Глава IV Во главе «трудной губернии»
Глава IV Во главе «трудной губернии»
Министр не случайно назвал Саратовскую губернию «трудной» (и то, что он поставил во главе ее Столыпина, было знаком его особого доверия и высокой оценки работы Петра Аркадьевича в Гродно) – в ней не было болезненных польского и еврейского национальных вопросов, но и без этого она имела давнюю и прочную репутацию наиболее неспокойной во всей империи. Кроме традиционно сильного революционного движения, губерния была особо известна частыми крестьянскими выступлениями, доставлявшими власти много хлопот. К началу XX века почти столько же хлопот начал доставлять рабочий вопрос, учитывая то, что Саратов был крупным индустриальным центром – в городе работали около 150 фабрик и заводов.
На новом месте Столыпин сразу же произвел большое впечатление – во всех слоях общества почувствовали, что в губернии наконец появилась твердая власть. Даже его внешний вид поразил саратовцев, один из которых следующим образом описал свое впечатление от губернатора: «Высокий рост, косая сажень в плечах, что не мешало стройности его фигуры, соколиный взгляд, властный тон – придавали ему вид достойного представителя власти, начальника и хозяина губернии».
Особенно жителей впечатлило то, что новый губернатор сразу начал наводить порядок, доказав, что печется о нуждах народных не только на словах: немедленно последовал ряд увольнений коррумпированных и бездеятельных чиновников на местах, что было воспринято в губернии с восторгом.
Однако спокойно заниматься развитием губернии Столыпину не удалось – атмосфера в империи постоянно накалялась. После начала Русско-японской войны ситуация становилась все более неуправляемой, что, разумеется, затронуло и Саратовскую губернию. Кстати, вскоре после начала войны, в марте 1904 года, Николай II посетил губернию и остался чрезвычайно доволен работой своего, пожалуй, самого энергичного губернатора. О состоявшейся встрече с императором Столыпин написал, что последний «был крайне ласков и разговорчив: говорил про губернию, про пробудившийся патриотизм». Также, по словам губернатора, Николай II «закончил уверенностью, что все в губернии пойдет хорошо». Подобный не слишком обоснованный оптимизм «хозяина земли Русской» не оправдался – дела в государстве в целом и в каждой ее губернии шли все хуже и хуже.
Революция все более становилась не устрашающим жупелом, а страшной, кровавой реальностью. Уже в 1904 году в Саратовской губернии начались серьезные революционные выступления, справиться с которыми при небольшом количестве войск в губернии было очень не просто. Столыпину все чаще приходилось выезжать на места самому. Как он писал жене уже в мае 1904 года: «Выезжаю в Аткарский уезд, где опять беспорядки. Думаю, что в один день покончу. Там крестьяне обыкновенно тихие и надеюсь обойтись без экзекуции. Скучно постоянно прерывать работу такими случаями». А вскоре губернатор радуется, что удалось все уладить «без порки»: «Сейчас вернулся из Аткарского уезда и все благополучно кончил. Вместо одного места пришлось поехать в два, т. к. накануне моего приезда крестьяне по соседству разобрали самовольно весь хлеб из хлебозапасного магазина. Везде удалось выяснить зачинщиков и восстановить порядок: я просто потерял голос от внушений сходам. Мои молодцы казачки сразу внушают известный трепет. Слава Богу, удалось обойтись арестами, без порки».
Но количество «таких случаев» только увеличивалось, несмотря на все предпринимаемые «молодцами казачками» меры.
Положение в империи все более усугублялось и особенно ухудшилось после убийства в апреле 1904 года фон Плеве, в лице которого революция имела наиболее сильного противника. Осознавая необходимость проведения реформ, министр внутренних дел никогда бы не позволил разговаривать с властью с позиции силы и диктовать ей ультиматумы. Для фон Плеве не было сомнения в том, что реформы не могут проводиться при отсутствии твердой власти – пришедший же ему на смену князь Святополк-Мирский считал, что власть сначала должна пойти навстречу либеральной оппозиции (возможно, учитывая догматическую ограниченность и нетерпимость последней, правильнее было бы назвать ее псевдолиберальной). Произнося правильные слова (которые сами по себе, конечно, неоспоримы) о том, что положит в основу своей деятельности «искренно благожелательное и искренно доверчивое отношение к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще», Святополк-Мирский не имел никакой продуманной программы. Широко разрекламированная «эпоха доверия» и «весна» князя обернулась неконтролируемой эскалацией насилия и поставила империю на грань общей катастрофы. После Кровавого воскресенья 9 января 1905 года, показавшего крах политики односторонних уступок, преемником Святополка-Мирского в Министерстве внутренних дел стал Александр Григорьевич Булыгин, но он бездумно продолжил политику своего предшественника.
Из Петербурга Столыпин получал противоречивые указания или вовсе их не получал – сохранять порядок в губернии ему становилось все тяжелее. В марте 1905 года царь выражает Петру Аркадьевичу благодарность за успешное подавление беспорядков, но он даже не мог себе представить, каких усилий это стоило губернатору, действовавшему не столько грубой силой, сколько силой убеждения. К тому же Столыпин явно преувеличивал собственные возможности. Он полагал, что сможет справиться с беспорядками имеющимися у него силами полиции и армии и считал ненужным присылку дополнительных воинских контингентов. Развитие событий в губернии показало, что в данном случае Столыпин ошибался – местная власть не сумела обойтись собственными силами и вскоре была вынуждена просить присылки дополнительных войск.
Однако попытки Петра Аркадьевича сохранить порядок в губернии все более напоминали тушение пожара на торфяных болотах. За 1905 год в губернии произошло почти 900 крупных аграрных беспорядков и было сожжено более 40 % помещичьих усадеб. Можно было загасить один очаг беспорядков, но тут же словно из-под земли в других местах вырывались новые языки пламени. И если в 1904 году речь шла о выступлениях крестьян, часть из которых имела стихийный или полустихийный характер, то в следующем году в губернии начался целенаправленный террор со стороны эсеров и анархистов по отношению к представителям власти. Летом сам губернатор чудом несколько раз избегает неминуемой смерти. В самом центре Саратова, на Театральной площади в него бросают бомбу, а при поездке в Балашовский уезд эсеровский боевик трижды почти вплотную стреляет в губернатора. В Столыпина также стреляют из засады во время поездки по губернии, но после этого он лишь иронически замечает: «Сегодня озорники стреляли в меня из-за кустов».
Губернатор остается равнодушным к угрозе смерти, хотя она неоднократно была буквально в шаге от него. Например, однажды, когда он пытался успокоить возбужденную толпу, стоящий прямо перед ним человек вдруг вынул из кармана револьвер и направил на него. Столыпин, у которого на лице при этом не дрогнул ни один мускул, глядя в упор на хозяина револьвера, распахнул пальто и просто сказал:
– Стреляй!
И поразительно, но революционер в растерянности опустил оружие и оно буквально вывалилось у него из рук.
Многократно отказываясь от охраны, Столыпин не только показывал презрение к смерти и отвагу. Этим он хотел продемонстрировать, что представитель высшей власти не может позволить показать свой страх перед террористами. Психологически это идентично его позднейшим словам в Государственной думе: «Не запугаете!»
В этом отношении характерен другой случай, уже петербургского периода. Когда Столыпин с детьми плыл по Неве на катере, мост, под которым они проплывали, переходила шумная демонстрация с красными флагами. Насмерть перепуганные дети спрятались под лавку, но отец им наставительно сказал: «Когда в нас стреляют, дети, – прятаться нельзя».
Наружная полиция, жандармы, охранное отделение были растеряны и, несмотря на жесткие указания губернатора, не могли справиться с волной террора. Столыпин понимал, что это не их вина – при всем желании нельзя было покончить с революционным террором в одной губернии, когда он захлестнул всю империю.
И при всем этом Петр Аркадьевич остается на своем посту, хотя еще в марте 1905 года у него была прекрасная возможность оставить беспокойную губернию и занять в Петербурге престижное и значительно более высокооплачиваемое место. Министр финансов (и будущий премьер) Владимир Николаевич Коковцов предложил саратовскому губернатору возглавить Крестьянский банк. Почему именно Столыпину – понятно. Петр Аркадьевич неоднократно говорил о необходимых изменениях в аграрной сфере и особое внимание при этом отводил Крестьянскому банку, который должен кредитовать создание самостоятельных крепких хозяйств.
В конце концов от предложения Коковцова, столь недвусмысленно обещавшего почти полную свободу действий, Столыпин отказался. Хотя не вызывает сомнения, что предложение руководить Земельным банком и попытаться с этой позиции начать аграрную реформу было для него чрезвычайно соблазнительно. Представляется, что причиной отказа стали два фактора. Во-первых, провести земельную реформу только с помощью одного Земельного банка было невозможно – для этого необходимы были значительно более широкие полномочия. Во-вторых, у Столыпина не было желания уезжать из губернии, положение в которой становилось все более тяжелым – Петр Аркадьевич не хотел, чтобы кто-то мог даже подумать, что он испугался покушений и бросает занимаемый пост в трудное время.
А положение в Саратовской губернии, несмотря на энергичные действия губернатора, продолжало и далее ухудшаться. Революционные выступления стали явлением хроническим, и у Столыпина уже не оставалось времени ни на что, кроме наведения хотя бы самого минимального порядка. Но при этом благодаря его стараниям положение в Саратовской губернии было все же лучше, чем в соседних. Столыпин даже помогал с помощью подчиненных ему войск справиться с беспорядками в Самарской губернии, за что был удостоен высочайшей благодарности.
Вот только некоторые факты революционного брожения, о которых писал Петр Аркадьевич (особенно отмечая подыгрывание революции либеральной оппозиции, дошедшей в своем антиправительственном раже до лишения населения медицинской помощи): «Про уезд лучше не писать… две усадьбы сожжены и разграблены, так что пахать можно. Это у барона Ховена и Киндяковых. Крестьяне хотят идти жечь и грабить дальше, но посланные мною драгуны остановили движение своим появлением. На мои вопросы: «знать не знаем и ведать не ведаем».
Соседние деревни террориз[иро]ваны, т. к. и их хотят жечь, если они не примкнут к движению. Помещики в панике отправляли в город имущество, жен и детей. В других уездах тоже вспыхивает то тут, то там. Еле поспеваешь посылать войска, которых мало и долго ли еще можно рассчитывать на войска после Потемкина? (Речь идет о восстании на броненосце «Князь Потемкин-Таврический». – Авт.)
А господа земцы готовят сюрпризы: врачи Балашовского уезда решили, что недовольны тем, что я не исполнил их требования, и все с 15 июля выходят в отставку – бросают больницы, амбулатории, уходят и все 40 фельдшеров. К ним присоединяются 3 уезда, а затем, вероятно, вся губерния.
Я не теряю самообладания и надеюсь на Бога. В этом деле я прав и думаю, что большинство благоразумных] людей осудит врачей и они провалятся. Само селение, я думаю, обернется против них и им не удастся сыграть в руку революции. Я прошу еще полк казаков в губернию и не теряю надежды поддержать порядок» (30 июня 1905 года).
«Напрягаю все силы моей памяти и разума, чтобы все сделать для удержания мятежа, охватившего всю почти губернию. Все жгут, грабят, помещики посажены, некот[орые] в арестантские, мятежниками, стреляют, бросают какие-то бомбы. Крестьяне кое-где сами возмущаются и сегодня в одном селе перерезали 40 агитаторов.
Приходится солдатам стрелять, хотя редко, но я должен это делать, чтобы остановить течение. Войск совсем мало. Господи помоги! В уезд не могу ехать, т. к. все нити в моих руках и выпустить их не могу» (29 октября 1905 года).
«Околоточные дежурят и ночью. И вся работа бесплодна. Пугачевщина растет – все жгут, уничтожают, а теперь уже и убивают. Во главе шаек лица, переодетые в мундиры с орденами. Войск совсем мало, и я их так мучаю, что они скоро все слягут. Всю ночь говорим по аппарату телеграфному с разными станциями и рассылаем пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки. Слава Богу, охраняем еще железнодорожный] путь. Приезжает от Государя ген[ерал]-ад[ъютант] Сахаров. Но чем он нам поможет, когда нужны войска – до их прихода, если придут, все будет уничтожено… Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет. Я, к сожалению, не могу выехать из города, так как все нити в моих руках» (30 октября 1905 года).
Столыпин знал, что если не будет применять силу (что, в свою очередь, влекло за собой неизбежные жертвы), то тогда прольется гораздо больше крови, в том числе ни в чем не повинных мирных обывателей. И здесь ему очень помогала глубокая вера, благодаря которой он сумел перенести самые тяжелые испытания. У Столыпина были все основания написать следующие проникнутые православным духом строки: «Я совершенно спокоен, уповаю на Бога, который нас никогда не оставлял. Я думаю, что проливаемая кровь не падет на меня».
А пролить крови Столыпину пришлось еще немало… 26 апреля 1906 года он, совершенно неожиданно для всех, становится министром внутренних дел Российской империи.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.