Вступление
Вступление
Первое краткое знакомство с городом подействовало на меня сильнейшим образом. Когда летом 1946 года родители взяли меня с собой в Венецию, пробыли мы там всего-то несколько часов, но до сих пор ощущаю — не помню, а именно ощущаю — впечатление, произведенное городом на воображение шестнадцатилетнего юноши. Отец, как всегда, проявил твердость и здравый смысл и ограничился двумя пунктами туристической программы: мы посетили базилику Сан Марко и бар «Гарри». Остальное время ходили пешком или плыли в медленно покачивавшейся гондоле. Я бессознательно усвоил первый венецианский урок (его так и не постиг бедный Рескин, проводивший время за крокетом либо возле Дворца дожей): в Венеции, как нигде еще, целое — это совокупность составляющих его частей. Какими бы величественными ни были церкви, какими великолепными ни казались палаццо, как бы ни ослепляли картины, главным шедевром является сама Венеция. Интерьеры, даже золотое чудо собора Сан Марко всего лишь детали. Пьяцца Сан-Марко и Пьяцетта, церковь Сан Джорджо Маджоре. стоящая точно под прямым углом к набережной Моло. игра света на изгибе канала, плеск воды о борт гондолы, запах моря, не ощутимый только когда ветер дует из Местре и Маргеры. Венеция — самый приятно пахнущий город в Европе. Это ощущение первым встречает нового человека. Потом придет время для Тициана и Тинторетто. Даже Карпаччо может подождать.
Пока мы плавали по каналу, отец говорил об истории Венеции, и я узнал, что город не просто самый красивый из тех, что мне довелось увидеть. Оказалось, что более тысячи лет он был независимой республикой. Это больше, чем период, отделяющий нас от норманнского завоевания. Венеция была хозяйкой Средиземноморья, здесь пролегал главный путь, связывающий Восток и Запад. Город был самым богатым и процветающим торговым центром цивилизованного мира. Отец рассказал мне о том, как море защищало Венецию, и не только в ее первые бурные времена, но и на протяжении всей истории. Море помогло ей, единственной из всех городов, избежать вторжения врагов. Она оставалась неразграбленной и неуничтоженной, пока Наполеон, назвавший себя «Аттилой Венецианской республики», в порыве мстительной злобы не положил конец самому безмятежному государству. Да, ее уникальная система правления, признал отец, была суровой, а по временам и жестокой, но в ней было больше справедливости, чем в других странах Европы, а историки ее оклеветали. По этой причине в ближайшее время он намеревался сам написать историю Венеции и восстановить справедливость.
Уехали мы в тот же день с наступлением темноты. На Большом канале зажглись фонари. Ни один город не покидал я с таким сожалением. На следующий год мы вернулись и пробыли здесь дольше. Я начал самостоятельно изучать город и открыл для себя одно из главных удовольствий в жизни: ночные прогулки по Венеции. К одиннадцати часам улицы пустели, оставались только кошки. Освещение — немногочисленные электрические фонари — идеально, на мой взгляд. Тишину нарушали лишь собственные шаги да изредка плеск невидимой воды. Во время прогулок, происходивших почти тридцать лет назад, я и влюбился в город. Я исходил весь его пешком и полюбил на всю жизнь.
Отец мой умер в первый день нового, 1954 года. Хотя он и оставил значительное собрание книг о Венеции и несколько страниц заметок, задуманная им книга по истории города так и осталась ненаписанной. Желание написать ее одолевает меня еще сильнее, чем отца. Сейчас все больше внимания уделяют отчаянной борьбе города за выживание, и все же, несмотря на достаточное количество замечательных путеводителей, очерков, посвященных искусству и архитектуре, монографий, посвященных изучению различных периодов истории, я знаю только одну (да и то слишком короткую) книгу, посвященную истории республики. Она написана в XX веке на английском языке. В XIX столетии вышло несколько книг, но все они, на мой взгляд, либо неточны, либо их невозможно читать. Очень часто они объединяют в себе оба этих недостатка.
Моя книга — это попытка заполнить пробелы, рассказать всю историю Венеции от ее туманного начала до печального для Европы дня, когда дож Лодовико Манин медленно снял корно и отдал его секретарю, пробормотав, что этот головной убор более не понадобится. Отречение далось нелегко. Одна из самых неизученных проблем исследователей Венеции — это инстинктивный ужас, доходивший по временам до фобии, который республика испытывала при малейшем проявлении диктатуры. Рано или поздно человек, обратившийся к этой теме, с тоской начинает смотреть на terra firma[1] и череду сменяющих друг друга великих Медичи и Малатеста, Висконти и делла Скала, Сфорца, Борджиа и Гонзага. Громкие венецианские имена, по контрасту, чаще относятся к palazzo,[2] а не к людям, да и трудно заинтересовать человека указами и решениями безликого Совета десяти.
Еще одно затруднение преследовало меня: постоянный соблазн отступить от главной темы. Захотелось поговорить о картинах и скульптуре, музыке и архитектуре, костюмах, обычаях и общественной жизни, в особенности о жизни XVIII века, достигшей высочайшего уровня просвещенной утонченности, сравнить которую возможно лишь с жизнью общества, посвятившего себя войне, за три столетия до этого. (Казанова и Карманьола — кто из них был дальше от реальности? Чью фигуру можно считать более трагичной и, если уж на то пошло, более смехотворной?). Этих соблазнов я старался по возможности избежать, хотя, сознаюсь, не преуспел в этом, особенно в отношении архитектуры. Книг на эти темы написано великое множество, и толковых, и с множеством иллюстраций, а моя работа и без того весьма объемна.
Она могла бы стать еще объемнее, если бы не тот факт, что в истории Венеции событий происходило, либо слишком много, либо очень мало. Источники сведений о раннем периоде весьма малочисленны, к тому же они противоречат друг другу, однако с возвышением республики картина становится все более сложной. XIII век начался с латинского завоевания Константинополя и основания торговой империи Венеции. Этот период продлился до XVI века, включая долгую, печальную историю французского пребывания в Италии. Затем настал тревожный момент: Венеция увидела, что вся Европа ополчилась против нее. Это время так насыщено волнующими событиями, что я даже засомневался, смогу ли когда-либо закончить свою работу, а если смогу, то захочет ли ее кто-либо прочесть. И вот события неожиданно замедляют бег. Читатели удивленно вскинут брови, когда увидят, что в последней части книги целому столетию посвящено меньше страниц, чем десятилетию в середине. Возможно, решат, что автор выдохся, я же только замечу, что в том же самом подозревали всех историков, писавших о республике, к какой бы национальности те ни принадлежали и какой бы период времени ни описывали. Все просто: в XVII веке, по сравнению с минувшими столетиями, в политической жизни республики происходило мало событий, а в XVIII — и еще меньше. Считаю, что мне повезло: иначе пришлось бы работать еще несколько лет.
И все же, хотя задача передо мной стояла большая, награда за труды была еще больше. Одна непохожесть Венеции на другие города чего стоит! Венеция, единственная из всех больших городов Италии, основана и построена греками. Неудивительно, что здесь находится самая большая византийская церковь в мире. Там молятся христиане, а службу проводит патриарх. Даже перестав подчиняться Константинополю, Венеция долгое время поворачивалась к Италии спиной и смотрела на Восток. Сложный узел средневековой итальянской политики, гвельфы и гибеллины, император и папа, бароны и общины мало ее занимали. В конце концов, когда Венеция создала континентальную империю, ее характер обрел собственные — уникальные и причудливые черты.
Город обладает одной особенностью: Венеция водами лагуны была защищена от всех иноземных захватчиков, за исключением Наполеона, а в наше время от еще более ядовитой угрозы — автомобилей. Венеция сохранила свой облик. Мир видел ее такой не только при Каналетто, но даже и во времена Карпаччо и Беллини. Такая победа над временем — необычайный феномен в любом городе, а когда город к тому же и самый красивый в мире, этот феномен становится истинным чудом. Это обстоятельство большая удача для историка: он может в собственном воображении создавать более ясную и живую картину предмета своего исследования в период гораздо более ранний, чем где-либо в Европе.
В моей работе нет места воображению, но это и не нудное ученое исследование. Необходимость охватить большой временной период заставила меня ускорить темп, у меня не было времени на детальный анализ. Единственная поблажка, которую я себе позволил, — редкие остановки возле зданий и памятников, имеющих отношение к описываемым мною событиям. В остальном единственной моей целью был рассказ, как можно более краткий и уместный. Единственное, о чем жалею, что этот труд достался мне, а не отцу, который четверть века назад сделал бы это намного талантливее.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.