Понемногу возрождающийся город

Понемногу возрождающийся город

Хотя пожар и грабежи 1812 года оставили глубокие раны на теле Москвы, город все же не умер. Главные его институты сохранились и готовы были заработать вновь. Это необходимо и для того, чтобы показать Европе силу духа русских и их способность к сопротивлению, а также для того чтобы восстановить доверие населения. Француз A. Домерг, вернувшийся из ссылки, констатировал: «Следует, впрочем, отметить, что среди зданий, уцелевших при пожаре, находились самые значительные строения Москвы. Французские генералы, по большей части, селившиеся в этих зданиях, естественно, приняли самые большие предосторожности, дабы уберечь их пламени. В их числе были Воспитательный дом, Хирургическая академия, Почтамт, Сенат, Голицынская и Шереметевская больницы, Екатерининский и Александровский институты, и несколько других, менее важных».

Москва. Начало XIX века

Благодаря им административная жизнь столицы быстро восстанавливалась и помогала населению в его нуждах. Но, помимо неотложных мер, следовало подумать и о более отдаленном будущем. Посол Ж. Де Местр с горечью задавался вопросом: «Россия в настоящий момент не имеет более центра. Что с ней станет? Какой выбор сделает дворянство? Найдется ли у него мужество англичан 1666 года? Придет ли оно на московское пепелище сказать: мы сделаем ее еще краше? Рассеется ли оно по провинциальным городам? Вновь соберется здесь? Вот важные проблемы». Дипломат размышлял о больших пожарах в истории: римском в 64 году от Р. Х., во времена императора Нерона, и лондонском 1666 года, случившемся в царствование Карла II. На следующий же день после лондонской катастрофы англичане принялись восстанавливать и в конце концов привели в порядок свою столицу. Произойдет ли то же самое с Москвой? Это был вопрос национальной гордости, патриотизма. Губернатор Москвы Ростопчин, который в первое время не верил в возрождение города, быстро поднял голову. 18/30 ноября 1812 года он написал царю следующие строки: «Москва должна быть отстроена заново; нужно, чтобы она возродилась из своего памятного пепла и чтобы картина ее разрушения осталась лишь в памяти очевидцев ее бедствия». Он также планировал воздвигнуть памятник во славу царя Александра, проект которого изложил в письме от 2/14 декабря 1812 года. «Моя мысль такова, что не следует переплавлять пушки, но установить их в виде колонн или пирамид», – сообщал он, имея в виду орудия, брошенные наполеоновской армией. Данное предложение осталось без последствий, возможно, потому что тогда имелись более срочные дела… Пушки были просто установлены перед Арсеналом, как о том свидетельствует Ж.-Ф. Ансело, бывший проездом в Москве в 1826 году: «Дабы дать утешение и вознаграждение русским, чей взор удручали следы бедствия, перед Арсеналом выставили французские пушки, которыми они завладели в ходе рокового отступления нашей армии»²¹⁸. Всего было выставлено 875 орудий, из которых 365 – французских. Печальная экспозиция для побежденных!

Во всяком случае, стало ясно, что вопрос о восстановлении города должен был быть рассмотрен в кратчайшие сроки, хорошо продуман и способен получить поддержку властей. Савойский посол Ж. де Местр, живущий в Санкт-Петербурге, внимательно следил за ходом работ, о которых регулярно упоминал в своей дипломатической переписке. 6/18 июля 1814 года он констатировал: «В Москве много строят, но только лишь купцы, насколько я могу судить; я не вижу, чтобы дворянство предприняло в этом смысле общее усилие. Восстановление этого города в его первоначальном состоянии по-прежнему кажется мне проблематичным»²¹⁹. Он прав, но надо быть реалистом: московская беднота не имела средств, что же касается дворянства, свои средства оно предпочитало инвестировать в другие места. Его поведение представлялось в первую очередь странным, поскольку именно дворянству долгое время принадлежало первенство в отношении вложений в экономику Москвы. Похоже, теперь оно стало более осторожным, если не сказать пугливым. Вне всяких сомнений, в этом следовало видеть последствия шока, пережитого московской аристократией в 1812 году. Однако такая реакция не предвещала быстрого и стабильного возрождения торговли в Москве. Ситуация оставалась тем более тревожной, что экономические трудности ощущались по всей стране – следствие свержения наполеоновской империи и восстановления мирной жизни в Европе. Падение рубля, умножение числа банкротств, повышение цен стали приметами повседневной жизни России и, в особенности, Москвы. Это сказывалось на настроениях в обществе, которые все ухудшались. «Общество в целом стало грустным, – писал Ж. де Местр 28 марта/19 апреля 1816 года. – Иностранцы, возвратившиеся после двух-трех лет отсутствия, не узнавали его; насчитывались по меньшей мере двадцать три уважаемых дома, готовых убыть в иные страны». В особенности, речь шла о французах, которые чувствовали, что в России их больше не любят, и о новых предпринимателях, испытывавших большие трудности в организации и развитии своего дела. Вполне резонно задать себе вопрос: неужели эта страница готовилась перевернуться навсегда? Тем не менее для того кто, как А. Домерг, прожил несколько лет в Москве, ее экономическое возрождение в среднесрочной перспективе было несомненно. Он констатировал это со спокойствием и удовлетворением. «Возрождение денежного кредита, – говорил он, – произведенное с большой разумностью и с учетом положения в Москве, понемногу восстановило в ней коммерческую деятельность и вернуло ее политическое влияние». И в этом французам предстояло сыграть важную роль, ведь они на протяжении десятилетий доминировали в Китай-городе.

Вообще, не следует недооценивать энергию москвичей. Появлялось все больше и больше позитивных признаков, говорящих о возрождении у них оптимизма и об экономическом росте, что отражалось на строительстве. «О восстановлении рассказывают разное, – писал Ж. де Местр в июле 1816 года. – Одни говорят, что дело быстро продвигается, другие говорят, что у крупных собственников нет пока рабочей силы. Сам я давно уже отчаялся; но сегодня я не столь тверд в своем мнении, мне кажется, что дух общества нуждается в этой столице, а все, что требуется духу общества, всегда осуществляется, особенно у могущественных народов»²²⁰. В его глазах, Москва заслуживала возрождения, потому что, в силу традиции, она являлась первым городом империи, символом русской нации и ее зеркалом. Ее исчезновение не рассматривалось ни на национальном, ни на международном уровнях. Абсолютно необходимо было восстановить этот город. Дипломат начал говорить об этом на следующий день после пожара. «Для всякой нации, но особенно для нации великой, древней и славной, столица непременно является священным местом, окруженным многими великими воспоминаниями, а также как бы горном, в котором выковываются национальные идеи. Разрушение Парижа разрушило бы Францию, ибо Париж – это вся Франция. В этом смысле Москва, возможно, превосходит все прочие столицы; в ее стенах заключено политическое единство, религиозное единство; сам язык подтверждает это, потому что русские говорят: «Матушка-Москва», почти так же, как мы говорим: «Наша мать церковь». Сам Бонапарт в одном из своих бюллетеней именует ее «священным городом»: там находится знаменитый Кремль, стены которого защищают гробницы древних царей, старинные соборы и, главное, иконы святых, потому что вся греческая вера заключена в этих иконах. В сравнении с этими изображениями евхаристия – ничто, и никому не понять, что значит икона на русском празднике… Примечательно, что отъезд двора сделал Москву еще более почитаемой в глазах русских, национальный дух в ней усиливался ворчунами, собирающимися в этом городе и почти свободными от влияния двора, которое в этой стране часто является врагом национального духа. Что есть Петербург в сравнении с Москвой? Загородный дом, более французский, нежели русский, где пороки сидят на коленях у легкомыслия»²²¹. Действительно, и Ж. де Местр это совершенно справедливо подчеркивал, Москва являлась одновременно экономическим и религиозным центром страны. Ее динамизм обязательно должен был получить новый импульс. От этого зависело выживание страны. И известный национализм русских здесь мог только помочь.

Панорама Москвы с птичьего полета. Вторая половина XIX века

Пять или шесть лет спустя после драмы пожелания, высказывавшиеся разными людьми, осуществились. «Этот город, подобно фениксу, возрождается из пепла еще более блестящим, – утверждает Ж.-M. Шопен²²², – и даже хорошеет». Этот человек хорошо знал Россию, потому что родился в Санкт-Петербурге, во французской семье, привлеченной в страну в конце XVIII века политикой Екатерины II. Большой любитель путешествовать, он был очень наблюдателен и замечал перемены, происходящие в Москве. Базар в центре города украсился великолепным фасадом, университет расширился, также как Кремль и его служебные постройки. В 1817 году императорский двор полностью разместился в Кремле без каких бы то ни было проблем.

А. Домерг тоже с радостью отмечал украшение города, который приобрел больше пространства и стал удобнее для жизни. «Вместо второй крепостной стены, окружавшей часть города, расположенную на левом берегу реки, появился новый квартал самой элегантной постройки, украшенный садами. Места для общественных гуляний занимают сегодня места рвов, окружавших город в узком понимании. Кроме того, в Москве построили великолепный театр, мосты и каналы. На земле, тщательно разровненной после пожара, построены новые дома, стоящие ровно в ряд; таким образом более широкие и более прямые, чем ранее, улицы приобрели в некоторых кварталах регулярность, каковой никогда не бывало в центре древних городов. Одним словом, каждый день исчезают последствия бедствия, казалось, уничтожившего старинную резиденцию царей; сегодня по элегантности и роскоши Москва равняется с красивейшими городами Европы». Какое невероятное дело после драмы 1812 года!

A. Домерг не единственный, кто признавал это. Многие путешественники удивлялись столь быстрому возрождению. Ж. Лекуэнт де Лаво, секретарь Императорского общества натуралистов Москвы, – один из них. «Никакой другой город не поднимался с большим блеском и столь же быстро, как Москва, из почти полного разрушения, – писал он в своем «Путеводителе путешественника по Москве», изданном в 1824 году, – и своим быстрым восстановлением она столь же обязана благодеяниям, сколь и мудрому управлению, сумевшему распределить помощь и поощрения. Едва опустошительный бич войны перестал обрушивать свои бедствия на дымящееся пепелище этого города, как в нем уже послышались звуки пилы работника, восстанавливающего его; промышленность и торговля едва открыли свои заводы и магазины, как порядок и изобилие возродились в городе, который, казалось, стал добычей духа разрушения; наконец, в 1818 Его императорское величество вновь увидел цветущей свою столицу, бывшую особым предметом его отеческой заботы, и его щедрое великодушие излечило последние раны, еще отягощавшие центральный город его державы»²²³. Конечно, выражения напыщенные и преувеличенные, автор писал спустя много лет после пожара, удивленный и восхищенный городом, так отличающимся от Парижа. Но правда то, что пожар помог «расчистить» город, убрать бедные и грязные строения, заменив их большими великолепными зданиями. Москва приобрела большую четкость. Старинная «пестрота», составлявшая часть оригинального облика Москвы, после 1812 года начала исчезать, как замечал со своей стороны Ж.-Ф. Ансело²²⁴. А писатель Ж. Лекуэнт де Лаво продолжал более лиричным тоном, вновь вспоминая жуткий пожар 1812 года: «Но, к счастью для человечества, дни бедствий проходят, как и дни радости. Едва руины Москвы перестали дымиться, как рассеявшееся население собралось по утешительному зову своего монарха, и вскоре этот город стал еще более прекрасным, еще более блистательным, чем когда-либо был. Утро века, памятное этой катастрофой, заканчивается; время каждый день пожирает кого-то из свидетелей этого бедствия, и скоро потомство будет видеть в нем лишь один из больших примеров, кои божественное провидение дает людям, дабы предупредить их о непостоянстве фортуны и тщетности земных благ».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.