Вторая война с Польшей
Вторая война с Польшей
Новая война с Польшею была неизбежна. На Деулинское перемирие в Москве согласились только из крайности: средств вести войну не было; разоренной земле нужно было отдохнуть и собраться с силами; надо было освободить из плена государева отца. Вражда к Польше не только что не уменьшалась, но с каждым годом сильнее разгоралась. Владислав и не думал отказываться от своих притязаний на московский престол; польское правительство не признавало Михаила царем, – при беспрерывных сношениях в польских грамотах не упоминалось о нем как о государе, словно его и не было. Мало того. Некоторые русские изменники, назначенные воеводами в уступленных Польше русских городах, доходили до крайней дерзости: они при сношениях с русскими в своих листах писали о Михаиле Феодоровиче «непригоже», не только не признавали его царем, но даже называли уменьшительным именем. Русские воеводы не могли сносить, конечно, такой наглости и в свою очередь посылали бранные послания этим воеводам, называли их мужиками, ворами, бешеными псами и пр. Жалобы русских на дерзость польских чиновников польское правительство оставляло без внимания. Польские посланники даже в Москве говорили боярам:
– Владислав прав своих на Московское государство не оставил и вас всех и с вами Михаила Феодоровича, которого вы теперь государем у себя называете, от крестного целованья не освободил.
При таких условиях война, конечно, должна была вспыхнуть при первом удобном случае.
В 1621 г. прибыл в Москву турецкий посол предлагать союз Турции против Польши и говорил Филарету:
– Осман-султан с великим государем, сыном вашим, хочет быть в крепкой братской дружбе и любви и на польского короля стоять с ним заодно.
– Перемирие с поляками, – отвечал ему Филарет, – сын мой велел заключить только для меня; между сыном моим и польским королем и сыном его ссылки и любви теперь нет – неправды их и московского разоренья забыть нам нельзя. Мы того только и смотрим, чтобы польский король хотя бы в малом в чем мир нарушил, то сын мой для султановой любви пошлет на него рать.
Уже созван был собор, и на нем били челом государям, «чтобы они за святые Божии церкви, за свою государскую честь и за свое государство против недруга своего стояли крепко»; уже государь указал послать в города свои грамоты, где говорилось о неправдах польских и велено было боярам, воеводам, дворянам и детям боярским всех городов и всяким служилым людям быть готовыми на службу тотчас и ждать царских грамот; но до войны дело на этот раз не дошло. Предприятие султана против Польши кончилось неудачно; ей удалось также заключить перемирие и со шведами; а без союзников воевать для России было еще не под силу. Вместо войска на литовский рубеж был отправлен посол, чтобы переговорить с польскими сановниками о больших делах – о титуле и о ворах, которые присылали листы с укоризнами на государя, называя его полуименем; но переговоры эти ни к чему не привели.
После того долго, целых девять лет, готовилась Москва к войне. Русских ратных людей учили иноземному строю, превосходство его уже понимало тогда московское правительство. Закупали за границей ружья, порох, ядра, сабли. Несмотря на бедность казны, не жалели денег на ратное дело.
В апреле 1632 г. умер польский король Сигизмунд. В Польше начались обычные беспорядки, которые всегда обуревали ее во время междуцарствия при выборе нового короля. На шумных сеймах шли бесконечные споры и ссоры; являлось обыкновенно несколько охотников до королевского венца; у каждого были свои сторонники; пускались в дело подкупы и всякие неправды, лишь бы навербовать побольше голосов. В пору междуцарствия все дела в Польше были обыкновенно в застое. Для врагов ее, желавших свести с нею счеты, такая пора была самая удобная.
Царь и патриарх решили начать войну. Созван был Земский собор. На нем было положено отмстить полякам за прежние их неправды и отобрать у них русские города, захваченные ими. Решено было собрать по-прежнему с торговых людей пятую деньгу (т. е. пятую часть имущества), а бояре, дворяне, монастыри и проч. обязались по мере сил давать вспоможение. Назначены были и лица ведать сбор этих «запросных денег», как их называли.
Пушка и мортира. XVII в.
Начальником над ратью назначили сперва князя Черкасского, а товарищем ему князя Лыкова; но последний не хотел принять своей должности, ссылался на то, что он служит государю сорок лет, лет с тридцать ходит в походы начальником, а не подчиненным и не в товарищах. Этот местнический спор по жалобе Черкасского был разобран, и князь Лыков «за свою бездельную гордость и упрямство» должен был уплатить за бесчестье Черкасскому 1200 рублей, двойной оклад его жалованья. После этого главное начальство над войском вручено было боярину Михаилу Борисовичу Шейну, известному своей обороной Смоленска, а в товарищи ему назначили Артемья Измайлова. Войска с ним пошло в поход 32 тысячи с 158 орудиями. Другие воеводы тоже должны были двинуться к литовской границе.
Война началась очень удачно. Заняты были города Серпейск, Дорогобуж и затем стали сдаваться один город за другим. Шейну велено было из Дорогобужа идти немедля под Смоленск, и, чтобы не было никаких помех делу, государь приказал всем воеводам, головам и дворянам быть «без мест» на все время войны, т. е. не вести никаких местнических споров между собою.
Шейн подступил к Смоленску и осадил его; но осажденные держались крепко. Восемь месяцев уже длилась осада. Русская рать окружила со всех сторон город, сделаны были кругом земляные окопы, откуда беспрерывно били по городу из пушек. Полякам трудно было держаться в городе – у них уже чувствовался недостаток в съестных припасах. Со дня на день ждали сдачи города. Как вдруг нежданно-негаданно явилась к нему помощь: междуцарствие в Польше кончилось, избран был Владислав, и первым делом его было идти на выручку осажденных. В августе 1633 г. с 23 тысячами войска подошел он к городу. В то же время дано было позволение днепровским казакам вторгнуться в московские пределы и пустошить землю; подбили к тому же поляки и крымских татар. Прослышав, что татары воюют южную украину, многие ратные люди стали самовольно уходить из стана Шейна, опасаясь за участь своих семейств. Сразу несколько бед обрушилось на русских. Шейн не догадался отойти от Смоленска, думал в своих окопах отсидеться от поляков до новой помощи ратными силами из Москвы. Владиславу удалось ввести свежие силы в Смоленск, стеснить русских и даже окружить их. Русская рать попала, как говорится, между двух огней: с одной стороны Смоленск, с другой – войска Владислава. Шейн стянул все свои силы в одно место. На беду для русских, поляки взяли и сожгли Дорогобуж, где был склад всяких запасов для войска; затем переняли все дороги к Смоленску. Попробовал Шейн выбиться из осады, но было уже поздно: неприятель успел сильно укрепиться на занятых местах. С конца октября русским пришлось сносить и голод, и холод; в русском стане поднялись раздоры; более всех не ладили между собой иноземцы-военачальники. Дело дошло до того, что один из них, поссорившись с другим, схватил пистолет и положил своего противника на месте в глазах самого Шейна… От голоду и холоду начались в стане болезни; смерть ежедневно уносила многих. Продержался Шейн до февраля 1634 г. Ни ратной помощи, ни съестных припасов из Москвы не приходило; хотя царь знал о бедственном положении русской рати под Смоленском, но помочь беде не мог: в скором времени нельзя было снарядить новое войско, да и средств для войны уже не было. Иноземцы, служившие в русском стане, стали сноситься с поляками, которые не раз уже предлагали ему сдаться на милость короля. Сначала Шейн колебался, наконец, видя невозможность дольше обороняться, согласился… Условия были и тяжелы, и унизительны: он должен был выдать всех польских перебежчиков, освободить всех пленных, дать иноземцам полную свободу вернуться в отечество или вступить в польскую службу; все русские, составлявшие рать Шейна, должны были присягнуть, что в течение четырех месяцев не будут воевать против короля; притом они обязывались выдать весь наряд (пушки), все знамена и все оружие, оставшееся после убитых ратных людей. Вот главнейшие из условий. Шейн согласился.
19 февраля остатки русской рати выступили из острога (укрепления), где они оборонялись от поляков: вышли со свернутыми знаменами, с погашенными фитилями, тихо, без музыки. Поравнявшись с тем местом, где был король верхом на коне, окруженный своими сановниками, русские воины положили все знамена на землю и ждали, что прикажет король. Гетман от имени его велел поднять их. Этим выражалась королевская милость к русским. Русское войско после этого, подняв знамена, зажегши фитили, с барабанным боем двинулось по московской дороге. Шейн и другие начальные люди, поравнявшись с королем, сошли с коней и низко поклонились ему, затем по приказанию гетмана сели опять на лошадей и отправились в путь… Всего войска из-под Смоленска было выведено восемь тысяч с небольшим; многие больные на дороге умерли; иноземцы большею частью изменили, перешли на службу к королю. Так печально кончился этот поход, к которому долго и старательно готовились и на успех которого сначала так надеялись! Шейн, доблестно оборонявший раньше Смоленск, оказался неискусным вождем в открытом поле.
Плачевная участь ждала воеводу в Москве. Патриарх Филарет умер, и бояре, окружавшие царя, опять вошли в большую силу; а среди них было много врагов Шейна. Его обвинили в измене и осудили на смерть. Когда его подвели к плахе, дьяк прочел обвинение: «Ты, Михаил Шейн, из Москвы еще на государеву службу не пошед, как был у государя на отпуске у руки, высчитывал ему прежние свои службы с большою гордостию, говорил, будто твои братья бояре в то время, как ты служил, многие за печью сидели и сыскать их было нельзя, и поносил всю свою братью пред государем с большою укоризною, по службе и по отечеству никого себе сверстником (равным) не поставил. Государь, жалуя и щадя тебя для своего государства и земского дела, не хотя тебя на путь оскорбить, во всем тебе смолчал; бояре, которые были в то время пред государем, слыша от тебя такие многие грубые и поносные слова и не хотя государя раскручинивать, также тебе смолчали». Затем Шейн обвинялся в медленности – в том, что он с товарищем своим упустили удобную пору для похода и, дождавшись ненастных дней, повели войско в путь. Поставлена была в вину воеводе и его суровая строгость к ратным людям, обижавшим во время похода мирных жителей; особенно же обвинялся он за то, что выдал королю польских и литовских людей, передавшихся от короля на службу царю, выдал королю все пушки, положил пред ним свернутые знамена и кланялся ему в землю, «чем сделал большое бесчестье государскому имени». Припоминалось Шейну и то, что он, пятнадцать лет тому назад, вернувшись из польского плена, не сказал государю, что целовал крест польскому королю и сыну его. «Будучи под Смоленском, – говорилось в обвинении, – изменою своею государю и всему Московскому государству, литовскому королю присягу исполняя, во всем ему радел и добра хотел, а государю изменял».
Во многом был виноват Шейн, но измены за ним, конечно, не было: иначе он не вернулся бы в Москву; но бояре, которых оскорбили его спесь и тщеславие, хотели доконать его и потому особенно напирали на измену.
Шейну отрубили голову. Той же казни подвергся товарищ его – Измайлов с сыном, обвиненный в измене, сношениях с врагами и в том, будто он говорил «много воровских, непригожих слов» о царе и патриархе. Нескольких сослали в Сибирь.
Несчастие под Смоленском было тяжким ударом для Москвы. Теперь оправиться, снарядить сколько-нибудь сильную рать было для нее невозможно – денег в казне совсем не было. Приходилось искать мира; но Польша предупредила. Из-под Смоленска король двинулся к крепости Белой, рассчитывал взять ее без труда, но воевода и не думал сдаваться… Полумертвые от голода и холода поляки вынуждены были вести осаду, делать окопы, рыть мины… Русские сделали удачную вылазку, захватили восемь знамен, воспользовавшись оплошностью поляков. Подкопы им не удались, даже вредили им самим больше, чем русским. В это время к Владиславу пришли дурные вести с турецкой границы. Все это побуждало его заключить с Москвою мир – мир вечный. Паны первые прислали к боярам предложение о мире. В Москве оно, конечно, было принято охотно, и в марте 1634 г. боярин Феодор Иванович Шереметев и князь Алексей Михайлович Львов отправились великими послами на съезд с польскими сановниками на речке Поляновке.
Дело, как всегда, началось взаимными укорами и обвинениями. Поляки стали было говорить о правах Владислава на московский престол и корить русских за нарушение перемирия; тогда московские послы, крепко стоявшие за государеву честь, заявили, что они ни о чем и говорить не станут, если Владислав не откажется от своих притязаний на Москву.
– У нас, – сказали они, – у всех людей Русского государства, начальное и главное дело государскую честь оберегать, и за государя все мы до одного человека умереть готовы.
После долгих споров и требований со стороны польских послов денег за издержки последней войны они [поляки] сказали:
– Королю будем бить челом, чтоб он крестное целование с вас снял и титул свой государю вашему уступил, а вы объявите, чем вы за то государя нашего станете дарить?
– Нам этого в уступку и дар не ставьте, – отвечали московские послы, – что король хочет с себя титул московский сложить; дарить нам государя вашего за это не за что, потому что великий государь наш на Московском государстве царствует по дару и воле Всемогущего Бога, по древней своей царской чести от предков своих, великих государей. А наше, московских людей, крестное целование от государя вашего короля и от ваших неправд в московское разоренье омылось кровью, и мы от него чисты!
Наконец польские послы заговорили об уступках, потребовали всех городов, которые были отданы Польше по Деулинскому перемирию, и 100 тысяч рублей денег. Русские упорно отстаивали выгоды своего отечества, уступая только в крайнем случае, когда поляки явно хотели уже прервать переговоры. После многих съездов, споров, увещаний наконец решено было уступить королю требуемые города и 20 тысяч денег за отказ от московского титула. Поспорили еще о титуле русского царя; поляки настаивали, чтобы он писался государем своея Руси, а не всея Руси, так как часть ее подвластна королю; но московские послы отстояли прежний титул своего государя. Затем послы ударили по рукам на вечном докончании. Так был заключен Поляновский мир 17 мая 1634 г.
Поляки добивались вечного союза с Москвой, предлагали даже, чтобы в знак полного единения московский посол при коронации польского короля возлагал на него корону, а польский посол возлагал бы корону на царя в Москве при венчании его на царство; предлагали, чтобы по смерти короля все московские чины принимали участие в избрании нового короля, чтобы русский царь, если его изберут в короли, жил два года в Польше и Литве и год в Москве, чтобы, если у царя не будет сына, польский король считался его наследником. Просили поляки также, чтобы им позволили строить в Московском государстве костелы, приобретать вотчины, вступать в браки с русскими, взамен чего русским в Польше давались те же права.
Очевидно, полякам хотелось мало-помалу прибрать к рукам Московскую Русь, как прибрали они уже русский юго-запад; московские послы на эти требования отвечали отказом или уклонялись от ответа, говоря: «Пусть в этом государи перешлются между собою».
Поляновский договор о «вечном» мире скрепили крестным целованием сами государи. В начале февраля 1635 г. явились польские послы в Москву. Им был устроен торжественный прием. В Грановитой палате они представлялись царю. Он сидел во всем царском великолепии на троне; по бокам трона стояли рынды в высоких рысьих шапках, с топорами на плечах; по стенам палаты сидели именитые бояре. Послов допустили к целованию царской руки; затем стольничий предъявил царю их подарки. На другой день позвали послов в ответную палату. Здесь они говорили с боярами и читали договор. Затем их повели к царю в Золотую палату. Государь был в полном облачении. Царский духовник принес животворящий крест на золотом блюде, боярам и послам приказано было подойти поближе. Царь встал, и с него сняли венец, взяли из рук скипетр. Утвержденную грамоту положили под крест, и царь благоговейно приложился ко кресту. Таким образом совершился обряд царской присяги. Затем царь велел своему печатнику отдать грамоту послам и отпустить их. Чрез несколько дней их в знак особенной чести пригласили к царскому столу в Грановитой палате. За столом царь милостиво посылал в золотых братинах напитки послам. Когда подали мед, государь встал и сказал:
– Пью за здоровье брата моего, государя вашего, Владислава-короля.
Чрез несколько дней после царского стола послов отпустили домой.
Король в свою очередь должен был также торжественно скрепить договор с Москвой своей присягой. Любопытно, что русским послам, которые обязаны были присутствовать при королевской присяге, дан был наказ: «Непременно за то стоять накрепко, чтобы король поцеловал в крест, а не в блюдо (на котором лежал крест), и смотреть, когда король велит положить на запись крест, чтобы этот крест был с распятием. А если король закона люторского, то ему целовать Евангелие». (Наказ требовал от послов, чтобы они разведали подлинно, какой веры король.)
23 апреля совершился весьма торжественно обряд королевской присяги. Костел был великолепно убран. Король шел в костел с двумя архиепископами и шестнадцатью сановниками. Помолившись пред большим алтарем, он сел в кресла, архиепископ стал говорить подходящую к случаю проповедь, причем довольно часто в свою речь вставлял латинские слова и изречения. Один из русских послов простодушно обратился к польскому канцлеру с просьбой запретить проповеднику говорить латинские слова, непонятные русским. После проповеди архиепископ подал крест и присягу королю, и он громко прочел ее и поцеловал крест; за королем присягнули шесть сенаторов. Затем король подал грамоту русскому послу и сказал:
– Надеюсь, что с Божьей помощью будет у нас крепкая и вечная приязнь с государем вашим, братом моим. Отдайте в его руки этот задаток нашего братства и кланяйтесь ему от моего имени по-приятельски.
Послы низко поклонились. Архиепископ запел: «Те Deum laudamus» («Тебя, Бога, хвалим»). Раздалась пушечная пальба…
Король угощал русских послов обедом, а потом позабавил их потехой, неизвестной еще на Руси, – театральным представлением. «А потеха была, по словам послов, как приходил к Иерусалиму ассирийского царя воевода Олоферн и как Юдифь спасла Иерусалим».
Русским послам предстояло еще исполнить печальное поручение царя – выпросить у короля прах Шуйских: царя Василия, брата его Димитрия и жены последнего. Послы пообещали некоторым сановникам щедрые подарки соболями. Дело уладилось довольно легко. Король согласился, велел даже роскошно изукрасить гробы.
10 июня утром в Московском Кремле загудел колокол, и народ толпами повалил навстречу праху царя Василия. Гроб несли на головах боярские дети; его сопровождало духовенство и послы. Везде по пути к Москве у церквей погребальную процессию встречало духовенство в смирных (траурных) облачениях и присоединялось к ней. Близ Кремля встретил ее патриарх Иоасаф, преемник Филарета, а в Кремле у Успенского собора сам государь. Он и бывшие при нем бояре и думные люди – все были в смирных одеждах. В Архангельском соборе пели панихиду, а на следующий день было погребение. Таким образом праху злополучного царя Василия Ивановича довелось вернуться из плена и почивать в родной земле, под сению православного храма наряду с другими русскими государями.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.