Киевскими шляхами

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Киевскими шляхами

Академические командировки в царствование Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны покрывали значительную часть тех студенческих поездок в Германию в 1730—1750-е гг., где принимали участие в узком смысле «русские» студенты, т. е. выходцы из центральных российских губерний с русскими фамилиями. Среди них до 1758 г. к уже названным академическим студентам можно добавить только князей Семена и Петра Нарышкиных, учившихся в Тюбингене в 1732 г., Петра Бестужева-Рюмина (вероятно, старшего сына канцлера А. П. Бестужева-Рюмина), поступившего в Лейпцигский университет в 1737 г., трех баронов Демидовых, учившихся в Гёттингене в 1751–1755 гг- (o чем еще пойдет речь ниже), и трех студентов в Галле: братьев Слотвинских из Владимира на богословском факультете в 1739 г. и Алексея Богданова на медицинском факультете в 1754 г. Столь небольшое число студентов говорило о том, что общее стремление в Европу, которое в ходе петровских реформ привлекло внимание русского общества, в особенности дворянства, к университетскому образованию, как уже обсуждалось в предыдущей главе, не принесло твердых плодов на будущее, и обучение в западных университетах до середины XVIII в. еще не входило в обязательный набор качеств образованного дворянина.

Между тем, перелом, вследствие которого, начиная с рубежа 1740-1750-х гг., общий поток студентов из России вновь впервые с петровских времен заметно возрастает, наступил (и это весьма неожиданно!) не за счет уроженцев великорусских губерний или столичного дворянства, а за счет выходцев из Малороссии, а именно казачьих областей левобережной Украины: Черниговщины и Полтавщины (см. также Введение, рис. 4).

В промежутке между 1744 и 1761 гг. в немецких университетах можно насчитать около полусотни таких студентов. Как правило, это были представители малороссийского дворянства — семей, члены которых в первой половине XVIII в. занимали начальствующие должности в малороссийском войске и именно тогда закрепили за собой владение значительными имениями, обеспечивавшими им достаточное богатство, чтобы иметь возможность за собственный счет посылать детей учиться за границу.

Первый пример такого рода встречается уже в 1715 г., когда в матрикулы Кёнигсбергского университета был записан сын генерального есаула Малороссии Дамиан Степанович Бутович, учившийся на юридическом факультете, а по возвращении на родину служивший в казачьем войске в звании бунчукового товарища. Более же всего положение и богатство войсковых старшин укрепилось в эпоху гетманства К. Г. Разумовского, управление которого Малороссией началось с 1750 г. Именно на этот период падает пик отъездов малороссийских студентов на учебу в немецкие университеты, когда только за 1751–1754 гг. их выехало туда двадцать два человека.

Сам малороссийский гетман и президент Академии наук, граф Кирилл Григорьевич Разумовский тоже учился в Германии. По приказу его брата, фаворита императрицы Елизаветы Петровны Алексея Разумовского, Кирилл, родившийся в бедной казачьей семье и в детстве пасший волов, в пятнадцатилетием возрасте был взят в Петербург и оттуда в марте 1743 г. «под строжайшим инкогнито» отправлен на учебу за границу. Инструкции по обучению составлял для него автор первой российской грамматики на русском языке В. Е. Адодуров, который прежде, будучи адъюнктом Петербургской академии наук, опекал и Ломоносова перед его отправкой в Марбург. По распоряжениям Адодурова, согласованным с А Г. Разумовским, первый год юный граф должен был провести в Германии, а именно в университетском Кёнигсберге, чтобы получить здесь основательное понятие в науках и языках, особенно в немецком, латыни, а также истории и географии, усовершенствовать чистоту стиля в русском письме, а потом уже дальше для завершения образования отправиться в путешествие по Европе, которое должно было, естественно, закончиться в Париже[259]. Официального свидетельства о зачислении К. Г. Разумовского в число студентов Кёнигсбергского университета нет (хотя он и в самом деле жил здесь около года, с 1743 по 1744 г.). Действительно, как уже обсуждалось, образовательное путешествие вроде того, которое предпринимал К. Г. Разумовский, по своему типу довольно сильно отличалось от исследуемых в нашей книге студенческих поездок из России в немецкие университеты и, как правило, не находило отражения в университетских матрикулах. Тем не менее известно, что в Кёнигсберге он занимался у одного из университетских профессоров, филолога Целестина-Христиана Флотвеля[260], и, тем самым, получил некоторое представление об университетском образовании, которое дальше мог расширить, посещая другие города Германии.

О том, что у Разумовского это впечатление сложилось весьма благоприятным, говорят не только возобновленные именно в эпоху его президентства командировки из Академии наук в Германию, но и то, что всех своих сыновей гетман также послал учиться в немецкие университеты. Неудивительно поэтому, что и среди верхушки малороссийского дворянства, входившей в ближайшее окружение гетмана, авторитет немецких университетов сильно возрос и возникло желание последовать тому же примеру, отправляя детей учиться в Германию.

Одним из первых (еще до официального назначения Разумовского гетманом) такое решение принял Николай Данилович Ханенко, генеральный хорунжий Малороссии. Получивший образование в Киево-Могилянской академии, многократно выполнявший различные поручения украинских гетманов в Петербурге и оставивший очень содержательный дневник с редкими сведениями по истории управления Малороссией в первой половине XVIII в., Ханенко возглавил затем канцелярию К. Г. Разумовского в Глухове, получив от него в награду немало деревень. Об уровне учености Ханенко говорит свободное употребление им латинского языка, на котором он переписывался с Л. Л. Блюментростом, упоминания в дневнике о приобретении им книг латинских авторов и т. д.

В 1746 г., живя в Петербурге и желая дать образование своему сыну Василию, Ханенко выбрал для этого Кильский университет, с которым, как уже упоминалось, в начале 1740-х гг. у России возникли контакты благодаря приглашению из Голштинии наследника российского престола. Пятнадцатилетний Василий Ханенко был послан в Киль «с ведома и соизволения наследника», уже получив в Петербурге начальное образование. Отправляя сына в Германию, отец написал ему пространное «увещание», под которым тот подписался, что его «принял и по оному во всем поступать долженствует».

Отец наставлял сына «хранить Страх Божий и без нарушения содержать Веру Православную и узаконения Восточной Церкви греко-российской; в воскресные и праздничные дни бывать в церкви нашей, где оная имеется, а в посты по одинажды причащаться, да и Библию, особливо же Евангелие и Апостольские деяния и послания, часто читать для утверждения в памяти Евангельского учения» (в Киле при русской миссии была домовая церковь, где служил иеромонах). Что касается программы обучения, то в «увещании» содержалась подробная роспись предметов, начиная от иностранных языков и до философии, математики, политики, юриспруденции, а также фехтования и музыки — всего, «что честному и ученому человеку к знанию и искусству благопристойно». При обучении младший Ханенко должен был во всем получить «совершеннейшую теорию и практику», дабы, писал ему отец, «за возвращением твоим в отечество наше показал еси в самой вещи, яко не всуе в чужих краях было твое обращение, и в науках не напрасно потеряно твое время»[261].

Василий Ханенко был записан в матрикулы Кильского университета 4 октября 1746 г.[262] Регулярно переписываясь с отцом, он сообщал, что в зимнем семестре 1746–1747 гг. приступил к изучению латинского языка, философии, математики и истории юриспруденции. Философию Ханенко слушал на публичных лекциях профессора Генцке (Gentzke), латинский язык — у Цахария (Zacharias). Профессор Дреер читал на лекциях, которые посещал Ханенко, историю прав немецких народов, а по математике тот брал у профессора Козия (Kosius) в течение двух лет Collegium privatissimum, где изучались практическая геометрия, геодезия, тригонометрия, стереометрия, военная и гражданская архитектура. Закончив к зиме 1747 г. слушать курс «рациональной философии», Ханенко перешел к приватным занятиям по новой философии у профессора Генинга, с которым занимался по логике Готтшеда и политике Вольфа, продолжая одновременно уроки латинского и французского языка, а также начав у Козия географию. В качестве примера своих успехов он посылал отцу рисунки и «геометрические пробы»[263].

Как видим, выбор предметов юным студентом полностью соответствовал наставлениям, и его письма, посылавшиеся из Киля, служили своеобразными «отчетами» перед отцом. Ход обучения Василия Ханенко внешне был успешным, но, тем не менее, получив из каких-то источников сведения о «шалостях» своего сына, отец в одном из писем его сурово отчитывал и, кажется, был недоволен тем, как он учится. Сохранилось письмо наставника молодого Ханенко, профессора Генинга к отцу, в котором учитель писал, что тот напрасно ожидает от Киля тех же знаний и порядка, «которыми обладают превосходные Академии», и советовал для продолжения обучения перевести сына в другой университет[264]. Сам Ханенко просился в Иену, отец же обещал его отправить в Кёнигсберг и Галле, но в конце 1748 г. из-за каких-то семейных дел вызвал сына в Петербург, по первоначальному намерению на короткое время, которое обернулось, однако, полным прекращением его студенчества. Учеба в Голштинии, тем не менее, позволила Василию Ханенко затем поступить на службу в лейб-драгунский голштинский полк, стоявший в Киле и стать одним из приближенных императора Петра III. У потомков В. Н. Ханенко долгое время хранились выданные ему во время учебы «печатный диплом Академии Голштинской Кильской и печатные правила той же Академии Альберты Христины».

Другие дворяне, служившие на высших должностях малороссийского управления и не так тесно связанные с Петербургом, выбирали для обучения своих сыновей более привычные прусские или средненемецкие университеты. Товарищ Н. Д. Ханенко, Василий Андреевич Гудович, малороссийский генеральный подскарбий отправил своих сыновей в образовательное путешествие в 1747 г. После того как они объехали значительную часть Германии, Франции и побывали в Париже, завершить обучение было решено в одном из немецких университетов, для чего был избран Кёнигсберг, куда братья Андрей и Иван Гудовичи поступили в декабре 1751 г. На роль наставника к ним был приглашен выпускник Киевской академии П. И. Симоновский, впоследствии получивший известность как писатель, автор «Краткого описания о козацком малороссийском народе и о военных его делах», который одновременно со своими подопечными был занесен в Кёнигсбергские матрикулы. Известно, что в этом университете Гудовичи занимались математикой и философией у профессора Фридриха Иоганна Бука, через аудиторию которого в дальнейшем пройдет свыше двух десятков уроженцев России[265]. После трех лет обучения в Кёнигсберге старший из братьев, Андрей Гудович, по-видимому, вернулся на родину, а младший продолжал слушать лекции в университете Галле, куда записался 25 мая 1754 г. Карьера братьев Гудовичей сложилась удачно, сперва при дворе Петра III, где старший из братьев получил место одного из приближенных императора и звание генерал-адъютанта, а затем и в последующие времена. При Екатерине II И. В. Гудович воевал с турками и строил крепости на Кавказе. Павел I даровал ему графский титул, а брату А. В. Гудовичу — чин генерал-аншефа. Наконец, перед Отечественной войной 1812 г. престарелый И. В. Гудович в звании фельдмаршала исполнял должность московского генерал-губернатора.

Еще одним товарищем Н. Д. Ханенко и В. А. Гудовича по службе при К. Г. Разумовском был бригадир Петр Апостол, сын гетмана Даниила Апостола[266]. Его родной племянник Семен Петрович (в иночестве Сильвестр) Кулябка с 1740 по 1745 г. как ректор возглавлял Киевскую академию, где им преподавались риторика, философия и богословие. Неслучайно, что из этого семейного гнезда вышла целая группа студентов[267]: в 1751 г. четверо Кулябок, сыновья квартирмейстера Лубенского полка, вместе с Павлом Остроградским, сыном миргородского полковника, и Даниилом Савичем, сыном сотника Сумского полка, поступили в Виттенбергский университет[268]. Из этой группы наиболее известен Д. В. Савич, учившийся в Виттенберге у известного математика И. Ф. Вейдлера и получивший там степень магистра философии и свободных наук. Вернувшись в первой половине 1754 г. в Россию, Савич направил прошение о занятии должности по кафедре математики при Академии наук, однако вакансии там не оказалось[269]. Тем не менее, ему удалось добиться включения в штат только что основанного Московского университета, где он сначала обучал студентов географии, а с 1758 г. первым из университетских преподавателей открыл чтение полного курса лекций по экспериментальной физике и оптике. К сожалению, деятельность Савича здесь длилась недолго: в 1761 г., получив звание экстраординарного профессора, он был назначен директором подчиненной Московскому университету Казанской гимназии, где вскоре и умер[270].

Уроженец Переяславля Арсений Безбородко, студент Лейпцигского и Иенского университетов в 1753 г., о личности которого мы не имеем прямых сведений, приходился, по-видимому, близким родственником Андрею Яковлевичу Безбородко, исполнявшему с 1741 г. должность малороссийского генерального писаря, затем состоявшего под судом, но с 1751 г. вновь служившего в гетманской канцелярии Разумовского[271]. Дочь Андрея Безбородко вышла замуж за еще одного учившегося в Германии студента, Павла Васильевича Кочубея (записан в университет Галле в апреле 1755 г.). П. В. Кочубей, внук знаменитого малороссийского генерального судьи, казненного Мазепой, В. Л. Кочубея, сам дослужился до места председателя гражданской палаты Екатеринославского наместничества, а его сын B. П. Кочубей в царствование Александра I станет министром внутренних дел и получит графский, а затем княжеский титул.

Как следует из приведенных примеров, семьи верхушки малороссийского дворянства, представители которых учились в немецких университетах в середине XVIII в., и чей список далеко не исчерпывается приведенными фамилиями, были объединены не только общей служебной деятельностью, но и родственными связями. Без излишней натяжки можно было бы говорить о существовании в кругу малороссийского дворянства определенной интеллектуальной среды, заинтересованной в приобщении к университетскому образованию. Причем интересы этой среды, и следовательно, цель получения образования состояли не только в пользе для служебной карьеры, но и в развитии научно-просветительской деятельности, о чем говорят другие примеры, в которых малороссийские юноши после окончания университетов стремились к продолжению ученой карьеры.

Их путь в науку, как правило, начинался в Киевской академии, переживавшей тогда пору расцвета. Традицию ученых связей Киевской академии с немецкими университетами — традицию новую, которой, как упоминалось, еще не существовало в XVII — начале XVIII в. — заложил здесь известный филолог и богослов С. Тодорский. Сын казака Переяславского полка, Симеон (в иночестве Симон) Тодорский, согласно его собственноручно написанной биографии, с 1718 по 1727 г. учился в Киевской академии. После окончания учебы он направился в Петербург, а затем в Ревель, где с паспортом, выданным в местной канцелярии, «отъехал за море в Академию Галлы Магдебургския». На богословский факультет университета Галле, как показывают матрикулы, Тодорский, действительно, поступил 13 июня 1729 г. Здесь молодой бурсак попал под несомненное влияние А. Г. Франке, с которым позднее поддерживал контакты из России, а также профессора-ориенталиста Г. Михаэлиса (впоследствии, учителя А. Л. Шлёцера в Гёттингене), у которого Тодорский учился греческому, еврейскому и «прочим восточным языкам» (среди них он в совершенстве овладел сирийским, халдейским и арабским). Проведя в Галле шесть лет, Тодорский затем полтора года скитался по Европе «между Езуитами», был «позван от Греков для некия их церковныя нужды» и еще полтора года провел учителем при греческой церкви в Венгрии, после чего в 1738 г. вернулся в Киев [272].

Здесь он был назначен Академией учителем по классу греческого языка. Тодорский внес свежую струю в преподавание иностранных языков, первым в Киеве начав преподавание немецкого и древнееврейского. Образованный монах-эрудит, он быстро обратил на себя внимание в столице и был приглашен в 1742 г. на место законоучителя для наследника престола, великого князя Петра Федоровича и его супруги великой княгини Екатерины Алексеевны. Именно Тодорский готовил будущую Екатерину II к принятию православия и был первым ее духовником. Уже вскоре после переезда в Петербург началось его восхождение по церковной иерархии: в 1743 г. его назначили членом Св. Синода и архимандритом костромского Ипатьевского монастыря, затем епископом Костромским, а с 1748 г. — архиепископом Псковским и Нарвским (эту же кафедру до него занимал Феофан Прокопович). В деятельности Тодорского заметно влияние просветительских идей, вынесенных им из Галле: особенно это проявилось в его проповедях, издававшихся большими тиражами и получавших в середине XVIII в. широкое распространение, а также в труде по исправлению церковнославянского перевода Библии, предпринятом по указу императрицы Елизаветы Петровны. Известны два перевода Тодорским сочинений Арндта, что также связывает его с галлеской школой (как мы помним, еще в начале XVIII в. Франке старался заинтересовать переводами этих сочинений на русский язык посещавших Галле деятелей Великого посольства).

Вскоре после возвращения Тодорского в Киев университет Галле посетили еще несколько студентов из Малороссии, поступавших на богословский факультет, что для русских студентов, в целом, было весьма нехарактерно. Немецкий историк Э. Винтер видит в них прямых учеников Тодорского, воспитанных им в духе уважения перед школой богословия в Галле и решивших продолжать там учебу[273]. С большей достоверностью можно назвать другого ученика Тодорского, получившего образование в Германии — Ивана Андреевича Полетику.

Родившись в дворянской, но не самой богатой семье значкового товарища Лубенского полка, Иван Полетика вместе с братом Григорием с 1737 г. учился за счет отца в Киевской академии. Поскольку о Григории Полетике, писателе, переводчике и общественном деятеле XVIII века, известно, что он уже из Академии вынес знание немецкого, греческого и еврейского языков, а значит, несомненно посещал класс Тодорского, то вероятно, что рядом с ним учился и его брат Иван. В 1746 г., когда срок обучения в Академии истек, оба брата искали «случая к продолжению высших наук». Григорий для этого отправился в Петербург, где поступил в ученики гимназии при Академии наук [274]. А Иван в октябре того же года оказался в Кильском университете, куда он, согласно матрикулам, поступил одновременно с В. Н. Ханенко. Естественно предположить, что, приехав в Петербург вместе с братом, И. А. Полетика нашел путь к дому своего земляка, генерального хорунжего Н. Д. Ханенко и получил возможность сопровождать его сына в Голштинию.

Учеба Полетики на медицинском факультете Кильского университета длилась четыре года. Как и Ханенко, он не был ею полностью доволен, что по возвращении в Россию указал в своем обращении в Медицинскую канцелярию, прося «для большего утверждения в той науке принять его в Санкт-Петербургский генеральный сухопутный госпиталь слушать медицинские лекционы на своем коште, но на казенной квартире»[275]. Его просьба была удовлетворена и в самом конце 1750 г. Полетику приняли в студенты при госпитале, однако оказалось, что новыми лекциями он доволен еще менее, чем старыми. Желая получить степень доктора медицины, Полетика вновь выехал за границу, где в 1752–1754 гг. был студентом Лейденского университета, и 27 июня 1754 г. защитил там диссертацию о наследственных болезнях («De morbis haereditariis»).

В том же году Полетика вновь отправился в Голштинию (возможно, по приглашению В. Н. Ханенко, который как раз тогда служил в гвардейском полку в Киле). И здесь, впервые в истории русского студенчества за границей, произошло редкое, особенно для XVIII века, событие: Кильский университет, приняв во внимание многолетнюю учебу Полетики и его квалификацию, удостоверенную защитой диссертации, пригласил его занять одну из профессорских кафедр. Полетика, таким образом, оказался первым русским профессором, преподававшем в немецком университете. Его избрание университетом было затем утверждено великим князем Петром Федоровичем как правящим герцогом Голштинским. В этом смысле стоит, конечно, обратить внимание на особые отношения Голштинии к России в 1750-е гг.: поскольку ее герцог одновременно являлся наследником российского престола и жил в Петербурге, то и в Киле на различных должностях присутствовало немалое число русских, поэтому появление здесь и русского профессора не выглядит столь уж неожиданным.

В Кильском университете Полетика читал лекции в 1754–1756 гг., а затем, «наскучив по родине», 8 июня 1756 г. получил отставку и вернулся в Петербург[276]. Из уважения к его познаниям он был освобожден здесь от экзамена на получение права практики в России и вскоре после возвращения назначен директором Петербургского сухопутного госпиталя. Служба Полетики, как и многих других россиян, учившихся за границей, не проходила гладко: за утверждение новых идей, вынесенных из Европы, ему отплачивали интригами и доносами. Окончил же Полетика жизнь в родной Малороссии, карантинным врачом Киевской губернии, где успешно боролся с чумой, прослужив в последней должности около 20 лет.

Пример Полетики был первым, но не единственным в XVIII в., когда молодые русские ученые не только получали образование, но и начинали сами преподавать в немецких университетах. Еще одним примером того же рода служит ученая деятельность Ивана Парфентьевича Хмельницкого — прямого потомка знаменитого малороссийского гетмана Богдана Хмельницкого, род которого к середине XVIII в. потерял свои некогда богатые имения и измельчал. Иван Хмельницкий начал учебу в Киевской академии, где своими успехами обратил на себя внимание начальства. Префект Академии Самуил Миславский в 1758 г. поспособствовал отправке Хмельницкого за границу в Кёнигсбергский университет с рекомендательным письмом к ученику X. Вольфа, профессору X. Баумейстеру, который в ответном письме отозвался о нем следующим образом: «Достоин учитель таких учеников; дай Бог, чтоб и я счастлив был такими учениками»[277]. На философский факультет Альбертины Хмельницкий поступил 2 августа 1760 г. Уже летом 1762 г. он опубликовал здесь первую свою студенческую научную работу «Рассуждение об основаниях философии» (Dilucidatio principiorum ontologicum), которую защитил на публичном диспуте в присутствии своего учителя, профессора философии М. Д. Вейманна и назначенных им оппонентов (изданный по латыни текст этой диссертации был посвящен К. Г. Разумовскому)[278]. Дальнейшую учебу Хмельницкий продолжал по протекции императрицы Екатерины II, которая «обеспечила ему материальное положение и дала возможность всецело посвятить себя науке». В апреле 1767 г. факультет присвоил Хмельницкому степень доктора философии, но дальше тот искал возможности преподавания, для чего 8 августа 1767 г. им была защищена еще одна диссертация под названием «Опровержение рабства по закону естественному и праву всенародному». Следуя «Духу законов» Монтескьё, Хмельницкий доказывал недопустимость существования рабов в государстве, управляемом на основе законов, в чем нельзя не увидеть прямое совпадение с идеями, выраженными в том же году самой Екатериной II в ее знаменитом «Наказе». Неудивительно поэтому, что императрица пригласила Хмельницкого занять место в Комиссии по составлению нового Уложения.

Однако еще до этого, по результатам своей защиты (habilitatio) Хмельницкий был включен в число профессоров, читающих лекции на философском факультете Кёнигсбергского университета в зимнем семестре 1767–1768 гг. В расписании лекций на этот семестр он объявил курсы метафизики, практической философии и естественного права, причем из того же расписания следовало, что в предшествовавшем семестре он вел вспомогательные занятия по логике и руководил диспутами студентов[279]. Преподавание Хмельницкого в Кёнигсбергском университете, правда, было недолгим: следуя вызову императрицы, он вернулся в Россию и в дальнейшем состоял здесь в должности обер-секретаря Сената, получив известность как писатель и переводчик, который выпустил перевод известного педагогического труда Яна Амоса Коменского «Orbis pietus» («Свет зримый в лицах»), выдержавший в России четыре издания.

Говоря о ученых — выходцах из Малороссии, учившихся в середине XVIII в. в немецких университетах, которые в последующем были деятельными сотрудниками Екатерины II, нельзя не упомянуть Григория Васильевича Козицкого. Также, как и только что упомянутые студенты, он окончил Киевскую академию и вместе со своим товарищем H. Н. Мотонисом решил продолжать обучение в Германии, присоединившись для этого в июле 1747 г. к свите отправлявшихся в путешествие по Европе братьев Гудовичей. В сентябре того же года Козицкий и Мотонис достигли Бреслау, где поступили в местную гимназию св. Елизаветы. Проучившись там два года и получив похвальный аттестат, они в мае 1749 г. переехали для слушания лекций в Лейпциг, где, очевидно, вскоре остались совсем без средств к существованию. К счастью, в университете они встретили уже знакомого нам почетного члена Петербургской академии наук, профессора математики Г. Гейнзиуса. Воспользовавшись его советом и протекцией, Козицкий и Мотонис в августе 1749 г. обратились в Академию наук с просьбой зачислить их в штат обучающихся за границей стипендиатов на три года для изучения языков, математики и философии[280]. Просьба была одобрена, после чего Шумахер согласовал с Гейнзиусом условия их обучения, выделив в год содержание каждому из них в 100 рублей. Взамен Козицкий и Мотонис по возвращении в Петербург должны были поступить в Академию наук «на вечную службу».

В Россию они в действительности вернулись только летом 1756 г., после чего, выдержав экзамен, были назначены учителями латинских классов академической гимназии. В марте 1759 г. Козицкий и Мотонис были произведены в адъюнкты, но, несмотря на хлопоты о них Ломоносова, званий профессоров так и не получили. Новый виток карьеры Козицкого был связан с работой секретарем графа Г. Г. Орлова, приблизившей его ко двору. Для Екатерины II он сначала готовил переводы, а в конце 1760-х гг., получив звание статс-секретаря, участвовал во всех литературных предприятиях императрицы, и в том числе редактировал журнал «Всякая всячина», основным автором которого была императрица. За свои литературные труды Г. В. Козицкий снискал репутацию тонкого стилиста и знатока языка. Карьера же H. Н. Мотониса сложилась не столь блестяще, тем не менее и он зарекомендовал себя как переводчик, лингвист, авторитет которого высоко ставил А. П. Сумароков[281].

Итак, из среды малороссийского дворянства при непосредственном влиянии Киевской академии в середине XVIII в. вышел целый ряд студентов, завершавших образование в немецких университетах, которые активно влились в государственную, общественную и литературную жизнь России. Налицо при этом опережение, существовавшее у малороссийского дворянства перед великорусским в отношении к университетскому образованию: в социальном смысле это нужно объяснить, конечно, более ранним развитием образовательных институтов на Украине, чем в центральной России и, безусловно, ролью Киевской академии, готовившей своих воспитанников к восприятию университетской науки в Европе; существовавшие же в российских столицах училища, в целом, с такой задачей пока справиться не могли. Чтобы преодолеть отчужденность большей части русского общества от университетского образования, необходимо было, во-первых, вновь заниматься его пропагандой на государственном уровне и, во-вторых, открыть, наконец, собственный российский университет.

Именно над последней задачей активно трудились М. В. Ломоносов, желая придать несостоявшемуся в должной мере университету при Академии наук в Петербурге полноценный характер, и И. И. Шувалов, основывая университет «по европейскому образцу» в Москве. И неожиданное подспорье для развития университетской идеи в России было получено в период Семилетней войны, когда в состав Российской империи вдруг вошел еще один университет — Кёнигсбергский.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.