Присоединение Малороссии. Богдан Хмельницкий
Присоединение Малороссии. Богдан Хмельницкий
После усмирения мятежа Остранина и Гуни казацкая сила была, по-видимому, вконец сокрушена; но это только казалось.
Посполитая Речь оставалась по-прежнему тем же исключительно «панским» государством с бессильным королем во главе, с порабощенным и угнетенным народом внизу, необузданной шляхтой и всесильными магнатами, настоящими государями-самодержцами в своих владениях. Подавленный панством простой народ, особенно православный, был главным источником казачества. Чем тяжелее становился гнет, чем горше были для православного люда насилия панов да арендаторов и поругание не только человеческого достоинства, но и самого заветного достояния – веры, тем сильнее росла вражда и злоба у крестьян к своим поработителям и ко всему строю Польского государства, тем больше было побуждений уходить из горькой панской неволи на вольное казацкое житье. Владислав IV, король доброжелательный и очень склонный к военной славе, несмотря на все свои попытки, не мог облегчить православный южнорусский народ от притеснений, не мог и увлечь поляков к боевым подвигам. Польские, литовские и западнорусские паны уж не походили на своих предков, не думали ни о славе, ни о благе своего отечества: шумное веселие, широкий разгул, безумная роскошь и необузданный произвол – вот что тешило тщеславие панов! Всякие начинания, которые требовали от них каких-либо жертв или труда, были ненавистны им и встречали решительный отпор с их стороны на сейме, без разрешения которого король не мог ничего предпринять. Здесь требовалось единогласное решение вопросов; довольно было хотя бы одному депутату заявить о своем несогласии – и дело не могло состояться. Понятно, сколько всякой неправды творилось при этом: богатым магнатам не трудно было подкупить одного или нескольких депутатов, и они, как говорилось тогда, «срывали сейм», если там решалось дело, неугодное всесильным панам. Депутаты выбирались обыкновенно в разных городах на местных сеймиках из шляхтичей; при этом богатые паны, угощая и щедро одаривая избирателей, тоже «вольных» шляхтичей, легко могли добиться выбора в депутаты угодных им лиц.
Шляхтичи, эти «сыны свободы», по большей части нищие, гнушавшиеся всяким трудом, чванились своими правами, надменно подымали головы, с презрением смотрели на хлопство, называли его «быдлом» (скотом), и в то же время сами были угодливыми, низкопоклонными слугами богатых панов, магнатов, щедрые подачки которых и милости только и давали им возможность так жить, как, по их взгляду, подобало истому шляхтичу, т. е. весело и ничего не делая. Выродившееся, себялюбивое, измельчавшее духом магнатство и шляхетство, державшие в своих руках судьбу государства, были главной причиной слабости Речи Посполитой. Они и погубили ее впоследствии.
Паны всегда смотрели враждебно и опасливо на военные затеи своих королей, боялись, что они, опираясь на преданное им войско, могут усилиться и ослабить панское могущество; сверх того, война требовала издержек, новых налогов, грозила, стало быть, и панскому карману, а если очень уж разгоралась, то могла потребовать «посполитого рушения», общего вооружения, причем все шляхтичи, способные носить оружие, должны были идти в поход.
Богдан Хмельницкий
Славолюбивый Владислав томился бездействием и своим бессилием и особенно лелеял мечту о большом походе на Турцию. Венецианский посол подстрекал его к войне, обещая помощь Венеции, которая в то время враждовала с Турцией. Владислав думал составить большой союз против нее, привлечь к нему и Москву, но держал все дело в большой тайне, опасаясь, что паны помешают его замыслам. Он думал повести так дело, чтобы война была неизбежна и чтобы сама Турция объявила ее. На тайном совете с несколькими своими сторонниками король порешил дать дозволение казакам напасть на крымских татар и на владения султана и этим вызвать с его стороны объявление войны.
Владислав тайно ночью видался с казацкими старшинами, объявил им, что он восстановит казачество в прежней силе его, побуждал их начать борьбу с Турцией и дал им грамоту (привилегию), за своей подписью с разрешением строить чайки и готовиться к походу.
Паны проведали о затеях короля и на сейме не только не согласились с ним, но даже резко укоряли его за самовольные действия, за приготовления к войне. Король так был огорчен своей неудачей, что заболел… Но грамота его казакам имела важное значение. Нигде насилия и неправды панов не возбуждали такого негодования и злобы, как на Украине, где народ привык раньше к вольности казацкой и с трудом сносил панское иго.
Один случай возмутительного насилия послужил поводом к народному восстанию.
Близ города Чигирина был хутор, которым владел Зиновий Богдан Хмельницкий, сын Чигиринского сотника Михаила Хмельницкого. Богдан обучался в киевской братской школе, а затем был и в иезуитском училище; от природы умный и даровитый, он таким образом получил хорошее по тому времени образование. Киевская школа, конечно, укрепила в нем дух православия, а иезуиты развили у него гибкость ума, сообщили ему отчасти свою пронырливость, ловкость и неразборчивость в средствах… Богдан свободно владел латинским и польским языками, а потом освоился с турецким и французским. Окончив свое школьное образование, прошел он и другую школу – военную, поступил в ряды казацкого войска и участвовал в польско-турецкой войне (1620–1621). Здесь был убит его отец, а сам он попался в плен к туркам и два года прожил в Константинополе. Освободившись из плена, Богдан вернулся на Запорожье и не раз потом водил отсюда лихие шайки в морские походы на турок. Смелы и удачны были эти набеги: не один десяток турецких галер был пущен ко дну, немало басурман избито было по берегам, а в 1629 г. удальцы под предводительством Богдана «окурили мушкетным дымом» самый Царьград, выжгли предместье его. С большой добычей возвращались из своих походов сподвижники Богдана; имя смелого и умного вождя с уважением произносилось на Запорожье. Послужив много лет казацкому делу, или «рыцарской славе», как выражались порой книжные казаки, Богдан вернулся на родину в Чигирин, получив звание Чигиринского сотника, обзавелся семьей и зажил мирным хозяином в своем хуторе Субботове, доставшемся ему от отца. Но недолго пришлось Богдану наслаждаться мирной жизнью: Чигиринский подстароста, пан Чаплинский, личный враг его, давно уж искал случая как-нибудь повредить ему; даже есть известие, что хотел при помощи убийцы погубить его, но злодейство не удалось… Чаплинский, в отсутствие Богдана, напал с вооруженным отрядом на Субботово, завладел им, произвел тут погром, увез жену Хмельницкого, а десятилетнего его сына так высек за какое-то грубое слово, что тот умер на другой день.
Хмельницкий явился к Чигиринскому старосте с жалобой; тот не оказал ему никакого внимания. Богдан обратился тогда в суд; но там заговорили, что он даже и не вправе владеть хутором, так как у него нет на то документов, и Чигиринский староста может отдать хутор и землю кому захочет.
Оскорбленный Хмельницкий, не находя законного суда, думал было военным способом наказать дерзкого оскорбителя и вызвал его на поединок. Чаплинский принял вызов, но привел с собою трех своих служителей, чтобы вчетвером напасть на своего противника. К счастью, предусмотрительный Богдан, опасаясь коварства со стороны врага, надел панцирь под платье. Это спасло его, и он с такой ловкостью отбивался от злодеев, что обратил их всех в бегство.
– Не все еще забрал Чаплинский, – воскликнул он, – когда есть сабля в моих руках!
Хмельницкого засадили было в тюрьму, – должно быть, за буйство, но, впрочем, скоро выпустили: прежняя жена его, с которой обвенчался Чаплинский по римско-католическому обряду, упросила нового мужа выпустить заключенного.
Хмельницкий отправился в Варшаву искать высшего правосудия: он все еще верил, что в Польше есть суд и закон, который защитит его.
Дело его и здесь недолго разбиралось. Ему ответили от имени сейма, что он сам виноват в потере своего хутора, потому что не запасся законным документом на владение им. Жалоба на убийство сына была признана ложною: Чаплинский заявил, что это – клевета, и, вероятно, представил свидетелей, отвергавших жестокость наказания.
Насчет же похищения жены паны-судьи даже пошутили над Богданом.
– На белом свете много красавиц, – сказали они, – поищи себе другую!
Хмельницкий решился обратиться к королю, который лично знал его. Но что мог сделать король? Он сам только что пред этим испытал горькую обиду на сейме. Говорят, будто, сознавая свое бессилие помочь казакам и оборонить их от панских несправедливостей и насилий, он сказал между прочим Богдану:
– У вас есть сабли: кто мешает вам самим постоять за себя!
Сказал ли это король или нет, но подобная мысль, конечно, должна была явиться у Хмельницкого, испытавшего на себе «польскую правду». Проживая в Варшаве во время сейма, он мог ясно видеть порядки Польского государства, понять, в каком незавидном положении был сам король, как смотрели на него всесильные паны.
На возвратном пути в Украину Хмельницкий внимательно приглядывался к положению края, к состоянию крепостей, чутко прислушивался к разговорам, ловко выведывал, чего особенно желает население, на что сетует… Не торопясь ехал он по Русской земле, останавливался чуть не в каждом селе, вкрадывался в доверие народа, с видимой жадностью выслушивал горькие жалобы на жестокости панов и сам с большим жаром говорил об их насилиях и неправдах, разжигал в слушателях своих чувство мести, обнадеживал, что скоро наступит конец гнету. Особенно любил Богдан вступать в беседу с русским духовенством: знал он, что священники имеют большую силу в народе, – им он даже открывал свои замыслы.
– Знайте, – говорил он, – я решился мстить панам-ляхам не только за свою обиду, но и за поругание русской веры и народа. Я бессилен, но вы можете пособить делу, пришлите ко мне хоть по два или по три человека с каждого села!
Угнетенные и озлобленные люди с радостию слушали Хмельницкого и выражали полную готовность подняться на своих заклятых врагов-притеснителей. Общее сочувствие в русском народе к мысли о восстании и борьбе с ляхами укрепило Богдана в его замысле; он мог надеяться на сильную поддержку народа.
Вернувшись на Украину, Хмельницкий где-то в роще, ночью, собрал наиболее влиятельных казаков на тайное совещание. Здесь он яркими красками обрисовал положение православного народа в польских владениях.
– Проезжая по Руси, – говорил он, – я повсюду видел страшные притеснения и тиранство; народ вопит о помощи; все готовы взяться за оружие; все обещают стать с нами заодно!
Не новостью все это было для казаков, собравшихся на совещание; они сами порассказали тут же об известных им возмутительных насилиях и неправдах панских…
«Нет сил терпеть долее! Пора взяться за сабли; пора сбросить с себя ляшское ярмо!» – вот к какому заключению привели казаков рассказы и совещания.
Замысел Хмельницкого оружием отмстить панской Польше как нельзя больше совпадал с общим желанием: злобы и жажды мести накопилось у всех казаков и православных крестьян слишком много, и довольно было малейшего повода, незначительного толчка, чтобы произошел взрыв народной ненависти. Этот толчок и дал Хмельницкий.
В довершение всего он рассказал своим сообщникам о расположении короля к казакам, о позволении строить чайки для нападения на Турцию, о желании его восстановить казачество в прежней силе. Чтобы убедить всех в справедливости своих слов, Богдан показал королевскую грамоту, которую ему удалось ловко похитить у Барабаша. Таким образом, даже в глазах более осторожных казаков восстание против панов узаконивалось грамотою короля, которому ненавистные паны всегда становились поперек дороги, лишь только задумывал он что-либо сделать в пользу казаков или православного народа.
Притом грамота эта, разрешавшая казакам набег на татар и турок, дала возможность казакам в случае борьбы с Польшей привлечь на свою сторону крымцев.
Казаки на своем совещании порешили искать помощи в Крыму: одними своими силами они не надеялись справиться… Всех участников тайного совещания, по современному свидетельству, особенно ободрило то, что киевский митрополит Петр Могила благословил начинание Богдана.
Но все предприятие чуть было не нарушилось в самом начале: один из участников совещания из зависти к Хмельницкому изменил общему делу, донес обо всем старосте… Богдана схватили; но во время допроса он держал себя очень ловко, прикинулся, что ничего и знать не знает, с самым невинным и изумленным видом выслушивал обвинения в заговоре, ссылался на бывших при допросе казаков; и эти свидетели, тайные сообщники Хмельницкого, поддержали его, готовы были клясться, что донос на него не более как гнусная клевета. До окончательного решения дела он был отдан под надзор, но ему удалось бежать, – бежал он со своим сыном Тимошем в Запорожскую Сечь; за ним последовали и многие сообщники.
На Запорожье Богдана приняли с радостью: тут немало было отчаянных удальцов, прогулявших все свое состояние до последнего гроша, готовых идти хоть в огонь и в воду.
Но не лихой набег для наживы был теперь на уме у Богдана.
– Поругана вера святая, – говорил он с горечью казакам, – отнят насущный хлеб у честных епископов и иноков; над священниками ругаются; униаты стоят с ножом над шеей; иезуиты гонят нашу отеческую веру; над просьбами нашими издевается, глумится сейм!.. В довершение всех мучений предали нас в рабство проклятому жидовскому роду!
Все, что наболело на душе у русского человека, – все сказалось в словах Богдана; понятно, как они глубоко западали в душу казакам. Умел Хмельницкий красно говорить, рассказывал он и о своих личных бедах и в заключение сказал:
– К вам уношу душу и тело, укройте меня, старого товарища, обороняйте самих себя; вам то же грозит, что и мне.
– Принимаем тебя, Хмельницкий, пане, хлебом-солью и сердцем щирим (искренним)! – кричали в ответ ему казаки.
Свой замысел Богдан открыл вполне только кошевому да старшинам запорожским, опасаясь, чтобы поляки не узнали преждевременно о том, что он затевает большое дело. Всячески старался он отвести им глаза, писал даже казацкому комиссару и коронному гетману, что бежал, спасая свою жизнь, на которую злоумышлял Чаплинский; что запорожские казаки собираются только с тем, чтобы послать в Варшаву депутацию и просить защиты от обид и насилий. Благодаря осторожности и ловкости Богдана поляки и не помышляли о том, что затевается большое восстание.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.