Ливры, франки, наполеондоры

Ливры, франки, наполеондоры

«Что такое жизнь, как не машина, которую приводят в движение деньги?» — заявляет бальзаковский Гобсек.

А что такое настоящие французские деньги?

Луидор — французская золотая монета (6–7 граммов чистого золота). Впервые была отчеканена в 1640 году при Людовике XIII. Чеканку луидоров прекратили в 1795 году.

1 февраля 1796 года золотой луидор в 20 франков серебром стоил 5300 франков ассигнациями на Парижской бирже, пишет Томас Карлейль. Десигнаты обесценивались с беспримерной быстротой.

Ливр (от лат. libra — римский фунт) — денежная единица Франции до введения в 1799 году франка.

Участники египетской экспедиции, начавшейся в 1798 году, получали жалованье, выраженное в ливрах: знаменитые ученые — по 500 ливров в месяц, рядовые — по 50.

В 1834 году монеты, выраженные в ливрах, были изъяты из обращения.

Замок Мальмезон, купленный в 1799 году у частного лица, обошелся чете Бонапарт в 271 627 франков, из которых 225 тысяч франков — плата за землю и основное имущество, 37 516 франков — цена зеркал, мебели, домашней утвари и припасов, а 9111 франков — пошлины.

Наполеондор — французская золотая монета достоинством в 20 франков, содержащая 5,8 грамма чистого золота. Чеканится с 1803 года. Название происходит от изображения на монете Наполеона I и Наполеона III[190]. Чеканились также двойные наполеондоры (в 40 франков), 1/2 наполеондора (в 10 франков) и 1/4 наполеондора (в 5 франков).

В марте 1803 года был введен в обращение серебряный франк весом в 5 граммов (жерминальный франк), который оставался стабильным до 1914 года.

Экю[191] — старинная французская монета. С XIII века до 1653 года чеканились золотые экю массой от 3,3 до 4,13 грамма чистого золота, с 1641 по 1793 год — серебряные экю, масса которых составляла вначале 25 граммов чистого серебра, затем колебалась в пределах 27,1–27,8 грамма. С переходом Франции на десятичную денежную систему экю были демонетизированы (с 1834 года). На протяжении XIX века название «экю» сохранялось за пятифранковой монетой.

Важная задача — установить правильное соотношение золотых и серебряных монет. Долгое время, отмечает Бродель, считалось, что при равном весе золото стоит в 12 раз дороже, чем серебро. Но такое соотношение не является неизменным и устанавливается на рынке.

Во все времена купцы, богатые люди и государство считали разумным расплачиваться вначале «черной» монетой, которую сами получали от мелких плательщиков. Существовал даже старинный обычай, согласно которому кредитор принимал часть долга в медной монете.

В 1780 году Неккер[192] отменил эту обязанность, но во время революции ее восстановили. В 1803 году ввели жерминальный франк и определили размер этой части — одна сороковая от общей суммы долга.

Франсуа Молльен, назначенный в 1810 году министром государственного казначейства, окончательно отменил данное правило. Он объяснил при этом, что если, «возвращая долг в 100 франков, вам отдают 98 франков серебром и 2 франка монетой, чья реальная стоимость не превышает 1 франка», уже по одному этому вы теряете 1%, так что нет ничего удивительного в том, что «люди опытные отбирают хорошие монеты, плохие же оставляют простому народу».

В том же году Молльен утверждал, что «в активном пользовании» находятся две трети наличности Франции.

В 1809 году в Европе обращалось примерно 9 миллиардов, из них 4–5 (половина металлических денег континента!) приходилось на Францию.

Какая впечатляющая картина и какой прогресс для французов! Ведь в 1799 году звонкая монета стала большой редкостью, дела остановились, а государственная казна была почти пустой. Перед брюмером в ней было не более 167 тысяч франков, сообщает Жан Тюлар.

24 ноября 1799 года, через несколько дней после переворота, Бонапарт пригласил банкиров на совещание. Присутствовали Перрего, Перье, Рекамье, Делессер и другие финансовые воротилы. Они дружно подписали обязательство об авансе правительству в размере 12 миллионов франков.

«Мы все подпишемся, — сказал Малле. — Есть ли такой парижский банкир или негоциант, который в столь ответственный момент, среди столь прекрасных надежд, не пожалел бы горько о том, что он не поспешил засвидетельствовать свое исключительное доверие правительству, которое имеет на это столько права».

Ясное дело — банкиры и богачи еще перед брюмерским переворотом увидели в Бонапарте избавителя! Ведь Директория замучила их разными «инициативами». Чего стоил один прогрессивный стомиллионный налог на богатых, названный вынужденным займом! 

А еще раньше, 30 сентября 1797 года, правительство решило погасить две трети государственного долга с помощью бонов на предъявителя, которые принимали в оплату за национальные имущества. Эти боны быстро упали в цене, разорив тем самым многих лиц, живших на процент с капитала. Возникли уникальные учреждения — приют для жертв государственных банкротств на улице Антуана, убежище для рантье.

Всем хотелось порядка и стабильности. И Бонапарт сразу «взял быка за рога» и решил учредить эффективную финансовую администрацию. «Нынешняя Франция слишком велика, чтобы одного министерства финансов хватило на все! — заявил он в 1799 году. — Вдобавок я должен быть уверен в том, что с французскими финансами все в порядке; один-единственный министр мне этой уверенности не даст».

Он понимал, что нужно навести порядок в кратчайшие сроки. Ведь в следующем году ассигнации окончательно обесценились.

Финансовую систему теперь возглавляют два министра (финансов и государственного казначейства).

Министром финансов был назначен Годен, бывший соратник Жака Неккера; управляющим государственным казначейством — Барбе-Марбуа.

Сборщики налогов и инспекторы назначаются государством и обязаны вносить каждый за себя денежный залог. Генеральные сборщики должны сдать все собранное государству в установленный срок. Пока он не наступил, они имели право размещать деньги по своему усмотрению.

«Моя финансовая система предусматривала уменьшение прямых налогов, кои ложатся тяжким бременем, и замену их косвенными, направленными только против роскоши и невоздержанности», — говорил Наполеон Лас Казу.

Косвенные налоги — на регистрацию, табак, спиртные напитки. При Консульстве был восстановлен налог на вино, а при Империи — на соль и табак.

В 1801 году обесцененные боны, выпущенные при Директории, были обменены на облигации 5-процентной государственной ренты. К 1802 году бюджет был сбалансирован.

Возобновились выплаты по государственным рентам.

Первый консул учреждает Французский банк, беря под защиту частные банки и торговлю. До этого была Касса взаимных расчетов, созданная группой банкиров. Это коммандитное товарищество, отмечает Фернан Бродель, действовало неудачно. Наполеон лично подписался на 30 акций банка по одной тысяче франков.

Три года спустя Банк Франции получил исключительную привилегию на выпуск билетов — очень крупных купюр, доступных лишь богачам. Цена одной акции составляла 5 тысяч франков. Владели банком, разумеется, крупнейшие банкиры: Перье, Перрего, Рекамье, Малле, Лекульте и другие. Среди них оказались несколько негоциантов и один нотариус.

Банк, игравший тройную роль — он был одновременно депозитным, учетным и эмиссионным, — открылся 20 февраля 1800 года. Он учитывал переводные и простые векселя, выдавал ссуды под вклады, открывал текущие счета и выпускал векселя на предъявителя. Правила учета векселей были очень строгими: нужно было иметь три подписи, а сама учетная операция проводилась не раньше, чем за три месяца до срока.

Законом от 14 апреля 1803 года за Банком Франции закрепили монополию на эмиссию бумажных денег. Про ассигнаты забыли.

Банк помогал и предпринимателям с хорошей репутацией, и государству. Однако он не подчинялся правительству. Разумная постановка дела дала великолепные результаты. Экономические кризисы 1803, 1806, 1810 годов не отразились на состоянии банка.

Впрочем, парижские банкиры с честью выдержали и испытания революции. Например, Перрего, банкир Комитета общественного спасения, никак не пострадал в годы террора. Другие, что называется, «легли на дно». Малле имел 800 тысяч ливров капитала в 1788 году, 525 тысяч в 1792-м, 240 тысяч в 1794-м, а в пору массового выпуска ассигнаций был вообще незаметен. При этом большие средства вкладывались в недвижимость и землю. Неккер, отец госпожи де Сталь, хранил в банках только половину своих денег, а то и меньше.

Разрыв Амьенского мира с Англией и экономические кризисы больно ударили по частным банкирам. В 1810–1811 годах разорились банки Лаффита[193], Фула, Туртона.

Политические режимы, говорил философ Антуан Барнав[194], зависят в первую очередь от способа использования богатств страны. Наполеон не любил брать взаймы, полагаясь на имевшиеся ресурсы и новые созидательные усилия. Он гордился тем, что, строя дороги, мосты и гавани, не прибегает к помощи банкиров.

Жак Лаффит видел проблему иначе. «Капиталы, — говорил он, — не всегда принадлежат тем, кто ими пользуется. Напротив, те, кто ими владеет и кого в просторечии зовут богачами, стремятся не использовать их самостоятельно, но давать их взаймы тем, кто трудится, с условием, что часть произведенного продукта возвратится к заимодавцам, благодаря чему они смогут существовать безбедно и покойно».

Наполеон не уделял специального внимания развитию кредита, поскольку испытывал врожденную неприязнь ко всему, что связано с торговлей, спекуляцией, поставками. Он бросил в тюрьму известного предпринимателя Уврара[195], однако тот, выйдя из камеры, вновь поставил дело на широкую ногу.

«Он спекулировал на государственных имуществах, на колониальных товарах, на армейских поставках, на массовых закупках хлеба в Голландии и Англии во время голода 1801 года; в 1804 году он снабжал провиантом Испанию, которой грозил голод, и получал за это плату в Мексике, в Новой Испании, откуда серебро доставлялось в Европу на английских кораблях, — пишет Фернан Бродель. — Уврар был гений, однако разве не был он человеком из прошлого — человеком, который любит роскошь, не боится рисковать, при необходимости без малейшего раскаяния нарушает свои обязательства?» 

В 1805 году Барбе-Марбуа попал под влияние Уврара и «Объединенных негоциантов» (Деспреза, Ванлерберга) и увлекся планами импорта во Францию мексиканских пиастров. Дело оказалось проигрышным и даже вызвало слухи о банкротстве Французского банка. Говорили о том, что Наполеон забрал на войну всю наличность.

Началась паника. Люди беспорядочно толкались у касс. Вовремя подоспело известие о великой победе под Аустерлицем, и это уменьшило напряженность. Однако дефицит наличности все же вызвал серию банкротств. Разорился Рекамье, член генерального совета Банка Франции.

Император вернулся с поля битвы и принял решительные меры. Он заставил Уврара вернуть «награбленное», предоставил кредиты промышленникам и разместил заказы на предметы роскоши. К весне 1807 года кризис был преодолен.

Заканчивается формирование «царства нотаблей»[196] — новой знати, разбогатевшей на продаже и скупке национальных имуществ. Это банкиры и коммерсанты, чиновники и состоятельные сельские хозяева. Не следует забывать и о привилегированных сословиях старого режима — тех аристократах и священнослужителях, которые удачно вписались в имперскую социальную систему. Интеллигентов среди нотаблей совсем немного, зато все больше рантье.

«Нотабль — это тот, кто управляет: патрон — рабочими, чиновник — служащими, земельный собственник — фермерами и арендаторами», — поясняет Тюлар.

Наполеон составляет списки нотаблей. В каждом департаменте выделяются шестьсот состоятельных граждан. Они имеют наибольшие шансы войти в состав избирательной коллегии, стать сенаторами, членами трибуната или депутатами Законодательного корпуса.

Они — главная опора режима. Здесь нет случайных людей. 

«Я готовил моему сыну счастливое будущее, — говорил Наполеон Лас Казу на острове Святой Елены. — Я растил для него в новой школе представительный класс аудиторов Государственного совета, по завершении образования и достижении определенного возраста им предстояло занять все руководящие посты Империи».

То, чего даже Анри Бейль — протеже графа Дарю — достиг с трудом[197], для большинства было почти невозможно. Чтобы стать аудитором Государственного совета, необходимо было иметь доход или получать от своих семей пансион в размере 6 тысяч франков в год[198].