Глава 1 Анналы «необычного союза»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1

Анналы «необычного союза»

Где только не встречали эту удивительную пару в 80-е гг. ХVIII в. путешественники, пылившие по дорогам Европы: то в просторной карете, запряженной шестеркой лошадей, то в тесной кибитке она без устали колесила по континенту от гор Уральских до гор Альпийских, от моря Белого до моря Черного. Их видели на волжских просторах и в прибалтийских дюнах, у водопадов Финляндии и возле потухших вулканов Оверни, в херсонской степи и на равнине Иль-де-Франса. Они гуляли по набережным Невы и Сены, восхищались красотами Московского Кремля и ханского дворца в Бахчисарае, подолгу жили в Киеве и Женеве. Впрочем, вряд ли современник счел бы эту пару необычной – всего лишь юный русский граф с французом-учителем! В самом деле, мало ли их тогда разъезжало по свету, отпрысков российской аристократии со своими «мосье бопре»?

Но нам, отделенным от той поры двумя сотнями лет и знающим дальнейшую судьбу этих людей, их союз не может не показаться удивительным. Ведь учителем был Жильбер Ромм, вошедший позднее в историю как один из видных деятелей Французской революции, депутат Законодательного собрания и Конвента, «цареубийца», проголосовавший за казнь короля, лидер последних монтаньяров и «мученик прериаля». Целое десятилетие Франция жила по составленному им календарю. А его ученик, граф Павел Александрович Строганов, остался в истории России как ближайший сподвижник императора Александра I, участник и идеолог либеральных реформ начала XIX в., умелый дипломат и талантливый военачальник.

Замечательную пару окружали не менее яркие личности. В большинстве путешествий их сопровождал скромный домашний художник семьи Строгановых Андрей Никифорович Воронихин, в дальнейшем прославленный зодчий, построивший Казанский собор в Санкт-Петербурге. Троюродный брат молодого графа, барон Григорий Александрович Строганов, проведший с ним два года в Швейцарии и во Франции, позднее стал выдающимся русским дипломатом. А многочисленные встречи в пути, иногда запланированные, иногда случайные, с учеными, философами, литераторами, политиками едва ли не всех стран Европы! Процитирую для примера лишь одно из многих писем, которые Павел Строганов посылал из Женевы своему отцу:

Мы зделали знакомство с маркизом de Chateauvieux, коего жена – дочь господина Вернета. Он – кавалер вышняго ордена du Vrai Merite. Он вас видел в Париже и мне приказал вам о нем вспомнить. Мы здесь иногда видели весьма добронравного молодого человека из голанцов, коего имя Фагель. Ему семнадцать лет; он здесь без наставника, однако имеет очень хорошее поведение, и очень много упражняется. Мы последнее воскресение были в Депюи, дабы там видеть славного господина Bonnetѕ[5].

Всего несколько строк, но какие имена упомянуты! Маркиз Жан-Андре Шатовье – сын видного женевского политика, генерал французской армии, герой Семилетней войны; Якоб Верне – известный теолог, историк и философ, друг Монтескье; Шарль Бонне – выдающийся швейцарский натуралист и философ, член едва ли не всех крупнейших академий Европы. Что же касается «голанца» Фагеля, то, возможно, речь идет о бароне Роберте Фагеле, ставшем позднее крупным дипломатом и государственным деятелем Нидерландов. И это лишь один эпизод в многолетней хронике странствий учителя и ученика.

История столь необычного союза – чем не сюжет для художественного произведения? И действительно, тема не прошла мимо внимания литераторов. А.И. Герцен затронул ее в своей последней повести «Доктор, умирающий и мертвые»[6], завершенной в сентябре 1869 г. и напечатанной вскоре после смерти писателя. Главный герой произведения, юный современник Французской революции Ральер, знакомится в Париже 1792 г. с Ж. Роммом и графом Строгановым. Три года спустя Ральер, как и Ромм, за участие в прериальских событиях оказывается в тюрьме, но, в отличие от осужденных на смерть последних монтаньяров и вопреки своему желанию последовать за ними, получает оправдательный приговор. После брюмерианского переворота Ральер, огорченный крушением революционных идеалов, оставляет Францию и уезжает в Петербург искать бывшего ученика Ромма. Пережив по пути множество приключений, он все-таки находит Строганова и предлагает ему свои услуги для содействия начинающимся в России преобразованиям. Однако после того как «гражданин граф» отвергает его совет освободить крестьян, рассерженный Ральер покидает Россию и после многолетних скитаний по Европе в конце концов вновь оказывается на родине, где умирает в первый день революции 1848 г. под доносящиеся с улицы крики: «Да здравствует Республика!»

Эта полностью вымышленная история свидетельствует не только об интересе писателя к личностям Ромма и Строганова, чьи имена он не раз упоминал и в своих публицистических сочинениях, но также о том, сколь мало тогда было известно о подлинных фактах их жизни. Например, Ральер никак не мог встретиться в революционном Париже с «гражданином графом Строгановым» хотя бы потому, что тот с осени 1788 г. носил псевдоним Поль Очер и фигурировал под этим именем даже в переписке с друзьями. Кроме того, к 1792 г. Павел Строганов уже больше года находился в России. Очевидно, Герцен опирался в основном на устную традицию[7], авторским вымыслом восполняя недостаток точных сведений.

В значительной степени так же поступал и Ю.Н. Тынянов, работая в 1942 г. над рассказом «Гражданин Очер», посвященном истории союза Ж. Ромма и П. Строганова[8]. По печальному совпадению, произведение на эту тему для Тынянова, как и для Герцена, оказалось последним. Правда, материал для пьесы о тех же героях – «Овернский мул[9], или Золотой напиток» – писатель начал собирать еще в 1930 г. Однако когда после эвакуации он оказался в Перми – бывшем центре уральских владений Строгановых (что, быть может, и побудило его вновь обратиться к биографии одного из представителей этого рода), – ему пришлось рассчитывать исключительно на собственную память: все сделанные ранее выписки остались в блокадном Ленинграде[10]. Возможно, именно поэтому автор чрезвычайно широко использовал свое право на вымысел, более чем произвольно изложив факты биографии своих героев. Под его пером старый граф Александр Сергеевич Строганов, человек добрый и открытый, за что и пользовался симпатией и уважением всех (что само по себе большая редкость!) поочередно сменявших друг друга российских государей того времени – Екатерины II, Павла I и Александра I, – предстает желчным фрондером. Теплые и доверительные отношения Павла Строганова с отцом изображены как скрытое противостояние свободолюбивого юноши и барина-крепостника. В изложении рассказчика будущий «гражданин Очер» воспитывается вместе с крепостным мальчиком Андреем Воронихиным, хотя на самом деле тому было уже 20 лет, когда семилетний Павел еще только приехал в Россию. Фантастичен и эпизод встречи Очера с Робеспьером в Обществе друзей закона: хорошо сохранившиеся протоколы этого клуба свидетельствуют, что депутат из Арраса не посещал его заседаний. Перечень подобных отступлений от исторических фактов можно продолжить, но стоит ли предъявлять к художественному произведению те же требования, что и к научному исследованию?

Марк Алданов, которого история необычного союза вдохновила на художественно-документальный очерк «Юность Павла Строганова»[11], напротив, постарался изложить факты с максимальной точностью, без малейшей толики вымысла. Он, как явствует из текста, не только ознакомился с соответствующими историческими работами М. де Виссака, Ж. Дедевиз дю Дезера и великого князя Николая Михайловича (подробнее о них речь пойдет ниже), но и попытался найти во французских архивах документы, относящиеся к пребыванию Ромма и Строганова в революционном Париже, правда, по собственному признанию, не слишком в этом преуспел[12]. По сути, очерк представляет собою краткое художественное переложение упомянутых исторических исследований, сопровождаемое комментариями автора. Выполненные в блестящей литературной манере, эти комментарии окрашены тем легким налетом грустной иронии, который придает неповторимое очарование большинству произведений Алданова.

Любопытно, что, идя в описании общей канвы событий за упомянутыми историками, писатель независим в оценке фактов и порою высказывает суждения, идущие вразрез с общепринятыми. Такова, например, его характеристика Ромма, коего многие современники, а потом и историки признавали человеком весьма умным, но не сумевшим в силу стечения обстоятельств реализовать свои почти гениальные способности. На взгляд же Алданова, «человек он был очень ученый, но не очень даровитый, скорее добрый, чем злой (в молодости и просто добрый). Я никак не берусь судить об уме Ромма, но, не скрою, многое в его сложной биографии объясняется довольно просто, если предположить, что он был глуп»[13].

Впрочем, описывая судьбу данного персонажа, автор далек от ерничества и скорее испытывает чувство жалости к этому, как ему кажется, честному недотепе, из самых лучших побуждений бросившемуся в водоворот революции и там встретившему свою смерть:

Ромму участие в революции обошлось много дороже, чем Очеру. Для революционной деятельности у него не было никаких данных: он был крошечного роста и хил телом, писал плохо, говорить не умел совсем, имел вдобавок твердые убеждения и нравственные принципы. С этим-то багажом он сунулся в революцию! Разумеется, пучина скоро его поглотила. В революциях всегда побеждают негодяи, – так, по крайней мере, сказал перед казнью достаточно компетентный человек: Дантон. Ромм негодяем, конечно, не был[14].

К ученику же Ромма писатель относится с откровенной симпатией: «П.А. Строганов был одним из самых просвещенных и привлекательных людей Александровского времени»[15]. Такая оценка автором очерка этого героя во многом обусловлена тем, что Строганов, по мнению Алданова, сумел усвоить и принести на российскую почву принципы Французской революции, оставшись чужд радикализму ее участников и в том числе Ромма:

Идеи, которые породили настоящий Комитет общественного спасения – парижский, просачивались в далекие углы мира самыми странными путями. И не только просачивались, но и фильтровались: отголоски Французской революции были значительно лучше, чем она сама[16].

Что ж, у писателя действительно были веские основания не любить революционный радикализм: революция 1917 г. лишила Алданова родины, и эти строки он писал, живя на чужбине.

Сколь бы автор ни пытался максимально строго следовать фактам, его описание истории союза Ромма и Строганова, увы, не свободно от неточностей и даже фактических ошибок, однако виной тому не его излишне живое воображение, а тогдашнее состояние историографии данной темы. Все эти неточности и ошибки он «позаимствовал» у тех историков, чьи работы использовал в качестве источника для своего очерка. Когда далее речь пойдет о соответствующих фактах, эти моменты будут мною отмечены.

Если Алданов, стремясь придать очерку документальную достоверность, не смог этого сделать из-за недостаточной надежности своих информаторов, то ситуация итальянской писательницы Мары де Паулис оказалась прямо противоположной. Имея возможность в ходе работы над романом «Жильбер, рождение и смерть революционера»[17] опереться на такой солидный источник, как исторический труд А. Галанте-Гарроне, она сделала это лишь в минимальной степени – при изложении общей канвы событий – и предпочла свободный полет воображения строгому следованию фактам. В результате произведение, написанное в форме предсмертного письма Жильбера Ромма своему будущему сыну, изобилует множеством фактических неточностей и просто невероятных деталей. К примеру, частью повседневной жизни Ромма в Петербурге писательница делает визиты к его соотечественнице Адриен (на самом деле ее звали Антуанеттой) Доде в… подмосковное имение Братцево[18]. Даже при существующих сегодня средствах транспорта подобные каждодневные перемещения из Петербурга в Москву представляются делом не слишком простым, что же тогда говорить о XVIII в.?

Впрочем, не будем излишне требовательны к автору художественного произведения. Как предупреждает Галанте-Гарроне, написавший предисловие к этому роману, «довольно глупо ограничивать воображение художника ради соблюдения исторической “истины”»[19]. Так же, очевидно, решили и литературные критики, присудившие Маре де Паулис за роман престижную премию Итало Кальвино.

* * *

В отличие от литераторов, профессиональные историки, тоже давно заинтересовавшиеся этой темой, не могли себе позволить подменять факты вымыслом и должны были опираться исключительно на архивные материалы. А вот с ними-то дело обстояло как раз весьма и весьма непросто. Уже в 1786 г. документы, относящиеся к истории союза Ж. Ромма и П.А. Строганова, оказались в разных странах: уезжая с учеником во Францию, Ромм увез с собой и свой обширный архив (дневники, научные и путевые заметки, деловую и личную корреспонденцию), который в дальнейшем, естественно, продолжал расширяться. В России же осталась обширная переписка Ромма и его подопечного с русскими корреспондентами (прежде всего – с А.С. Строгановым), которую они тоже регулярно пополняли многочисленными посланиями из-за границы.

В 1795 г., после трагической гибели Ромма, французская часть архива перешла к его племяннику Жан-Батисту Тайану (Tailhand). Тот, сам некогда якобинец, с огромным пиететом относился к памяти дяди[20] и до конца своей жизни (Ж.-Б. Тайан умер в 1849 г.[21]) бережно хранил принадлежавшие Ромму бумаги. Однако все это время документы оставались недоступны для историков. Причем если сведения о революционной деятельности Ромма исследователи еще могли почерпнуть из других источников, то изучить предшествующий революции период его жизни и, в частности, отношения с П.А. Строгановым без этих документов было, конечно же, невозможно.

Первую биографию Ромма написал в 1842 г. и спустя шесть лет опубликовал неизвестный автор, скрывший свое подлинное имя за инициалами H. (G.). Судя по содержанию книги, он не имел доступа к материалам личного архива Ромма, а потому, рассказывая о жизни своего героя до революции, ограничился лишь кратким упоминанием о пребывании того в Петербурге в качестве наставника юного графа Строганова. Деятельность Ромма и его ученика в Париже 1789–1790 гг. автор, настроенный проякобински (может быть, именно поэтому его книжка и вышла в свет лишь шесть лет спустя – при Второй республике), рассматривал прежде всего как наглядный пример притягательной силы революционных идей: «Новая политика, великодушная и эгалитаристская, быстро захватила воображение молодого Строганова, и с самого начала работы Генеральных штатов, а затем – Учредительного собрания учитель и ученик регулярно посещали их заседания как в Версале, так и в Париже. Эти новые теории, затронув возвышенные чувства одного из самых крупных аристократов России, превратили его в явного революционера»[22]. Впрочем, надо отдать должное первому биографу Ромма: участие своего героя в работе Законодательного собрания и Конвента он осветил значительно подробнее и с гораздо большим знанием фактов.

Двадцать лет спустя Ж. Кларети, автор исследования о последних монтаньярах, также детально рассмотрел участие Ромма в революции[23], но о его жизни в пятнадцать предшествовавших ей лет смог сообщить лишь следующее: «Ромм был беден. Закончив образование, он, чтобы заработать себе на жизнь, вынужден был стать учителем у графа Строганова в Петербурге. Ромм полюбил, как старший брат, своего ученика, которому было лет 16–17, и вывез его из России во Францию, как раз тогда, когда здесь разразилась революция»[24].

Судьба архива Ромма в течение последующих 30 лет после смерти Ж.-Б. Тайана не совсем ясна. Очевидно, бумаги унаследовал один из сыновей покойного. Но кто именно? Согласно генеалогии семьи Тайан, составленной Р. Бускейролем, их было четверо[25]. В 1853 г. Жюль Мишле в одном из томов своей «Французской революции», упомянув о Ромме, заметил: «Он отсутствовал [в Конвенте. – А.Ч.] 9 термидора (я узнал об этом от его внучатного племянника г-на Тайана, судьи (juge) из Риома, владельца его ценнейшей корреспонденции)»[26]. Скорее всего, речь шла либо о старшем из сыновей Жан-Батиста – советнике (conseiller) Пьер-Клоде Тайане, либо о его брате – стряпчeм (avou?) Жан-Пьерe[27]. По-видимому, кто-то из них и стал обладателем бумаг Ромма.

Впрочем, кто бы им ни был, в 70-е гг. ХIХ в. архив опять сменил собственника. Вопрос лишь в том, когда именно это произошло: в 1872 г., когда умер Жан-Пьер, либо в 1878 г., когда ушел из жизни Пьер-Клод? Как бы то ни было, единственным наследником рода оказался сын Жан-Пьера – адвокат Артюр Тайан (ни Пьер-Клод, ни два других брата детей не имели). Он, похоже, не испытывал такого же почтения, как его предки, к памяти Ромма и легко расстался с бесценными документами. Вот что об этом сообщает его современник, известный историк революции Марселен Пелле: «По сравнению с другими знаменитыми членами Конвента, о Жильбере Ромме до сих пор было мало что известно… Его бумаги, однако, и в немалом количестве, находились в руках внучатного племянника (petit-neveu) Ромма, г-на Артюра Тайана, бывшего магистрата. Г-н Тайан, человек весьма богатый, нимало не озаботившись тем, чтобы передать в публичную библиотеку документы, волею случая оказавшиеся в его распоряжении, продал их писателю-легитимисту г-ну Марку де Виссаку за смехотворную сумму 400 франков – иначе говоря, ценнейшие автографы Жильбера Ромма, его личные письма, способные если не скомпрометировать, то, по меньшей мере, огорчить некоторые почтенные семейства, его неопубликованные научные и политические сочинения, его переписка с коллегами по Конвенту пошли по цене чуть более 30 су за фунт»[28].

Впрочем, как бы подобные действия ни характеризовали А. Тайана, все же именно благодаря ему документы попали в научный оборот. Купивший их овернский историк-любитель М. де Виссак, работая над биографией Ромма, тщательно систематизировал его бумаги. До сих пор исследователям, изучающим в архивах Москвы, Петербурга, Милана и Парижа документы этого некогда единого фонда, помогают ориентироваться в нем подписи на папках и краткие аннотации, сделанные мелким, но четким почерком де Виссака. Ни один из авторов, занимавшихся в дальнейшем данной темой, не располагал таким богатством источников, как он. Неудивительно, что вышедшая в 1883 г. книга М. де Виссака о Ромме[29] до сих пор не утратила научного значения.

Этому исследователю принадлежит бесспорный приоритет в «открытии» темы предреволюционной деятельности Ромма. Три главы из тринадцати посвящены истории жизни Ромма в России, еще две – пребыванию его и П.А. Строганова в Швейцарии и во Франции. Автор описал основные маршруты их путешествий и круг общения, указал имена их друзей и знакомых из числа выдающихся ученых, философов и государственных мужей, привел любопытные дневниковые записи Ромма с характеристиками некоторых из встреченных им знаменитостей. В приложении де Виссак опубликовал ряд документов, включая договор Ромма и А.С. Строганова о вступлении риомца в должность наставника графского сына.

Однако этот труд, ставший классическим для историографии данной темы, имел и существенные недостатки. К ним, в частности, относится весьма неравномерное освещение различных этапов биографии Ромма. Так, его юности, прошедшей в Оверни, и революционной деятельности автор все же уделил намного больше внимания, чем жизни в России и путешествиям по Европе. Кроме того, отсутствие прямых ссылок на использованные источники вызывает серьезные сомнения в точности ряда сообщенных историком фактов (например, о поездке Ромма и Строганова в Сибирь). Изложение в хронологической последовательности событий жизни героя порой подменяется общими рассуждениями о внутреннем положении в той или иной стране, когда там находился Ромм.

Тем не менее монография де Виссака на многие десятилетия определила основные пути исследования темы. В последующие годы краеведы Оверни, где изучению местной истории неизменно уделяется повышенное внимание, выпустили ряд работ, в которых либо использовали материал, введенный в научный оборот де Виссаком, либо, публикуя новые источники, уточняли и дополняли его труд в отдельных деталях.

Так, Франциск Меж, крупнейший специалист по истории Оверни, включил приведенные де Виссаком сведения о Ромме и Демишеле[30] в очерк о жителях этого края, побывавших в России[31]. Ж. Берне-Роланд в диссертации о политических событиях в Нижней Оверни 1789 г. опубликовал обширные выдержки из предоставленных ему де Виссаком писем, посланных Ромму его другом и многолетним корреспондентом Габриэлем Дюбрёлем[32]. Ж. Дедевиз дю Дезер использовал результаты исследования де Виссака в своей лекции о риомских депутатах Конвента Ромме и Субрани[33], включив также в ее текст весьма любопытные и ранее неизвестные фрагменты из частной корреспонденции Ромма. А. Дельпи опубликовал переписку Ж.-Б.Тайана с его родными и друзьями по поводу широко распространившихся в конце 90-х гг. XVIII в. слухов о чудесном спасении Ромма[34].

Впрочем, общественный интерес к личности Ромма, вызванный монографией де Виссака, не ограничивался только Овернью. Уже упоминавшийся выше М. Пелле написал на основе материалов этой книги популярный очерк о юности будущего монтаньяра[35]. Сразу же после выхода в свет работы де Виссака к биографии автора революционного календаря обратился и авторитетный парижский журнал А. Олара «Французская революция», опубликовавший с пространным комментарием подписанный Роммом документ Комитета общественного просвещения Конвента[36]. Позднее там же вышла статья об отношениях Ромма и известного ученого-натуралиста Л. Боска[37].

Не обошлось и без критических замечаний. Так, историка-роялиста графа д’Идевиля возмутил сочувственный тон биографа Ромма по отношению к своему герою: «Г-н де Виссак зашел в восхищении им слишком далеко… Он превратил этого наставника-педанта, посредственного и злобного зануду, бездушного сектанта и цареубийцу, трусливо прикрывавшегося высокими словами, оправдывая свое голосование [за смерть короля. – А.Ч.], в блестящего ученого, Брута и Катона в одном лице, в непризнанного философа!»[38]

Несмотря на столь разное отношение вышеназванных авторов к сочинению де Виссака, общим для них было повышенное внимание к теме участия Ромма в революции. В то же время практически вне поля их зрения (за исключением, пожалуй, М. Пелле) остались поднятые в монографии проблемы предреволюционной деятельности Ромма. В России же, напротив, именно этот аспект работы де Виссака вызвал наибольший интерес. В 1887 г. издатель «Русского архива» П.И. Бартенев опубликовал пространный очерк о Ромме, изложив в популярной форме и прокомментировав содержание книги де Виссака. Крайне негативно относясь к революционной активности Ромма («он из скромного и застенчивого ученого сделался кровопийцею»[39]), Бартенев высоко оценил его способности исследователя, особенно ярко проявившиеся во время пребывания в России. «Для нас русских, – писал автор очерка, – жизнь Ромма, кроме общей психологической занимательности, имеет еще значение историческое. Свои мечты о свободе развивал он, живучи на русских хлебах в Петербурге, у Полицейского моста в богатом доме Строгановых, и совершая переезды по России и по обширным строгановским поместьям»[40].

Кроме того, гораздо лучше французских исследователей зная о той роли, которую в русской истории сыграл П.А. Строганов, Бартенев впервые предложил рассматривать вопрос о взаимоотношениях Ромма и его ученика в контексте более широкой проблемы, а именно проблемы влияния революционного опыта Западной Европы на общественную жизнь России: «Но для нас занимателен не столько Ромм, сколько русский ученик его как будущий представитель целого направления во внутренней нашей политике, как один из главных каналов, которыми влилось в русскую жизнь и забродило в ней выработанное веками западной истории революционное начало с его распложением канцелярского крапивного семени, с его непрестанною ломкою и безотрадным презрением к святыне прошедшего, с его сердечным евнушеством»[41].

Очерк П.И. Бартенева содержал также важные сведения о дальнейшей судьбе архива Ромма, отчасти объясняющие, почему никто из авторов, писавших на эту тему после де Виссака (кроме Ж. Берне-Роланда), не только не публиковал, но даже не использовал указанные материалы. «Некоторые из этих бумаг, – сообщает Бартенев, – ныне приобретены деятельным ревнителем здравого просвещения, херсонским губернским предводителем дворянства Иваном Ираклиевичем Курисом [в тексте опечатка: «Кусисом». – А.Ч.] и хранятся в его богатом рукописном собрании в Одессе»[42].

Это указание позволяет предположить, что де Виссак сразу же после выхода в свет своей монографии стал по частям распродавать находившийся у него архив Ромма. Имеющихся у нас сведений пока недостаточно, чтобы в деталях проследить дальнейший путь этих бумаг. Можно лишь констатировать, что к началу ХХ в. они в основной своей массе оказались в России благодаря усилиям известного коллекционера А.Б. Лобанова-Ростовского и видного историка великого князя Николая Михайловича, работавшего над биографией П.А. Строганова. Вот что об этом сообщил сам великий князь: «Мне удалось приобрести все бумаги, по которым писал свою книгу де Виссак, а также документы, купленные у некоего Франсуа Бойе (Fran?ois Boyer) в Оверни, департамента Пюи-де-Дом (Puy-de-D?me), которые оказались у него как у собирателя всех документов, касающихся великой революции этого департамента. До меня покойный князь А.Б. Лобанов-Ростовский купил у парижского продавца автографов Шаравея (Etienne Charavay) 58 писем[43] Ромма и Строгановых, и, вероятно, у того же продавца сделал свои приобретения, относящиеся до Ромма, Иван Ираклиевич Курис, бывший херсонский губернский предводитель дворянства»[44].

Свидетельство, казалось бы, исчерпывающее, однако оно нуждается в существенном уточнении. Скорее всего, великий князь Николай Михайлович действительно приобрел у де Виссака какую-то часть бумаг Ромма, но далеко не все, поскольку многие из них к тому времени уже были проданы французским историком. Например, письма, купленные А.Б. Лобановым-Ростовским (их, кстати, не 58, а как минимум 121[45]), ранее тоже принадлежали де Виссаку, о чем свидетельствуют сделанные рукой последнего заголовки и аннотации в соответствующих архивных делах. То же происхождение имели и документы, попавшие к И.И. Курису, поскольку некоторые из них, как подметил еще П.И. Бартенев, упомянуты самим де Виссаком в указателе имевшихся у него рукописей Ромма[46]. В этот же фонд, судя по имеющимся пометам де Виссака, входила и корреспонденция Ромма, приобретенная затем Национальной библиотекой (НБ) Франции[47]. И, наконец, как мы увидим далее, бумаги, полученные великим князем от Ф. Буайе, тоже ранее принадлежали де Виссаку.

Нет ясности и в вопросе о способе и времени продажи де Виссаком находившихся у него документов Ромма. Великий князь упомянул в данной связи имя известного историка Французской революции, блестящего специалиста-антиквара Этьена Шараве, хозяина крупнейшей во Франции конца ХIХ в. фирмы по торговле историческими документами и автографами знаменитостей. Однако в картотеке этого торгового дома, хранящейся в Отделе рукописей НБ, нет никаких следов прохождения через аукционы или магазины Этьена Шараве тех бумаг Ромма, что оказались потом в коллекциях И.И. Куриса и А.Б. Лобанова-Ростовского. Более того, ни в картотеке, ни в периодических изданиях фирмы[48] нет упоминаний о каких-либо документах, которые ранее могли бы входить в личный архив Ромма. Автографы знаменитого якобинца, время от времени выставлявшиеся на продажу в период с 1846 по 1904 г., в подавляющем большинстве представляли собой официальную корреспонденцию эпохи революции[49]. Среди них не было ни документов частной переписки, ни дневников путешествий, ни записей естественно-научного характера – всего того, что, собственно, и составляло основное содержание архива Ромма.

Почему же Николай Михайлович все-таки назвал имя Этьена Шараве? Быть может, он просто спутал два родственных торговых дома? Ведь помимо того, что был основан в 1830 г. Жаком Шараве, возглавлялся позднее его сыном Этьеном, а с 1898 г. – внуком Ноэлем, существовал еще один, имевший аналогичный профиль и принадлежавший младшей ветви семьи Шараве. Его основал брат Жака Габриэль, после своей смерти (1879 г.) оставивший предприятие сыну Эжену. Как свидетельствуют данные картотеки, хранящейся в НБ, и журнала фирмы Revue des autographes, именно через нее в 1892–1904 гг. прошел целый ряд документов, явно взятых из архива Ромма. Это – по меньшей мере 4 письма Г. Дюбрёлю[50], письмо Ж. Ромму от его брата Шарля[51], дневник одного из путешествий Ромма по Швейцарии[52], его же записки по аэронавтике[53] и рукописи по географии России[54], конспекты занятий П.А. Строганова по немецкому языку[55] и др. Все названные материалы по своему характеру и содержанию полностью соответствуют тем, что и ныне составляют архив Ромма. Более того, принадлежность к нему одного из автографов, прошедших через торговый дом младших Шараве, устанавливается с абсолютной точностью. В июле 1902 г. там была выставлена на продажу тетрадь Ромма с выписками из книг о вулканах[56], которая сейчас находится в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ)[57]. На ее обложке можно видеть пометки, сделанные рукой де Виссака, что совершенно определенно указывает на происхождение данного документа.

Учитывая столь активное сотрудничество владельца архива Ромма с младшей ветвью семьи Шараве, не будет ли логично предположить, что А.Б. Лобанов-Ростовский и И.И. Курис приобрели бумаги монтаньяра при посредничестве именно этого дома? И что великий князь просто спутал Эжена Шараве с его более знаменитым кузеном Этьеном? Впрочем, это всего лишь гипотеза, поскольку в каталогах данной фирмы также не значатся материалы, приобретенные российскими коллекционерами. Увы, более или менее определенно мы знаем лишь то, что в период с 80-х гг. ХIХ в. по первые годы ХХ в. некогда единый личный архив Ромма выставлялся на продажу отдельными долями, установить точное количество которых пока не представляется возможным.

И все же великому князю Николаю Михайловичу удалось сосредоточить в своих руках подавляющее большинство этих документов. Некоторое представление о том, насколько сложна была его задача, дает публикуемое ниже (в переводе с французского) письмо, присланное ему вышеупомянутым овернским коллекционером древностей Ф. Буайе:

Вольвик, 2 июля 1902 г.

Ваша Светлость,

Смею надеяться, что прилагаемые ниже документы окажутся небезынтересны для Вашего Императорского Высочества. Письма Салля (Salles)[58] и выдержки из корреспонденции Демишеля (D?michel)[59] изобилуют подробностями, которых нет в книге г-на де Виссака. Эта корреспонденция Демишеля в целом заслуживает особого внимания. Так же, как и корреспонденция Буара (Boirat)[60]. Одно время все эти бумаги находились в моей собственности, но я продал их, когда серьезные убытки вынудили меня расстаться с б?льшей частью коллекций, собиравшихся с такой любовью. Впрочем, быть может, я смогу получить доступ к оригиналам. В любом случае, если Ваше Императорское Высочество пожелает, я мог бы заказать изготовление копий под своим присмотром тому же самому молодому человеку, который делал уже посланные ранее Вашему Императорскому Высочеству выписки из каталога коллекции минералов[61]. С учетом умеренных расходов на дорогу и пребывание такая копия, сделанная человеком, знакомым с именами и событиями, о которых там идет речь, будет стоить не дороже, чем если бы ее изготовил обычный копиист. Разумеется, копирование этих трех больших томов обойдется никак не меньше, чем в 500 фр. Правда, находясь из-за некоторых печальных обстоятельств в весьма стесненной ситуации, я не в состоянии оплатить авансом расходы на дорогу и пребывание. Что же касается прилагаемых ниже документов, то я оцениваю их стоимость в 200 франков.

Я прошу, Сударь, извинить меня за то, что вдаюсь в детали злосчастных финансовых вопросов. К этому меня вынуждает исключительно бремя жестоких обстоятельств.

Обнаружить хоть какие-либо следы портрета г-жи Ромм, матери [Жильбера. – А.Ч.][62], оказалось невозможным. Также выяснилось, что у наследника г-на По (Pau), являющегося собственником знаменитых медалей[63], нет никаких бумаг [Ромма. – А.Ч.]. И хотя ранее его брат приобрел один очень важный лот, в который входили многие работы о России, этот аббат, однако, не придал значения ничему, кроме медалей, и не сохранил бумаги у себя. Подобное рассеивание [документов. – А.Ч.] на протяжении почти двадцати лет только усиливалось. Я знаю эти подробности от одного связанного с семьей г-на По адвоката, который мне даже сообщил следующее: в обмен на медали и бумаги аббат получил старинную материю священных покровов, а именно покрывало потира с золотой вышивкой и кабошонами.

Если здесь Вашему Императорскому Высочеству нечего и надеяться на обнаружение этих документов, то взамен Вы можете утешиться приобретением миниатюрного портрета Строганова. Достаточно только написать об этом г-ну Шарлю Гуайону (Goyon), адвокату, бывшему помощнику (adjoint) [мэра (?). – А.Ч.] в Риоме (Пюи-де-Дом), чтобы г-н Гуайон поспешил пойти навстречу желаниям Вашего Императорского Высочества. Учитывая положение и состояние г-на Гуайона, вопрос о цене за портрет, который он будет счастлив предложить Вашему Императорскому Высочеству, не вызовет затруднений[64].

С глубочайшим уважением к Вашему Императорскому Высочеству,

Ваш покорнейший слуга

Франсуа Буайе[65].

Результатом многолетней и кропотливой работы великого князя Николая Михайловича по сбору документов стала опубликованная им в 1903 г. трехтомная биография П.А.Строганова. Это сочинение, два года спустя переизданное во Франции с предисловием одного из крупнейших историков того времени – Ф. Масона[66], стало вторым, после книги де Виссака, классическим трудом для историографии темы.

Специфика предмета исследования побудила автора уделить гораздо больше внимания истории взаимоотношений П.А. Строганова с его учителем, нежели это сделал де Виссак. Опираясь на архивные документы, великий князь Николай Михайлович проанализировал «педагогический идеал» Ромма, а именно особенности применявшейся тем методики обучения и воспитания, эффективность которой историк оценил весьма высоко: «Как воспитателю Ромму удалось сделать из вверенного ему ребенка человека и патриота»[67]. В то же время исследователь противопоставлял предреволюционную деятельность Ромма его революционной активности, считая последнюю «печальной аберрацией», едва ли поддающейся разумному объяснению[68]. «Я провожу строгую грань между занятиями Ромма и его исполнением своих обязанностей, – писал великий князь, – до выезда из Швейцарии видна определенная система и добросовестное отношение к долгу воспитателя, после – все разом было забыто. Вся воздержанность Ромма, его стоицизм, любовь к естественным наукам и математике – все это исчезло, и перед нами обнаружился новый Ромм, в особенной оболочке, дотоле неизвестной»[69].

Утверждая, что «перевоплощение» Ромма во время революции носило абсолютный характер и никак не было связано с его предыдущей жизнью, автор подчеркивал, что принципы, на которых строилось образование и воспитание Павла Строганова, не имели ничего общего с якобинскими идеями, составившими в дальнейшем кредо его учителя. Напротив, предшествующее воспитание обеспечило юношу иммунитетом против революционной «заразы»: «Беспристрастная оценка должна отдать должное и Ромму как наставнику, сумевшему вселить в своем воспитаннике такие чувства долга к своему родителю и любовь к родине, которые оказались сильнее мимолетных увлечений, созданных революционной обстановкой жизни в Париже»[70]. Правда, подобная трактовка идейной эволюции Ромма, как, впрочем, и его ученика, не выглядит достаточно убедительной, поскольку не опирается на анализ их общественно-политических представлений в предреволюционный период.

Явно недостаточно внимания автор монографии уделил и той интеллектуальной среде, в которой вращались его герои и которая не могла не повлиять на их мировоззрение. История их путешествий также была изложена лишь в самых общих чертах, причем с серьезными неточностями в датировке отдельных событий.

Однако основная ценность книги Николая Михайловича состояла не столько в авторском тексте, на который приходится лишь одна шестая часть ее объема, сколько в публикации источников на языках оригинала, занимающей два с половиной тома из трех. В частности, половина первого тома отведена корреспонденции из архива Ромма, которую приобрели во Франции автор монографии и А.Б. Лобанов-Ростовский, а также находившимся в России еще с ХVIII в. и теперь впервые вводимым в научный оборот письмам Ромма и его ученика старому графу А.С. Строганову. И хотя эти 98(!) документов, помещенных в Приложении к первому тому, составляли лишь малую толику от всей массы источников, имевшихся в распоряжении великого князя, в дальнейшем именно они послужили основой для целого ряда работ о Ж. Ромме и П.А. Строганове.

Впрочем, в последующие за выходом книги 30–35 лет в историографии темы наступил серьезный спад, вызванный причинами далеко не научного характера. Концентрация в одном месте подавляющего большинства источников могла бы в обычной ситуации значительно облегчить работу исследователей, но в условиях происшедшей в России революции она имела прямо противоположный результат. Великий князь Николай Михайлович был арестован большевиками и в 1919 г. как член императорской фамилии расстрелян, после чего его архив, куда входил и фонд бумаг Ромма, почти на 20 лет выпал из поля зрения ученых, причем не только зарубежных, но и российских. В 1935 г. Марк Алданов завершил свой очерк «Юность Павла Строганова» меланхоличной констатацией: «Бумаги Ромма через столетие приобрел великий князь Николай Михайлович. Он успел напечатать лишь небольшую часть этих бумаг. Где они находятся в настоящее время, я не знаю»[71].

И все же тема продолжала интересовать историков, о чем свидетельствовали посвященные ей работы, время от времени появлявшиеся в научной печати. Так, овернский краевед М. Бурье[72] существенно уточнил приведенные де Виссаком сведения о семье Ромма и, пожалуй, впервые привлек внимание исследователей к такому важному источнику, как письма племянницы Ромма Миет Тайан (сестры Жан-Батиста), в которых довольно подробно освещена история посещений Риома в 1786–1790 гг. «русским принцем» Павлом Строгановым и его наставником. Французский журналист Л. Пиньо написал на основе изданных великим князем документов брошюру о пребывании Ромма в России[73]. Американский историк У. Холбрук опубликовал вместе с одним из писем Гужона два письма Ромма, обнаруженные в фондах библиотеки Гарвардского университета[74].

В 1936 г. вышла в свет первая в советской историографии работа о Ж. Ромме – очерк В. Виргинского, представлявший собой популярное изложение с «классовых позиций» содержания трудов М. де Виссака и великого князя Николая Михайловича[75].

Однако реальное продвижение в разработке проблемы было невозможно без возвращения в научный оборот личного архива Ромма, судьба которого долгое время оставалась неизвестной. И вот, наконец, в 1938 г. б?льшая часть этого фонда[76] появилась… в Италии. К сожалению, мы почти ничего не знаем о том, как архив Ромма попал на Аппенинский полуостров. Едва ли не единственным источником информации на сей счет остается крохотная заметка Гвидо Мадаро, опубликованная 16 лет спустя. Привожу ее полностью:

Бумаги Ромма, находящиеся сегодня в Милане, г-н Фердинандо Герра в 1938 г. купил у князя Волконского (Wolkonsky), который получил их в наследство от семьи Строгановых. Эти документы, возможно, были приобретены во Франции после смерти Ромма его учеником Павлом Строгановым.

Г-н Герра обладает фотографией прекрасного портрета в миниатюре Ромма, репродукцию с которого можно видеть в книге великого князя Михайловича «Граф Павел Строганов»[77].

Удивительно, каким количеством неточностей и ошибок изобилует столь краткое сообщение. «Князь Волконский», продавший итальянцу бумаги Ромма, никоим образом не мог «получить их в наследство от семьи Строгановых» хотя бы потому, что они той никогда не принадлежали. Архив Ромма, как мы знаем, был по частям приобретен великим князем Николаем Михайловичем (от его имени в заметке, кстати, осталось только отчество) и находился в его же собственности, о чем имеется прямое указание в монографии, упоминаемой Г. Мадаро. И если автор заметки действительно был знаком с этой книгой, тогда становится непонятно, откуда взялась полностью противоречащая всему ее содержанию фантастическая гипотеза о приобретении архива Ромма Павлом Строгановым. Одним словом, сообщение Г. Мадаро вызывает вопросов гораздо больше, нежели дает ответов.

С уверенностью можно констатировать лишь то, что в 1938 г. весьма значительная часть архива Ромма перешла в собственность известного итальянского коллекционера древностей Ф. Герра, который затем передал эти бумаги в библиотеку миланского Музея Рисорджименто (Museo del Risorgimento di Milano, далее – MRM), где они находятся и поныне. Впрочем, у нас также есть основание полагать, что еще до того, как вывезенные в Италию документы попали в руки Герра, некоторые из них продавались порознь. Так, в 1958 г. на страницах журнала AHRF было опубликовано письмо Ромма Дюбрёлю, по случаю купленное все тем же Г. Мадаро у торговца автографами. Как отмечалось в редакционной справке, «письмо прежде находилось среди тех бумаг члена Конвента, что потом, в 1938 г., были приобретены миланским Музеем Рисорджименто»[78].

Удивительное совпадение: почти в то же самое время возвращается в научный оборот и другая часть архива Ромма – та, что осталась в России. В одном из номеров журнала «Красный архив» за 1939 г. появилось сразу две публикации (в переводе на русский) документов из этого фонда. Е. Александрова издала большую комментированную подборку писем Ж. Демишеля Г. Дюбрёлю о подготовке и проведении в Париже зимой – весной 1789 г. выборов в Генеральные штаты[79]. А преподаватель Ленинградского университета Ксения Игнатьевна Раткевич опубликовала выдержки из писем Дюбрёля Ромму, посвященные «великому страху» августа 1789 г.[80] Вероятно, не зная о ранее вышедшей во Франции работе Ж. Берне-Роланда, она выбрала для своей публикации из переписки друзей Ромма те же самые места, что и он. Впрочем, справедливости ради заметим, что диссертация Ж. Берне-Роланда была напечатана небольшим тиражом и вполне могла пройти мимо внимания советского историка, не имевшего возможности работать в библиотеках Франции.

Именно благодаря усилиям К.И. Раткевич изучение находящихся в нашей стране бумаг Ромма в предвоенные годы существенно продвинулось вперед. В 1940 г. она опубликовала краткий обзор бумаг Ромма, хранящихся в архивах Москвы и Ленинграда[81]. Это было первое и долгие годы единственное обобщающее описание российской части некогда единого фонда. К сожалению, более или менее подробную характеристику исследовательница дала только двум категориям рукописей Ромма – путевым заметкам и черновым наброскам периода революции, что же касается его обширной переписки, то здесь она ограничилась лишь беглым перечислением имен отдельных корреспондентов. Кроме того, в статье нет ссылок на номера не только архивных дел, но даже большинства фондов.

Еще год спустя К.И. Раткевич выпустила отдельным изданием со вступительной статьей и комментарием русский перевод самой большой из «российских» рукописей Ромма – путевого дневника его путешествия в Крым, совершенного с П.А. Строгановым в 1786 г.[82] Ею же был выполнен перевод путевого дневника путешествия Ромма и Строганова к Белому морю в 1784 г., но его изданию, видимо, помешала война. В 1942 г. К.И. Раткевич погибла в блокадном Ленинграде[83], и подготовленная ею публикация увидела свет лишь в наши дни[84].

Дальнейшее исследование этих сюжетов как у нас в стране, так и за рубежом было прервано Второй мировой войной. Однако по ее окончании во Франции вышли новые работы об удивительном союзе «русского принца» и будущего «цареубийцы». В 1945 г. М. Бурье опубликовал с некоторыми сокращениями письма Миет Тайан[85], сделав доступным для других исследователей ценнейший источник, о котором он сообщил еще в 1923 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.