* * *

* * *

Вовсе нет у меня родословной,

Кроме солнечной и баснословной.

Николай Александрович Мотовилов, родившийся от брака Александра Ивановича Мотовилова (+1816) и Марии Дурасовой, сам имел пятерых дочерей и единственного сына Ивана, родившегося в 1855 году и женатого на Раисе Сапожниковой. Дата кончины неизвестна.

Интересно, что другая ветвь Мотовиловых породила толстовцев и марксистов. Как похоже это на судьбы известных нам по сказаниям и сказкам «королевичей, лишенных наследства»…

Одна из последних представительниц этой ветви Софья Михайловна (кстати, сотрудница Н.К.Крупской) писала: «Все они были яркие, независимые люди, но было что-то трагическое во всех них, было это трагическое и в моем отце».

Среди родовых преданий Мотовиловых есть и еще одно, излагаемое известным церковным писателем С.А.Нилусом на основании рассказа вдовы Н.А.Мотовилова Елены Ивановны и сестер Серафимо-Дивеевской обители. Текст С.А.Нилуса полностью воспроизведен в современном сборнике «Серафимово послушание», составленном А.Н.Стрижевым. Нас в данном случае интересут отдельные его части:

«В семье Мотовиловых между теми, по крайней мере, ее членами, кто еще до сих пор дорожит семейными воспоминаниями, в глубине колыбели ее зарождения возникло и до сих пор держится предание, что родоначальником их был выходец из Литвы князь Монтвид-Монтвиль. Простой народ переделал эту фамилию на свой лад и прозвал чужеземца „Мотовило“, и под таким прозвищем он стал своим, уже русским человеком. От этого корня пошел русский род Мотовиловых […] Проходя послушание на просфорне [Саровской обители], Александр Иванович стал уже готовиться к принятию пострига, но как-то раз, утомившись от непрерывной работы, задремал и увидел дивный сон, определивший вореки его намерениям всю его дальнейшую жизнь и имевший пророческое значение для Николая Александровича. Едва успел задремать саровский послушник, как вдруг увидел, что в просфорню входит святитель Николай и говорит: „Не монастырь путь твой, Александр, а семейная жизнь. В супружестве с Марией, которая тебя отвергла, ты найдешь свое счастье, и от тебя произойдет сын, его ты назовешь Николаем — он будет нужен Богу. Я — святитель Николай и назначен был покровителем мотовиловского рода. Имя я был уже в то время, когда один из родоначальников твоих, князь Монтвид-Монтвиль, служил в войске Димитрия Донского. В день куликовской битвы татарский богатырь, поразивший воинов-иноков Пересвета и Ослябю, ринулся было с мечом на самого Великого Князя, но Монвид грудью своей отразил направленный смертельный удар, и меч воткнулся в образ мой, висевший на груди твоего предка, и пронзил бы он и самого твоего предка, но я ослабил силу удара и рукой Монвида поразил татарина насмерть“. Сон этот, как и следовало ожидать, изменил направление мыслей Александра Ивановича, и он вышел из Сарова. Вторичное предложение, сделанное им Дурасовой, не было отвергнуто, и от этого предсказанного брака родился 3 мая 1809 года первенец, которому было дано имя Николай. Это и был наш Николай Александрович Мотовилов».

Царский потомок, которого петербургское чиновничество, состоявшее из выслужившихся при Екатерине П «дворян», не допускало до царствующего Императора, объявляло «святошей» и «помешанным»…

Приходится признать, что упоминание князей Монтвида и Монтвиля в летописях не вполне совпадает с московским Тимофеем Мотовилой. Поэтому выявление тождества (или различия) требует также и лингвистической работы, которой мы намечаем здесь лишь первую веху. Важно еще раз напомнить — одни и те люди носят разные имена по-славянорусски, по-жмудско-жемайтски и на европейских языках, достаточно широко употреблявшихся на русском Северо-Западе. Нам в этом случае не может помочь «фонетическая кабала». Однако, обратимся сперва к летописям. Так, Летописец Великого Князьства Литовского и Жомоицького (Летопись Красинского) рассказывает о том, как «рожаи (роды) наивышние» разделили меж собою балтийское побережье по смерти князя Кернуса:

«А по нем нача княжити на земли Литовъской тот зять его с Китоврасу именем Кгирус, а Кгинбут на Жомоитской земли. И пануючи Кгибуту на Эомоити, умре, а сына свои Монтвила зоставить на Жомоитьском князьстве. И Монтвил много кнжил на Жомоити, а имел двух сынов, одного Немоноса, а другого Скирмонта […] И часу панования Кунасова повстав царь Батый пошел на Рускую землю, и все землю Рускую звоевал, и князей руских многих постинал, а иных в полон повел, и столец вселе Руское земли город Киев съжог пуст вчинил […] А в тот час доведался князь великий Монвил Жомоитский, иж Руская земля спустела и князи рускии разогнаны, и он, давши войско сыну своему Скирмонту, и послал с ним панов своих родных […] И потом умре князь великий Монтвил, и по нем сел на великом княжении Жомоитском сын его Немонос. А с панов его 3 Кгровъжа (Рожа) народился Монвид […] И по нем начнет княжити Кгирус, князь литовский, который вышол с Китоврасу, обема тыми княженьи, Литвою и Жомоитию».

Примерно то же самое рассказывает и параллельная Летопись Рачинского. В это время — а речь идет о периоде на два столетия раньше Куликовской битвы, как мы видим, Монвид (или Монтвид) и Монтвил — разные князья, хотя и происходившие от трех близких «высших» родов, один из коих прямо именуется Китоврасовым. Ко времени же Куликовской битвы семейства Монтвила и Монтивида вполне могли соединиться (точнее, воссоединиться). Но летописи знают и другого Монтвида — так звали одного из Гедиминовых сыновей, однако в Родословии Великих Князей Литовских прямо сказано, что он был бездетен, а, следовательно, к Тимофею Мотовиле никакого отношения не имел. Значит, речь не идет о Гедиминовичах. Читая Гермогеново Родословие Великих Князей Литовских, можно прийти к выводам, гораздо более интересным:

«В лето 6636 приде на Полотские Князи на Рогволодичи Князь Великий Мстислав Владимирович Манамаш Смоленский и Полотск взял, а Рогволодичи забежаша в Царьград (! — В.К.) Литва же в то время дань даяше Князем Полотским, а владомы своим Гетманы, а городы Литовские тогда, иэ суть ныне за Кралем Польским, обладаны Князьми Киевскими и Черниговскими, а иные грады Смоленскими и Полотскими Князьми. И от того времени Вилна приложися дань даяти Кралю Угорскому за страхование Великого Князя Мстислава, и Вилняне из Царяграда Князя Ростислава Рогволодовича детей Полотского Князя Давила да брата его Молковда Князя, и тот на Вилне первый князь Давил, Князя Молковда больший брат; а дети его Вид, его ж людие волком звали, да Князь Ерден […] А у князя Молковда сын Князь Миндвот (Монтвид — В.К.) А у князя Миндовта — Князь Вышлег (кабалистически это и есть Шевляга или Шевлега) да князь Дамант».

Какие сведения сохранили нам документы о Великих Князьях Полоцких?

«И прия власть Рюрик, и раздая мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов, овому Белоозеро. И по тем городом суть находницы варязи, а перьвии насельницы в Полотьски кривичи», — гласит Начальная летопись. Первый известный князь Рогволод (ок.960-980) — один из ближайших родственников Рюрика и, согласно летописи, «пришел из-за моря». (Напомним, что одно из значений имени Меровинг и означает «пришедший морем», Меровей или Меровех — «морской путь»). В числе ближайших родственников Рюрика он сел на один из крупнейших столов северо-восточной Европы, как, например, Олег, сын Олега Вещего, стал первым Крнязем Моравским, создателем государства Моравия, которое в средневековых летописях именовалась Меровия. История убийства Рогволода в 980 г., связанная с насильственной женитьбой Владимира Святославича, (будущего Владимира Святого) на дочери его Рогнеде довольно загадочна. Владимир, двигаясь из Великого Новгорода в Киев, взял Полоцк. Встретив отказ дочери Рогволода Рогнеды, считавшей себя более высокородной, нежели сам Владимир, а, возможно, и по причинам, связанным с неясным происхождением матери его, дочери «Малха Любечанина» («Не хочу разути робичича»), Владимир убивает Рогволода, его жену и двух сыновей, а дочь Рогнеду берет себе в жены. Между прочим, по некоторым сведениям, Рогволода и его семью убил не сам Владимир, а именно «уй» его — дядя по матери, все тот же знаменитый Добрыня Малхович. Интересно, что дореволюционный автор истории Полоцкого княжества В.Е.Данилевич высказывает осторожное предположение, что Рогнеда была «ревностной християнкой» (в монашестве, после крещения Владимира — Анастасия) еще и до 988 года, что вполне увязывается с тем, что мы говорили выше, — сам Рюрик и многие пришедшие с ним были християнами. В этом случае первоначальный отказ Рогнеды становится еще более понятен. Так или иначе, но за восемь лет у Рогнеды рождаются четверо сыновей-Владимировичей: Вышеслав, Изяслав, Святополк и Ярослав. При делении своекй земли на двенадцать уделов Владимир отдает Полоцк сыну Изяславу, Русу-Меровингу по двум линиям — Рюриковичей и Рогволодовичей. С тех пор более ста лет, как сказано в Лавреньевской летописи, «меч взимают Роговоложи внуцы противу Ярославлим внуком». Один из них, Всеслав Вещий, упоминаемый в Слове о полку Игореве, строит в Полоцке собор Святой Софии. В советской историографии его представляли обычно как язычника, колдуна-волхва, ссылаясь на его способность «оборачиваться волком». Нам здесь все представляется сложнее. Древлее Православие, причастное божественным энергиям, зачастую выражало абсолютно християнскую истину в виде таких, например, форм, как средневековый бестиарий. Да и вообще, правильно ли мы понимаем сказанное в «Слове…» о Всеславе:

«Всеслав Князь людем судяше, Князем гряды рядше, а сам в ночь влъком рыскаше; из Киева дорискаше до Кур Тмутороканя; великому Хрсови веком путь прерыскаше».

О «языческом» ли Хорсе здесь речь? Не является ли Хрс простой огласовкой Имени Христова, до сих пор сохраняющейся на наших иконах в виде IC ХС? Эта проблема, скорее, для исследователей «Слова». Нам здесь важно другое. В 1127 году Полоцкие князья, потомки Всеслава (все Изяславичи) были отправлены в «почетную ссылку» в Царьград.

"Ссылка Полоцких князей в Царьград является финалом их вековой борьбы с киевскими князьями, — писал В.Е.Данилевич. — Вскоре после этого Мстислав Владимирович (сын Владимира Мономаха) скончался, а его преемники уже не имели возможности заниматься собиранием русских земель […] Поэтому полоцкие князья, возвратившись из Царьграда, безпрепятственно заняли свои места». И далее: «Вообще, судьба сосланных князей покрыта мраком неизвестности. Под 1140 г. есть известие, что два полоцких княжича возвратились из Царьграда, но летопись не сообщает их имен».

По— видимому, это и есть переименованные на жмудско-жемайтский лад Давила и Молковд -чистокровные Рюриковичи, славянорусских имен которых мы, увы, не знаем. Таким образом, князь Молковд (Рюрикович и Рогволодович одновременно, то есть прямой потомок «Руси Мировеевой») оказывается женатым (опять женская линия!) на некоей царевне из Вейдевутова потомства. В этом случае Шевляга-Кобыла (это одно фамильное прозвание, хотя об Андрее Кобыле летопись вроде бы не упоминает, но таких «ошибок» в летописях всегда достаточно) сам оказывается Рюриковичем, да еще и Рогволодовичем, но «запасным» (кощеем). Эти кощеи и описаны в официальной Русской летописи (а жемаитско-латышские источники называют их потомками Видвута или Вейдевута). Более того,

«А другой князь Миндовтов сын Князь Домант иде во Псков на другое лето, и княжити нача во Пскове и крестится, и наречен бысть во святом крещении Тимофей».

А ведь это не кто иной, как святой князь Довмонт (Тимофей) Псковский, один из самых почитаемых в Русской Церкви святых того времени! Учитывая хронологические и номологические ошибки и паутаницу (иногда нарочитую), характерную для летописей, мы также можем (с известной степенью осторожности) предположить, что род Тимофея Мотовила идет и от этого святого Князя.

Обратим внимание (в свете широкого бытования европейских языков в Северо-Западной Руси) на старофранцузский перевод: Montvide — Montville = Широкая Гора — Гора-Град (Город). В свете средневекового мышления и его символики речь могла идти в данном случае только о баснословной (хотя и вполне реальной) горе Монсальват, хранившей Святую Грааль. Или просто о символической Чаше (Гавше, Коше) с Царской Кровью (Sang Royal или Sang Real = San Graal).

В любом случае, с большой степенью вероятности достоверно предположение, что Кобыличи, то есть Романовы, Колычевы, Мотовиловы, Шереметевы и др. несли в себе как Рюрикову и Рогволодову (то есть троянско-нордическо-меровингскую, восходящую еще и к Святому Владимиру), так и славяно-литовско-жреческую кровь Криве-Кривейте: солнце и луну, сердце и главу, мужское и женское начала. Вот почему дальний (и боковой) потомок Мотовиловых Анна Ахматова писала: «род мой солнечный (Рюриковичи и Рогволодовичи) и баснословный (Вейдевутовичи-Кобыличи — В.К.)». В любом случае подлинное единство (во всех противоположностях) Рюрико-Романовской династии оказывается вероятным в очень высокой степени. В этом случае знавшие о династической трагедии Иоанна IV просвещенные и посвященные люди («Избранная Рада»), к которой принадлежали Митрополит Макарий, дворянин Адашев и протопоп Сильвестр, сами приводят молодому правителю прямую наследницу Кошкиных-Захарьиных Анастасию Романовну во исполнение завета Симеона Гордого, сына Иоанна Калиты (чье прозвание также означает Чаша!) сохранять Царский Род, «дабы свеча не погасла». Тогда совершенно ясно, что по смерти Царицы терзаемый ужасом Иоанн Грозный начинает уничтожение не столько предполагаемой родни некоего будто бы существовавшего сына Соломонии Сабуровой, сколько бояр-Кобыличей, из которых наиболее известны и опасны тогда были Колычевы, в их числе святой митрополит Филипп, замученный с особой жестокостью. Знаменательная нерукотворная символика мученичества святого Филиппа — к нему в яму был брошен специально обученный свирепый медведь, которого через несколько дней обнаружили мирно лежащим у ног Владыки — и Малюта Скуратов умертвил их обоих. «Грозный Царь Иван Васильевич» уничтожал именно Царские Роды, некоторые из которых, как, например, Мотовиловы, уходят в нети, умудряясь сохранить память о своем происхождении только в семейных преданиях и скупых строках родословцев.

В связи с «уходом в нети» очень интересным представляется истолкование слова нети, предлагаемое А.Г.Дугиным:

«В обычном случае формула конца цикла на санскрите звучит как „нети“, что логически подразумевает „не то, не то“ — „не одно, так другое“, „не то — конец того“. Эсхатологический же аспект выражен, напротив, формулой „нети, нет“, т.е. „ни то, ни то“ („ни одной, ни другое“). И здесь следует заметить, что в реальности за обнаружением апофатического Принципа в конце какого-то цикла мгновенно следует начало нового цикла, сокрытие этого Принципа».

Мы вынуждены здесь отметить, что предположение академика А.Т.Фоменко (как бы ни относиться к его хронологическим изысканиям) о том, что именно Романовы причастны к уничтожению старинных летописей и фресок Московского Кремля, в частности, Древа Иессеева, нелогичны — у них просто не было в этом нужды. «Темный лик» романовского рода проявился позже — когда второй его представитель, планомерно уничтожая древлее Православие Третьего Рима, отворил затворенное до времени кровавое наследие Криве-Кривейте. Благословение стало проклятием. А пока что действительно имевшую место «перестройку» мы вынуждены с первой половины ХVII века отодвинуть на несколько десятилетий назад — в любом случае и при «глобальной хронологии». Первой попыткой «демократизации» России был поход Добрыни — под видом борьбы за веру! Об этом мы писали в «Руси Мировеевой». Второй попыткой была опричнина. При этом мы настаиваем, что в обоих случаях речь шла именно о демократизации в прямом смысле слова, то есть уничтожении Царского Рода и аристократии, всеуравнивании и «упростительном всесмешении» (пользуясь терминологией К.Н.Леонтьева). Между прочим, вспомним, что апогеем опричнины был поход Иоанна Грозного на Новгород, почти в точности повторяющий поход Добрыни. В.С.Передольский, рассказывая о разрушенном новгородском дворце Андрея Кобылы, писал:

«Новинкою называлась обширная площадь между Детинцем и земляным меньшим городом, очищенным от построек для сооружения на ней дворца для Ивана Грозного (выделено мною — В.К.), тут оставалась только упомянутая церковь Нерукотворного образа. До сноса построек здесь лежала улица Добрынина и, предположительно, Кобылья. В сооружении дворца отражается высказанное мнение об улице Кобыльей. Если Андрей Кобыла был родоначальником Романовых, то Царь Иван Грозный, породнившись с ними женитьбою на Анастасии, мог считать древнюю усадьбу потомка латышских царей наследственной собственностью жены своей».

Мы полагаем иначе. Ко времени новгородского похода Царицы Анастасии уже не было в живых. Позади были «Избранная Рада», введение земского самоуправления, «собор примирения», «и взятие Казани и Астрахани плен». Память об истинном (хотя и «запасном», «кощеевом») Царском Роде следовало уничтожить, что и было сделано. Не забудем и того, что другой город, который, как и Новгород, был разорен Иваном Грозным дотла, а жители его почти все уничтожены или переселены, был Полоцк! Совпадений много, слишком много! Что же до дворца, то Иоанн полагал его сломать и воздвигнуть на том же месте новый дворец — для себя. Так рушат дворцы и храмы, чтобы на прежнем месте воздвигнуть новые, часто неотличимые внешне, — дабы стереть память об истинных хозяевах и созидателях и возвысить новых. Читающий да разумеет.