романа был чаще всего интеллигент – честный, страдающий, растерявший всего себя в боях, то у Шолохова на первом плане – сыны глубинной трудовой России, оторванные от неотложных дел на земле.
Шолоховская правда о войне. Русские воины трупами повисают на проволочных колючих заграждениях. Немецкая артиллерия выкашивает целые полки. Раненые ползают по жнивью. Глухо охает земля, «распятая множеством копыт», когда обезумевшие всадники устремляются в кавалерийские атаки и плашмя падают вместе с конями. Не помогает казаку ни молитва от ружья, ни молитва при набеге.
Разоблачая жадных до власти карьеристов и авантюристов, привыкших распоряжаться чужими судьбами, кто гонит свой народ на другие народы, прямо на минные поля и под пулеметный веер пуль, решительно протестуя против любого посягательства на право человека жить свободно и радостно, – Шолохов противопоставил ужасам войны красоту человеческих чувств, счастье земного бытия. Страницы, посвященные дружбе, доверию, родственным связям, любви – всему истинно человеческому, укрепляют веру в победу добра над злом. Счет человеческих благородных поступков должен быть, по Шолохову, такой: скольких ты спас, скольким облегчил жизнь, сколько сберег красоты на земле, а не скольких истребил, осиротил, скольким отравил существование. Эта гуманистическая настроенность писателя прозвучала еще в «Донских рассказах» – «Чужая кровь», «Алешкино сердце», «Жеребенок»…
В. К. Мировая война для России стала только началом величайших испытаний. Россия пережила еще более неестественное – междуусобицу.
Ф. Б. Огромная территория долгое время находилась в огне Гражданской войны. По «Тихому Дону» мы знаем, что происходило. Повсеместно пальба, трупы и раненые. Грабежи и насилие. Бандитские нашествия. Запои, расшатанная психика людей, вольное поведение жалмерок. Эпидемия тифа. Смерть в отступе, вдали от родных очагов.
Чья ответственность за все это? Белых? Красных? В пылу борьбы разжигалась взаимная вражда, те и другие как бы соревновались, кто кого скорее уничтожит.
Идущее на смену старому новое общество должно покорять прежде всего привлекательностью нравственного чувства. Так полагали В. Короленко и М. Горький, так мыслит и Шолохов. Каждый раз, когда он изображает физическую расправу над людьми иных убеждений, считает это недопустимым даже в экстремальных условиях. Классовая борьба не однозначна с правом на террор.
В. К. В «Тихом Доне» мы видим, как жестокость вызывает ответную, еще более безрассудную. По-моему, это самые потрясающие, самые пронзительные страницы. Михаил Кошевой записал в черный список контрреволюционеров Синилина, прозванного Авдеичем Брехом. Того – без всякой вины – расстреляли. Теперь сын Авдеича ищет Кошевого, чтобы отомстить за отца. В этот же список Михаил занес Коршунова. Забрали – и расстреляли в тот же день. Митька за смерть отца повесил мать Кошевого. Тот убивает столетнего деда Гришаку, поджигает дом Коршуновых…
Ф. Б. Так вот и кружилась «коловерть». Вконец пала нравственность. Убийства становятся привычным бытовым явлением.
Раздумывая о том, как стала исчезать человечность, Шолохов обвиняет и верхи белого движения, и представителей новой власти. Ведь не только Михаил Кошевой повинен, когда грозит хуторянам: «Я покажу вам, голуби, что такое Советская власть». Диктат шел из Москвы.
В. К. Имеете в виду начавшуюся политику «расказачивания»?
Ф. Б. Конечно. 24 января 1919 года Оргбюро ЦК РКП(б) приняло постановление об отношении к казачеству. Оно в виде секретного циркуляра с сопроводиловкой Я. Свердлова было разослано командующим и политработникам соответствующих армий, карательным органам для неукоснительного осуществления на местах. Казачество Дона, Кубани, Урала и других районов было, по существу, объявлено вне закона. Предписывалось:
«Признать единственной мерой самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость тут недопустимы…
Провести массовый террор…
Конфисковать хлеб…
… Разработать в спешном порядке практические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли».
И прочее в этом роде.
Циркуляр был подготовлен в то время, когда на Дону казаки в большинстве склонялись к миру, покидали фронт против красных, уходили от Краснова. Теперь же они снова взялись за оружие, спасая родные станицы и хутора, обычаи, верование. Многие искали спасения у Деникина и других генералов, которые оказались им в этой ситуации ближе, чем Свердлов, Троцкий, Сырцов, Белобородов, Смилга, Френкель, Ходоровский, Якир. Не забудем упомянуть и не столь видную, но не менее зловредную фигуру – Малкина, изображенного в «Тихом Доне» под собственной фамилией. Это о нем в романе: «Собирает с хуторов стариков, ведет их в хворост, вынает там из них души, телешит допрежь и хоронить не велит родным… чужими жизнями, как Бог, распоряжается…»
В. К. Можно ли утверждать, что первым об этой авантюре, придуманной людьми, не знавшими народа, особенно Дона и его истории, сказал свое слово в советской литературе Шолохов?
Ф. Б. Так оно и есть. В «Тихом Доне» возница говорит ответственному деятелю Штокману: «Потеснили вы казаков, надурили, а то бы вашей власти и износу не было. Дурастого народа у вас много, через это и восстание получилось… Расстреливали людей. Нынче одного, завтра, глядишь, другого… Кому же антирес своей очереди ждать?»
Да, на расказачивание последовала реакция – Верхнедонское восстание хуторов и станиц. Красная Армия несет тяжелый урон и поспешно отступает. За этим шло подавление мятежников. В приказе по экспедиционным войскам от 25 мая 1919 года Троцкий провозглашал:
«Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Никакой пощады станицам, которые будут оказывать сопротивление… Против помощников Колчака и Деникина – свинец, сталь и огонь!»
А после всего – опустошение, головешки на месте домов, сотни тысяч павших с обеих сторон. И утрата веры в честность лозунгов, которые провозгласила Советская власть.
Бездумное отношение к Дону сказалось на моральном состоянии тех красноармейских частей, которые были брошены на подавление восстания. Это стало одной из причин, поднявших на мятеж Сердобский полк. Инквизиторскую стратегию Троцкого – главного вдохновителя расправы над казачеством – осуждали честные советские работники и красные командиры. Особенно резко протестовал командарм 2-й Конной Филипп Миронов, ставший, в свою очередь, жертвой троцкистов.
В. К. Они ведь представляли Дон как сословный монолит, оплот старого режима. Казаки окаменели в консерватизме, живут без движения и признаков демократических чувств. Это – крестьянская аристократия. В практическом деле – чубатые зверюги с нагайками.
Ф. Б. Именно! Да и дальше шли в своем приговоре: «Казачья масса еще настолько некультурна, что при исследовании психологических сторон этой массы приходится заметить сходство между психологией казачества и психологией некоторых представителей зоологического мира…» Каково? А отсюда – вывод: «Стомиллионный русский пролетариат не имеет никакого нравственного права применить к Дону великодушие. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции».
Это из большой статьи «Борьба с Красновым», опубликованной в «Известиях ВЦИК» в 1919 году. Кто же автор? Как установил ростовский историк А. Венков, им оказался главнокомандующий всеми Вооруженными силами Республики Иоаким Иоакимович Вацетис.
Такой уровень представлений о казаках сложился у многих политиков, идеологов, историков к тому времени, когда Шолохов взялся за «Донские рассказы» и «Тихий Дон». Именно он развеял тогда мрачные легенды о Доне. Казачий вопрос в его представлении – это тот же крестьянский вопрос, но в осложненном варианте.
В. К. Однако, насколько я понимаю, сказать правду и о крестьянстве тоже было делом нелегким. Деревня в двадцатом веке стала объектом непримиримых разногласий.
Ф. Б. Да, для одних она была хранителем традиций, примером труженичества и нравственной высоты, для других – неуправляемой разумом мелкобуржуазной стихией, миром жадных скопидомов, пьяниц, лентяев, неумельцев.
В 20-е и 30-е годы в спорах участвовали многие известные литераторы. Один из хлестких фельетонов Демьяна Бедного, где он лихо прошелся по русской старине, заканчивался словами: «Слезай, деревенщина, с печки!» Правда, после критических замечаний он пожалеет об этом, скажет покаянное слово – «Перекричал…».
В. К. Не случайно, конечно, в 1930 году третья книга «Тихого Дона», где было описано Верхнедонское восстание как ответ на «перегибы» по отношению к казачеству, перекрестилась с замыслом «Поднятой целины» – тоже писательской реакцией на «перегибы». Теперь уже в ходе коллективизации, по отношению к крестьянам…
Ф. Б. Шолохов, обратившись к Горькому в 1931 году с просьбой прочитать рукопись третьей книги, разъяснил свою позицию: «Думается мне, Алексей Максимович, что вопрос об отношении к среднему крестьянству еще долго будет стоять и перед нами, и перед коммунистами тех стран, какие пойдут дорогой нашей революции. Прошлогодняя история с коллективизацией и перегибами, в какой-то мере аналогичными перегибам 1919 г., подтверждает это. Вот своевременно ли писать об этих вещах? У Вас неизмеримо шире кругозор, и мне хотелось бы получить от Вас ответ на все эти вопросы».
В данном случае кругозор Шолохова оказался неизмеримо шире.
Да и его письма к Сталину о положении дел в ходе и после коллективизации были криком души гражданина страны, озабоченного судьбой голодающих землеробов, что не очень-то тревожило некоторых правителей.
В. К. У «Тихого Дона» ведь очень непростая судьба. А сегодня Шолохова изображают чуть ли не придворным писателем.
Ф. Б. От недоброй пристрастности он страдал всю жизнь. Вот пишет Е. Левицкой 2 апреля 1930 года, какую блокаду объявили третьей книге романа: она не будет напечатана, если автор не согласится сделать Григория большевиком и не примет другие изменения текста. Шолохов категорически отверг такой произвол.
2 декабря того же года сообщает о письме, которое получил от редактора журнала «Октябрь» Ф. Панферова – опять по этому поводу: «6 часть (исправленная) не удовлетворила некоторых членов редколлегии „Октября“, те решительно запротестовали против печатания, и 6 часть пошла в культпроп ЦК. Час от часу не легче, и таким образом три года. Даже грустно становится…»
Роман, как видно, хотели подогнать под ту мерку, какую обозначила написанная тогда Панферовым третья книга «Брусков» – «Твердой поступью». Ее Шолохов активно не принимал, говорил, что так нельзя писать о нашем крестьянстве. Надуманные сцены, искусственные образы…
А вот образец критики в адрес Шолохова – из сборника, выпущенного в 1931 году: у героев «Тихого Дона» «простое, до примитива, до животности, отношение к действительности, пол и жратва с выпивкой – для них основные стимулы существования». Ну а сам автор еще и в том виноват, что «не обрушил на этот быт всю тяжкую силу классово-пролетарского отрицания», «оказался покоренным этим гиблым бытом».
Некий Н. Янчевский, выступавший как историк донского казачества, осудил все: эпиграфы, пейзаж, старинные песни в романе, язык. Это, дескать, порождение отжившего базиса. Окончательная резолюция такая: «Тихий Дон» – произведение чуждое и враждебное пролетариату».
Очень видный литературный критик В. Ермилов, когда была опубликована финальная часть романа, отказал Григорию в праве на трагедию, предоставив ему трагикомическую роль.
А сколько «разносили» писателя за то, что он якобы героизировал белый стан, особенно Корнилова, Каледина, Чернецова, и приземлил красных!
В. К. Теперь «разносят» за прямо противоположное.
Ф. Б. Я не допускаю даже малейшей мысли о конъюнктуре, о каком-то политическом и идеологическом приспособленчестве Шолохова. Ложь это! Лгут, как видим, и тогда, когда пытаются изобразить его жизнь и творческую судьбу, с первых шагов в литературе, как сплошную удачливость, гладкость, безмятежность. Вот уж чего не было!
И отношения со Сталиным нельзя упрощать – ни в какую сторону. Было, что именно вождь дал дорогу острейшей третьей книге «Тихого Дона»; по его же инициативе, надо полагать, роману присуждена Сталинская премия Первой степени. Но были и смелые, на грани риска, письма Шолохова вождю о недопустимой жестокости во время коллективизации, о голоде в 1933 году; чудом уцелел он и в 37-м…
Ничего нельзя упрощать и примитивизировать в этой сложной судьбе, в этом выдающемся человеке! Шолохова же все время норовят изобразить неким простоватым «Мишей с Пресни».
В. К. Каковы же, в вашем представлении, главные уроки, следующие из шолоховского изображения Гражданской войны?
Ф. Б. Шолохов любил родной народ, осознавал значимость его роли в истории, высокие нравственные качества. Но не закрывал глаза и на то, что наши соотечественники слишком доверчивы по отношению к тем, кто стремится во что бы то ни стало «володеть и княжить» (а на деле оказываются «дурастыми» насильниками), слишком безропотен и безволен в решении своей судьбы. Основательный упрек высказывает фронтовик Михаил Кошевой, когда видит бесконечную уступчивость народа: «Кровью весь изойдет, тогда поймет, за что его по голове гвоздют!»
Как известно, гвоздили и после. Гвоздят и теперь.
Пропитанные кровью страницы романа обращены к нашим дням обвального распада страны. Кипит борьба партий и движений, как в семнадцатом году. Громыхают залпы по своим людям. Встал вопрос: за кем идти? Где конец той ухабистой дороги, уже устланной многими жертвами?
Шолохов как бы держит слово перед поколением конца двадцатого века и призывает: спасайте Родину от расчленения, междуусобицы и распрей! Объединяйтесь только вокруг истинных, несгибаемых патриотов, не давайте политиканам делить вас на «белых» и «красных»! Это уже приводило к тому, что соотечественники по-первобытному рубили друг друга. Не дозволяйте всяким зазывалам приглашать извне «миротворцев», особенно в вооруженной форме, как это пытались делать некоторые генералы, «спасая Россию». Берите собственную судьбу в свои руки, чтобы не горевать потом, как это случилось с Григорием Мелеховым: «Спутали нас ученые люди… Господа спутали! Стреножили жизню и нашими руками вершают свои дела». Опасайтесь ретивых перестройщиков и реформаторов всего и вся, сокращающих ваши дни, изматывающих души, ибо «коротка человеческая жизнь и не много всем нам суждено истоптать травы…»
Май 1997 г.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.