Счастливая бездумная жизнь

Счастливая бездумная жизнь

Англичане и французы XVII–XIX веков были несравненно богаче африканцев и жителей островков Тихого океана. Для голых туземцев корабли казались «плавучими островами»; даже железный гвоздь был целым богатством, за стеклянные бусы они отдавали золотые слитки. Но почему же так много матросов убегало с парусных кораблей на отдаленные нищие островки?

Матросы бежали, восставали, чтобы остаться на островках Тихого океана. В 1788 году восставшие матросы захватили корабль «Баунти» и нашли в конце концов свою мечту – необитаемый остров Питкэрн.

– Слева по борту рай, сэр! – крикнул вахтенный матрос своему самозваному капитану.[40]

Рай обернулся адом: моряки спивались, погибали, убивали друг друга: ведь проблемы своего общества они не оставили в Англии, а принесли в «рай» в своих головах.

И потом много раз европейцы искали этот самый рай на тропических островах… Искали и в XVIII веке,[41] и в XX.[42] Только вот так и не нашли…

Откуда вообще пошло представление у европейцев, что на островах Тихого океана располагается своего рода рай? Нищие островки, где и в самые лучшие времена пища была грубой и ее вечно не хватало; громадный океан с множеством опасных животных, солоноватая невкусная вода, дикие нравы людоедов… А многим казалось – вот она, земля обетованная!

Но у них были основания так считать: на островах Тихого океана можно было не думать об устройстве на работу, о зарплате, банках, квартире, обучении детей, пенсии, помощи родственникам… О множестве вещей, мысли о которых ни на минуту не оставляли их на родине. На островах можно было жить спокойнее и бездумнее, чем в Европе.

Еще в 1950-е годы шведский ученый Бенгт Даниэльссон жил на острове Рароиа – на этот островок выбросило знаменитый плот «Кон-Тики». Он с удовольствием описывал отношение к труду жителей острова: мол, делают они ровно то, что хотят. Таскал некий житель острова песок, а потом надоело… И вот тачка с песком второй месяц валяется там, где он ее бросил. И вообще европейцы жалуются на «местных»: работают очень даже неплохо, но ровно до тех пор, пока хотят. Как только пропала «хотелка» – тут же бросают работу!

И вообще живут туземцы весело, приятно, не очень утруждая себя интенсивным трудом. То есть работают, и порой тяжело – но весело, со вкусом, получая от этого откровенное удовольствие.

Редакция советского издательства снабжает описания автора комментарием: «Так жили во всем мире, в том числе в Европе, пока традиционную жизнь не разрушил капитализм».[43]

Вот-вот! Не только на Тихом океане… Везде крестьяне в традиционных обществах работали много – но в основном в охотку, не по часам – а когда хочется. Сельскохозяйственный год жестко диктовал, что и когда надо делать. Но ведь этим погодно-природным приказам никто не сопротивлялся, подчиняясь Необходимости. Природная необходимость заставляет, не обижая, не унижая людей. Климат такой. Природа такая. Люди жили жизнерадостно, спокойно. А периоды интенсивного труда сменялись временами почти полного безделья.

Крестьяне так жили и в богатых цивилизованных странах Востока, и в средневековой Европе. Например, в России XIX века…

Лев Толстой очень хорошо описывает, как помещик Левин, несмотря на самые замечательные намерения, еле-еле сводит концы с концами. Для Левина было важно, чтобы «каждый работник сработал как можно больше, и притом… старался не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал то, что он делает; работнику же хотелось работать как можно приятнее, с отдыхом, и главное – беззаботно и забывшись, не размышляя».

В результате «он посылал скосить клевер на сено, выбрав плохие десятины… – ему скашивали подряд лучшие семянные десятины, и оправдываясь тем, что так сказал приказчик, и утешали его тем, что сено выйдет отличное; но он знал, что это происходило оттого, что эти десятины косить было легче. Он посылал сеноворошилку трясти сено – ее ломали на первых рядах, потому что скучно мужику было сидеть на козлах, под махающими над ним крыльями… Все это делалось только потому, что всем хотелось весело и беззаботно работать».[44]

Лев Толстой извел немало чернил, доказывая: это национальная черта! Но словно в насмешку над собой тут же выводит семью мужиков, которые ведут рациональное хозяйство и делают то, чего Левин никак не может заставить.[45]

Злодей Левин, агент прогресса, уводит людей от веселой беззаботной жизни, заставляет их работать со смыслом, думая, что они делают. То есть те мужики, которые начнут так работать, заработают больше… Но не будут жить бессмысленно-весело, не думая и не напрягаясь.

Как на островках Тихого океана.

И сегодня в деревнях люди живут менее интенсивно, чем в городах… Вот только где они, эти «счастливые» бездумные деревни? Разве в Африке? Да и там вымирают от СПИДа… С древности.

В XX веке до Рождества Христова египетский вельможа Синухет оказывается замешан в заговоре после смерти фараона Аменемхета. Спасая жизнь, Синухет бежит в хорошо знакомые египтянам, но не подвластные фараонам земли – в горную часть Ханаана (в Палестину). Жили в местах, где он поселился, люди полуоседлые; не земледельцы, не настоящие кочевники-скотоводы. Через эту область порой проходили египетские купцы и посланники фараона, многие понимали египетский язык.

Судьба Синухета сложилась в общем совсем неплохо. Конечно, собственноручно рубить дрова или пасти коров ему не приходилось, особых проблем с едой не возникало. С местным царьком Аммиянши Синухет подружился и даже породнился; он описал свои приключения и оставил нам оч-чень интересную «Повесть о Синухете».

Синусет описывает виденное: дикие нравы, поединки, драки друг с другом, набеги на соседей для угона скота, многоженство и прочие «прелести» с позиции человека гораздо более высокой культуры. Первым в мировой литературе он отзывается о людях другого народа, как о «великовозрастных детях». Жители царства Аммиянши и его соседи казались ему наивными, глуповатыми, и в то же время верными слову, честными, душевно цельными…

В общем, дикие люди даже в чем-то превосходят замученного сложностями жизни египтянина.

Нам самим жизнь Синухета показалась бы идиллически-наивной и сам он – немного ребенком… Но все познается в сравнении.

…Прошло два тысячелетия. И так же, как Синухет, считают «большими детьми» варваров греки и римляне. Для образованного эллина скифы, для римлянина – германцы и гунны кажутся такими большущими детьми-переростками. Сильными, порой опасными, но душевно цельными, эмоциональными, жизнерадостными.

Потомки «больших детей» сами стали считать «большими детьми» других – тех, кто не дорос до цивилизации.

Интересно, а как бы оценили китайцев и Синухет, и римляне? Они не видели китайцев, не бывали в их стране и не имели о Китае ни малейшего представления.

Не менее интересно и что сказали бы китайцы о греках и римлянах… Потому что о жителях варварской периферии вокруг Китая, о людях из племен хун-ну, диких обитателях южных гор и островов в Тихом океане китайцы говорили… ну, примерно то же самое, что Синухет о жителях Ханаана.

Действительно, любопытно – а как бы им понравились римляне?

…Прошло еще полтора тысячелетия. Вот англичане и французы XVII–XVIII веков начинают строить свои колониальные империи. Интересно, что они никогда не называли и не считали «большими детьми» ни китайцев, ни японцев. Великовозрастными детишками были для них строго африканцы, индейцы, часть индусов, жители тропических островов, мусульмане (но не турки и не ученые… вообще не образованная верхушка мусульман).

Потомки тех, кого считали «большими детьми» римляне, стали считать «большими детьми» остальных… тех, до кого пока не дошла очередь.