Глава 6 НОРМАННСКАЯ УГРОЗА (1032–1095)

Глава 6

НОРМАННСКАЯ УГРОЗА

(1032–1095)

Смел был народ сей и в бое морском весьма сведущ, ведь императора просьба отбыла в Венецию, город на побережье, равно обильный богатствами и людьми, волнами крайнего севера Адриатики он омываем. Стены города того окружает море повсюду, так что не могут иначе как в лодке они добраться от дома и до дома. Живут постоянно они на воде, и никто из народов не превосходит их в битвах морских и в искусстве мореплавания.[46]

Вильгельм Апулийский.

Деяния Робера Гвискара

Бесчестная попытка Доменико Орсеоло захватить власть в Венеции оказалась катастрофической не только для него самого, но и для его семьи. Венецианцы, даже те, кто поддерживал возвращение дожа Оттона, были поражены его идеей, что высшая власть в городе стала прерогативой рода Орсеоло, и они убедительно продемонстрировали свое недовольство: выбрали дожем Доменико Флабьянико, богатого купца, торговца шелком, возглавившего бунт за шесть лет до нынешнего события. Антидинастические взгляды Флабьянико, а также старинные венецианские традиции стали основой широко распространенного мнения, что вместе с назначением нового дожа была пересмотрена конституция города, а практика назначения соправителей осталась в прошлом. Период тирании уступил место демократическим свободам. Один авторитетный источник[47] даже утверждал, что был издан специальный закон, согласно которому гонениям подверглась вся семья Орсеоло: им запретили занимать публичные должности, и это несмотря на то, что два прелата. Орсо и Витале, по-прежнему служили в своих епархиях до самой смерти. Фактически реформа заключалась не столько в смене законов, сколько в пересмотре отношения к ним. Традиции избрания дожей и прав народного собрания уже существовали. Все, что требовалось — это пытаться им следовать. И у Флабьянико такое желание было. Люди пошли за ним. За семь с половиной столетий до конца существования республики дожами снова и снова избирали представителей определенных семей, пользующихся влиянием. Учитывая то, что большую часть времени в Венеции формой правления была олигархия, было бы удивительно, если бы таких семей не было. Но только дважды за весь период венецианской истории мы находим одно и то же имя, появляющееся несколько раз подряд. В обоих случаях власть переходит от брата к брату, а не от отца к сыну, причем нет ни малейшего сомнения в том, что исход дела решили выборы. После падения семьи Орсеоло к практике двойного правления не возвращались и даже не предпринимали подобных попыток.

Одиннадцатилетнее правление Доменико Флабьянико стало вехой в истории Венеции. В то же время за этот период не происходило ничего значительного. Республика снова обрела мир, о борьбе фракций забыли, граждане смогли сосредоточиться на двух вещах, которые лучше всего у них получались, — сколачивании состояний и расширении и украшении своего города. Столь счастливое положение дел было, однако, нарушено со смертью дожа. Во время краткого периода междувластия небезызвестный Поппо из Аквилеи увидел еще одну возможность подчинить себе Градо при помощи своих головорезов. Он второй раз ворвался в ничего не ожидающий город и похитил несколько сокровищ, которые двадцать лет назад каким-то образом ускользнули от его внимания. К счастью, Поппо почти сразу же умер, а его приспешники бежали, завидев приближение венецианского флота под командованием нового дожа, Доменико Контарини. Хотя официально эта акция в 1044 году была осуждена папой, а права и положение Градо восстановлены, соперничество двух епархий продолжалось еще долгие годы. Было бы еще больше неприятностей, если бы патриарх Градо после смерти старого Орсо в 1045 году благоразумно не решил бы сделать своей резиденцией Венецию. С тех пор связи с Градо еще больше ослабели, так что, когда в XV веке папа официально признал перевод патриархии, кроме титула, мало что пришлось изменить.[48]

Дож Контарини помог Градо и провел всего один заграничный поход. Совершен он был в Далмацию в 1062 году. Ситуация здесь, особенно после вторжения венгерского короля Стефана сорок лет назад, в связи с давлением венгров, хорватов и византийцев становилась все более неуправляемой. Венецианцы вернули Зару, это не положило конец беспорядкам, но тем не менее убедило местное латинское население в том, что дож не зря носит титул герцога Далматского. В самой Венеции Контарини на протяжении двадцати восьми лет способствовал спокойному преуспеванию республики, начало которому положил его предшественник. Дож с практичностью, присущей венецианцам, уделял большое внимание церкви, что способствовало славе города. По распоряжению Контарини на Лидо вырос великолепный бенедектинский монастырь, посвященный святому Николаю Мирликийскому, покровителю моряков.

Нынешняя церковь Сан Николо ди Лидо — довольно невыразительное строение XVII века. О первоначальном проекте напоминают лишь две великолепные колонны в греко-венецианском стиле, украшающие вход в монастырь. Ансамбль не имеет ничего общего с магической красотой другой (куда более древней), посвященной тому же святому венецианской церковью Сан Николо деи Мендиколи.[49] Над входом в церковь висит мемориальная доска в память о трех триумфах Контарини — далматской экспедиции, возвращении Градо и, наконец, победе над норманнами в Апулии. По поводу первых двух побед не возникает вопросов, а вот третья вызывает удивление. Норманнов в Апулии никто не побеждал. С венецианцами они встречались только на море, на юге Адриатики, сначала рядом с Дураццо (современная Албания), позже — в проливе Корфу, да и произошли эти сражения через десять-пятнадцать лет после его смерти. Контарини повезло, что не он воевал с норманнами, поскольку последняя и решающая битва закончилась поражением Венеции, что привело к падению его преемника, Доменико Сельво, считавшегося до той поры одним из самых популярных дожей в истории города.

Как именно Доменико Сельво заслужил свою популярность, сказать трудно, однако можем быть уверены, что любовью народа он и в самом деле пользовался, потому что, по счастливой случайности, до нас дошел отчет о его избрании, написанный священником церкви Санто Микеле Аркнаджели, неким Доменико Тино. Это самое раннее описание, сделанное очевидцем подобной церемонии, и оно позволило нам увидеть проявление политической воли горожан.

Это произошло в 1071 году. Поскольку в соборе Сан Марко шли восстановительные работы, выборы состоялись в новой монастырской церкви Сан Николо ди Лидо. Раньше, если в базилике невозможно было собраться, дожей избирали в соборе Сан Пьетро ди Кастелло, но церковь Сан Николо была гораздо вместительнее. Власти, возможно, надеялись, что выбор столь отдаленной церкви уменьшит количество присутствующих. Если это и в самом деле так было, их ожидало разочарование, поскольку Тино сообщает, что «бесчисленное множество людей, практически вся Венеция», переправились через лагуну «in armatis navibus» — фраза, предполагающая, что для такого случая была призвана часть военного флота Венеции.

Процедура началась с торжественной мессы, во время которой «под сопровождение псалмов и литаний» молились о божественном озарении для избрания дожа, «который был бы достоин своего народа и принят людьми. Громкий крик поднялся до небес, казалось, он был исторгнут из одной груди. Все присутствующие кричали снова и снова, все громче и громче: „Domenicum Silvium volumes et laudamus!“[50]». Яснее выразить волю народа было вряд ли возможно. Выборы состоялись. Самые влиятельные горожане подняли новоизбранного дожа и над головами ликующей толпы понесли его на пристань. Хор пел «Kyrie» и «Те Deum»; звонили колокола; на бесчисленных сопровождающих процессию лодках гребцы плашмя били по воде веслами, усиливая шум оваций. Так продолжалось на всем обратном пути до города. Сельво, теперь босого, одетого в простую рубашку, торжественно привели в базилику, где среди лестниц и строительных лесов он простерся ниц на только что Положенном мраморном полу и, воздав благодарственные молитвы, принял у алтаря жезл — символ власти. В этот момент — хотя Тино об этом не пишет — он, вероятно, впервые надел одеяние дожа и прошел ко дворцу, где подданные принесли ему клятву верности, а он в ответ роздал традиционные подарки.

Началось правление двадцать девятого венецианского дожа. Тино заканчивает свой отчет любопытной подробностью. «Без промедления, — пишет он, — дож отдал приказ о реставрации и украшении дверей, скамей и столов, поврежденных после смерти дожа Контарини». Почему, спросите вы, это было необходимо? Не существует никаких свидетельств об общественных беспорядках после смерти Контарини. Он пользовался популярностью у народа. Ведь если бы это было не так, вряд ли Сельво, один из главных его сторонников, был бы избран так быстро и с таким воодушевлением. Мы можем лишь предположить, что венецианцам кто-то вдруг дал плохой совет — перенять варварскую традицию папского Рима, когда после смерти понтифика толпа каждый раз рушила Латеранский дворец. Если это так, то эта практика не прижилась. В последующие столетия Дворец дожей не раз подвергнется атакам в моменты кризиса, но никак не в праздники. Возможно, в XI веке официальная позиция относительно смерти дожа не была прояснена. Вскоре все будет решено: человека, признанного виновным в захвате или повреждения собственности республики, заставят до конца жизни жалеть о своем преступлении.

Первое десятилетие правления Доменико Сельво было вполне мирным. Вскоре после вступления в должность он женился на византийской принцессе Феодоре Лука, сестре правящего императора Михаила VII, и восстановил отношения с Западной империей, подняв их на уровень, которого не было со времен Орсеоло, хотя едва избежал интердикта для себя и всей республики, когда разгорелась борьба между императором Генрихом IV и папой Григорием VII, известным более как Гильдебранд. В самой Венеции царил мир, и только в 1081 году, когда только что взошедший на трон византийский император Алексей I Комнин обратился за помощью ввиду норманнской угрозы, этот мир был нарушен.

Завоевание норманнами Южной Италии и Сицилии является значимым событием в истории Европы. В то время, когда Алексей обратился за помощью к венецианцам, в Апулии жили еще старики, помнившие отважных юных искателей приключений, которые тогда только начинали ковать себе судьбу с помощью мечей по ту сторону Альп. Не прошло и десяти лет, как они завладели всеми землями к югу от реки Гарильяно. В 1053 году они сокрушили значительно превосходившую их числом армию, лично возглавляемую папой. Норманны захватили его и девять месяцев держали в плену. Через шесть лет Роберу де Отвилю, прозванному Гвискаром (Хитрецом), папа Николай II пожаловал герцогства Апулия, Калабрия и Сицилия. С последним он поспешил: Сицилией владели мусульмане. Прошло тринадцать лет, прежде чем Палермо сдался армии Робера, а потом — еще двадцать, прежде чем его соотечественники безраздельно завладели всем островом. Но даже до падения столицы Робер Гвискар устремился в своих планах к тому, что находилось за пределами его герцогства. Он задумал самое амбициозное предприятие в своей удивительной карьере — поход на Византийскую империю и взятие Константинополя. Внутренние проблемы в Южной Италии несколько лет мешали осуществлению этого заветного желания, но в конце весны 1081 года его флот был готов к отплытию. Первой целью был Дураццо, откуда к имперской столице через Балканский полуостров вела извилистая дорога Виа Эгнация, проложенная восемьсот лет назад.

Византийский император Алексей Комнин, услышав о высадке Робера на имперской территории, тут же послал дожу просьбу о помощи. Вероятно, в этом не было необходимости: угроза Венеции, боявшейся уступить норманнам контроль над проливом Отранто, была такой же серьезной, как и для империи. Доменико Сельво не колебался и отдал приказ немедленно подготовить военный флот. Взяв на себя командование, дож вышел в море. Он едва успел. Помешал сильный морской шторм, который потопил несколько кораблей. Норманны уже бросили якорь на рейде возле Дураццо, когда туда подошли венецианские военные галеры.

Люди Робера Гвискара сражались упорно, но им помешало отсутствие опыта ведения морского боя. Венецианцы усвоили старый византийский прием подъема шлюпок на нок-реи: оттуда моряки стреляли по врагам. Кажется, им был известен секрет греческого огня, поскольку норманнский хронист Джеффри Малатерра пишет о том, как «они изрыгали огонь, называющийся греческим, и его невозможно было погасить водой. От этого хитрого пламени сгорел один из наших кораблей прямо под морскими волнами». Против такой тактики норманны были бессильны: потрепанный флот с большими потерями вернулся в гавань.

Норманнская армия, сумев высадиться на берег, почти не пострадала и после восьмимесячной осады, во время которой однажды одержала сокрушительную победу над византийским войском, возглавляемым самим императором, принудила Дураццо сдаться. Алексей уже послал богатые подарки Венеции в благодарность за помощь. Император не был бы столь щедр, узнай он, что сдача города произошла в результате предательства местного венецианского купца, который открыл ворота за обещание жениться на одной из дочерей Робера Гвискара.

Первая победа Венеции над норманнами оказалась лишь временным успехом. После падения Дураццо местное население, не слишком-то лояльно настроенное к Византии, не оказало большого сопротивления наступавшей армии Робера Гвискара. В течение нескольких недель сдалась вся Иллирия, а вскоре и важный македонский город Кастория, в центре Балканского полуострова, последовал ее примеру. Если бы Роберу было позволено продолжить движение, нет сомнения, что на следующее лето он стоял бы у ворот Константинополя и до заветной цели — императорского трона — было бы рукой подать. Его беда в том, что в этот, самый критический момент папа потребовал, чтобы он немедленно вернулся.

О захвате Рима императором Генрихом IV осенью 1084 года, о том, как папа Григорий VII укрылся в замке Сант Анджело и как его освободил Робер Гвискар, в этой книге мы рассказывать не будем. Достаточно лишь отметить, что в этот annus mirabilis[51] — когда рыцарь удачи обратил в бегство императоров Востока и Запада, а в его руках был самый могущественный из всех пап Средневековья — Робер, похоже, мечтал лишь о том, чтобы как можно раньше вернуться на Балканы. Он якобы поклялся жизнью своего отца не мыться и не бриться, пока он не вернется в армию, которую оставил в Кастории на сына Боэмунда. До него доходили сведения о контрнаступлениях византийцев на суше и венецианцев на море, о значительных потерях в его армии, и это лишь усиливало его нетерпение.

Он вернулся осенью, и оказалось, что положение даже хуже, чем он ожидал. Венецианский флот вернул и Дураццо, и Корфу. Территория, захваченная норманнами, ограничилась одним-двумя островами и короткой прибрежной полосой. Хотя Роберу было уже шестьдесят восемь, тревоги он не проявил. Вместо этого тут же затеял новый поход на Корфу. Плохая погода задержала его корабли до ноября, и когда они получили возможность выйти в море, то защитники успели подготовиться. У северо-восточной оконечности острова, за гаванью, их встретил объединенный греко-венецианский флот, обрушившийся на них всей своей мощью и принесший им не меньший урон, чем в прошлом году у Дураццо. И все же Гвискар не признал своего поражения. Через три дня он снова повел флот в атаку — и снова поражение, еще страшнее предыдущего! Уверенные в своей победе, венецианцы направили самые быстрые полубаркасы домой — сообщить об успехе на Риальто.

На протяжении его долгой жизни люди часто недооценивали Робера Гвискара. И каждый раз, если им вообще везло остаться в живых после встречи с этим рыцарем удачи, враги горько раскаивались в своем заблуждении. В случае с венецианцами это было понятной ошибкой. После двух предшествующих сражений мало норманнских кораблей способны были продолжить плавание, а уж тем более решиться на третий бой. Но Робер, заметив, что полубаркасы скрылись за горизонтом, увидел свой шанс. Собрав все суда, которые еще держались на плаву, он направил их в отчаянную атаку на ничего не подозревавшие галеры противника. Гвискар рассчитал все правильно: венецианцы были захвачен врасплох и не успели перестроиться в защитный порядок. Что еще хуже, к тому времени они освободили большие корабли от балласта и провизии, и суда стояли на воде так высоко, что когда в пылу сражения солдаты и команда ринулись на один борт, многие из них опрокинулись. (Так, по крайней мере, рассказывает Анна Комнин, дочь императора, в удивительном труде, посвященном правлению ее отца.) В это трудно поверить, учитывая то, что нам известно о венецианском искусстве мореплавания. По оценкам Анны, венецианцы потеряли 13 000 человек, а в плен было взято огромное количество людей, о мучениях которых она рассказывает с мрачным удовлетворением. Наконец, она изобретает четвертое сражение, в котором венецианцы якобы отомстили, однако этим рассказом, к сожалению, придется пренебречь, понимая, что Анна принимала желаемое за действительное. В венецианских источниках сведений об этом нет, да и где-либо еще — тоже. Вряд ли тогда дож Доменико Сельво лишился бы своего поста.

Есть сомнение и в том, что во время той катастрофы дож командовал флотом. Если же это правда, его наказание нельзя считать таким уж незаслуженным. Впрочем, в других отношениях его политика была успешной. Готовность и энтузиазм, с которыми он откликнулся на призыв императора Алексея о помощи, заслужили Венеции вечную благодарность византийцев. Алексей не замедлил выразить ее в материальной форме: ежегодные субсидии всем городским церквям, включая отдельную выплату в казну собора Сан Марко, разрешение иметь якорные стоянки и склады в бухте Золотого Рога и, наконец, в 1083 году — расширение прежних торговых привилегий, освобождение венецианских купцов на всем пространстве империи от всяких таможенных, портовых и других сборов. Значение этой последней уступки трудно переоценить. Неожиданно и в мгновение ока венецианцы получили огромные территории, которые могли считать своими. Как сказал великий французский ученый Шарль Диль, «император распахнул перед ними ворота на Восток. С этого дня началась мировая венецианская торговля».

Но факт оставался фактом: в короткое время Венеция потерпела не просто поражение, она испытала унижение. Погибли ее лучшие моряки. Из девяти больших галер — самых больших и лучше всего оснащенных — две оказались в руках норманнов, а другие семь — на морском дне, уничтоженные народом, не имевшим опыта подобных морских сражений, и это в момент, когда их собственные суда в момент боя едва держались на плаву Норманны снова стали контролировать подходы к Адриатике. Венецианцы не знали, что через несколько месяцев Робер Гвискар умрет от тифа на острове Кефалония, а его армия, сильно пострадавшая от той же болезни, развалится. Они не знали, что норманнская угроза исчезнет, по крайней мере на время, так же неожиданно, как и возникла. Но в тот момент требовался козел отпущения, и им оказался сам дож.

Все произошло очень быстро. Сельво, похоже, даже не сделал попытки себя защитить. Его отстранили от власти и отправили в монастырь. До конца года на его место явился другой. Вероятно, воля Сельво была сломлена, и он был только рад уйти, но все же это был печальный конец правления, начавшегося тринадцать лет назад так благополучно.

Историк Андреа Дандоло обвиняет нового дожа, Витале Фальеро, в том, что тот «с помощью обещаний и подкупа убедил народ сместить его предшественника». Возможно, так и было, но Дандоло писал это 250 лет спустя, и его хроника в этом случае столь поверхностна и неточна, что вряд ли Фальеро возможно осудить только по этому свидетельству. Другой английский историк, Ф. Ходжсон, просто отмечает, что «за десять лет его правления произошло мало событий, и особых проблем не было», что, возможно, и справедливо.

Тем не менее в этот период в истории Венеции произошло одно великое событие — освящение нового собора Сан Марко, того самого, что стоит и поныне. Работа над третьей церковью, построенной на этом месте после прибытия останков евангелиста, была начата дожем Контарини и с большим энтузиазмом осуществлена Доменико Сельво. Тот пошел еще дальше: в начале своего правления распорядился, чтобы каждый венецианский купец, возвращающийся с Востока, привозил оттуда для базилики мрамор или красивые резные украшения. Тот же Сельво привез из Равенны художников для мозаичных работ, остающихся до сих пор лучшим украшением храма.[52] Очень хочется надеяться, что летом 1094 года ему разрешили на пару дней покинуть свою келью и присутствовать при церемонии освящения. Если это так, то возможно также, что он увидел несколько чудес, которые венецианцы — простые горожане, не склонные к полетам воображения, считают своими.

После того как первая базилика сгорела в огне 976 года, мощи святого Марка, как гласит легенда, бесследно исчезли. Никто не думал, что их поглотило пламя. Проблема была в том, что точное место их нахождения известно было только троим людям, но они погибли, так и не открыв свой секрет. Когда новая церковь была наконец построена, в городе объявили трехдневный пост, во время которого дож, патриарх, а также епископы и духовенство молились об обнаружении драгоценной реликвии. На третий день — это было 25 июня — их молитвы были услышаны. Во время торжественной мессы из южного трансепта донесся звук обваливающейся каменной кладки. Все взоры обратились туда. Люди увидели, что часть одного контрфорса упала, а за ней обнаружилось отверстие, из которого торчала человеческая рука. Все немедленно узнали руку евангелиста. Его мощи с ликованием вынули из тайника и погребли в склепе. Там они и оставались до 1836 года, после чего их перенесли под алтарь, где они и покоятся до сих пор.[53]

Освящение третьего и последнего собора Сан Марко — случилось там чудо или нет — было событием, имевшим резонанс далеко за пределами лагуны. На Западе — в Равенне. Ахене или даже в Риме — еще не возводили такого роскошного храма, дома Божия. Это послужило наглядным доказательством не столько набожности венецианцев (они были не религиознее своих соседей), сколько богатства их торговой империи и национальной гордости, Европе доселе неизвестной, — эта гордость побуждала их жертвовать личные средства во славу своего города. Этот урок не прошел даром для императора Генриха IV, когда летом 1095 года он посетил Венецию. Со следующего года в течение столетия многочисленные принцы не упускали случая проехать через город по пути на Восток и обратно. Но прежде чем начался поток первых «туристов», и даже спустя всего несколько недель после визита императора Витале Фальеро скончался от чумы. На Рождество его похоронили в базилике. Там до сих пор находится его могила, с правой стороны у центрального входа. Это — самый старый погребальный памятник в Венеции. Преемнику пришлось управлять республикой в опасные годы, завершившие столетие — годы Первого крестового похода.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.