3. «Балтийский путь» постсоветской Эстонии: «буферная зона», русофобия, кризис, эмиграция
3. «Балтийский путь» постсоветской Эстонии: «буферная зона», русофобия, кризис, эмиграция
Лучший сосед — забор.
Эстонская пословица
«Мы те же финны, и будем жить так же, как они» — это один из ключевых лозунгов перестроечного движения за восстановление независимости Эстонии. В 1999 году министр иностранных дел и будущий президент страны Тоомас Хендрик Ильвес произнес «установочную» речь «Эстония — скандинавская страна».
Отношение к своим странам как к части Скандинавии популярно и в Латвии с Литвой, но если там это лишь одно из распространенных мнений, то в Эстонии скандинавский статус своей страны считают непреложным фактом. Эстонская республика в своем желании быть Северной Европой отказывается даже считаться балтийской страной — принадлежать к одному с Латвией и Литвой историко-культурному региону. Мол, эстонцы долгое время не по своей воле были частью Прибалтики (Балтии), но теперь ушли на север.
Из всех прибалтийских мифов этот эстонский миф о своей скандинавской идентичности — один из самых нелепых.
После распада СССР Эстонская республика и развивалась по общему с Литвой и особенно Латвией пути, и пришла примерно к тем же результатам.
Во-первых, те же континуитет и теория оккупации, ставшие сакральной основой эстонской государственности. Парадоксальная ситуация, когда идеологические основы государства поменялись на 180 градусов, но правящая элита осталась та же, причем новая идеология (оккупационная доктрина) её господство только легитимировала.
Во-вторых, лишение гражданства и поражение в правах около трети взрослого населения (абсолютного большинства русскоязычных жителей Эстонии) как главное следствие объявленного правопреемства с Первой республикой. В результате формирование эстонской этнократии, когда демократические институты и политическая конкуренция работают «только для своих». Общественно-политический строй был сформирован исключительно этническими эстонцами: только эстонцы в 1990-е годы имели право участвовать в процессе принятия решений и приватизации госсобственности (лишенное гражданства русскоязычное меньшинство в первые годы вовсе не имело возможности натурализоваться, затем доминирование эстонцев во власти стало контролироваться языковой политикой).
В-третьих, этнический национализм как господствующая идеология. После умеренно-интеллигентского Народного фронта власть в Эстонии перешла к радикальным националистам: президенту Леннарту Мэри и премьер-министру Марту Лаару, провозгласивших доктрину «Эстония эстонцев» — полный аналог «латышской Латвии». «Эстония эстонцев» логически подразумевает ещё один лозунг: «Чемодан, вокзал, Россия», который в начале 1990-х годов был провозглашен официально, а сторонники насильственного выдворения русских в Россию были представлены в Рийгикогу (парламенте) и правительстве Эстонии.
В-четвертых, русофобия как основа внешней и внутренней политики.
Равняясь якобы на Финляндию, Эстония не использовала никаких экономических возможностей от соседства с Россией. Наоборот, она старалась в любом случае ими пренебрегать. «Мы миллиардов долларов лишились, когда подошли политически к экономическому вопросу и запретили Nord Stream. Шведы, датчане, немцы на этом деньги заработали, а мы пошли на принцип и сидим теперь бедные, но гордые, что соседу досадили», — приводит пример эстонского подхода к экономическим отношениям с Россией эстонский политолог Эдуард Тинн.
Во внутренней политике «нелояльное русское меньшинство» является одной из основ для сплочения эстонской общины. Отношение эстонцев к русским гораздо хуже отношения к русским латышей. Эстонское общество крайне сегрегировано: на эстонские и русские делятся районы, школы, частные предприятия.
Согласно опросу, проведенному центром исследований Евросоюза по расизму и ксенофобии, Эстония является самой расистски настроенной страной ЕС: более половины этнических эстонцев считают, что сосуществование в одном обществе людей разных рас, религий и культур не идет на пользу этому обществу.
По данным «Мониторинга интеграции 2011 года», только 34 % эстонцев имеют знакомых среди русскоговорящих соседей. Число смешанных браков между представителями титульной нации и русскоязычными составляет 7 %: в три раза меньше, чем в Латвии. Взаимное отчуждение объясняется большой разницей языков (русский и эстонский относятся к разным языковым семьям, в эстонском языке 14 падежей, специфическое словообразование, отсутствует будущее время — выучить его русскоязычным так же трудно, как и эстонцам — русский), национальных характеров, исторической памяти.
«Будучи самой малочисленной этнической группой среди титульных народов Балтии и обладая самым длительным опытом противостояния иноземцам, эстонцы выработали собственные способы защиты и сохранения этноса, главным из которых является не воинственность, а социально-психологическая автономность, закрытость, способность в неблагоприятной среде „уходить в себя“», — пишет российский социолог, руководитель Российско-Балтийского центра Института социологии РАН Ренальд Симонян.
Эта свойственная национальному характеру закрытость подверглась тяжелому испытанию, когда в советские годы в Эстонию прибыли несколько сотен тысяч трудовых мигрантов из других советских республик, и процент этнических эстонцев к 1991 году снизился до 62 %. Эстонцы, как и латыши, не были склонны к территориальной экспансии, расширению своего культурного ареала, освоению новых земель — тем больше проблем возникло у них при массовом столкновении на своей земле с русскими. Взаимное отчуждение только усиливалось драматической разницей в темпераментах двух народов. Появившееся неприятие друг друга породила взаимную ксенофобию, «выплеснувшуюся» сначала на бытовом уровне: целый фольклорный жанр — анекдоты про эстонцев у русских, и оскорбительные прозвища и эпитеты в адрес русских у эстонцев.
С восстановлением национального государства эстонская русофобия перешла с бытового уровня на политический.
Проявилось это, например, в реабилитации и переходе из обсценной лексики в общепринятый литературный язык слова «тибла» — самого оскорбительного выражения в адрес русского (считается, что слово произошло от русского матерного обращения «ты, б…»). «Не читаешь „Eesti P?evaleht“? Значит, тибла!» — слоган подписной компании эстонской газеты, печатавшей комиксы-шаржи, главный персонаж которых, карикатурный эстонский националист, занимался охотой на тиблу. «Эстонский интеллигент… в журнальчики времен первой республики заглянул… нашел сибулявенеласет. Попробовал в печати, а оно не работает. Уж больно не похожа постсоветская диаспора на мирных причудских огородников… Нашли слово непечатное „тибла“ и всей эстонской интеллигенцией на это слово цензуру отменили. Писать и печатать стали это слово от забора до портала», — пишет о внедрении матерного ругательства по отношению к целой этнической группе в литературный язык русский журналист из Эстонии Сергей Мальцев.
Публичные оскорбления по национальному признаку, ставшие, увы, для многих социальной нормой, осуществлялись всё с той же стратегической целью: вынудить русских «убираться в свою Россию». Цель эта осталась в общем не выполненной, и понятно поэтому, какая сейчас ситуация с единением и согласием в стране, четверть населения которой долгие годы официально называли «тиблой». Не скандинавская ситуация, прямо скажем.
Такое решение — сознательный раскол, даже если не брать во внимание моральную сторону вопроса, огромная стратегическая ошибка.
В противопоставлении эстонского большинства России и русскому меньшинству напрочь отсутствует знаменитый финский прагматизм, на который эстонские элиты так хотели бы равняться. Они очень хотят равняться на Финляндию, однако финляндизация в лексиконе правящих в Эстонии правых политиков — одно из самых страшных ругательств.
Финляндизация — это термин из языка антисоветских «ястребов» времен холодной войны. Сотрудничество с Советским Союзом в своих корыстных интересах в ущерб демократической солидарности всего Свободного мира, объединенного борьбой против «тоталитарного монстра». «Финляндизация», «рука Москвы», «русские идут», «красная угроза» и более поздняя «империя зла» — это всё понятия-архаизмы, экспонаты минувшей эпохи тех лет, когда в американских военных столовых висел плакат «лучше мертвый, чем красный». Однако постсоветская Прибалтика с её вымирающими народами и языками — это как раз тот заповедник, в котором этот реликтовый политический язык используется до сих пор. Угрозе финляндизации даже отведено отдельное место в «Стратегии сдерживания России» многолетнего лидера литовских консерваторов Андрюса Кубилюса (см. Приложение 2).
Правда, Литва — не Эстония, её национальной идеей не является стремление именно к финскому уровню развития и благополучия. Для Эстонии же — является. И несмотря на это, именно финляндизация вызывает у эстонских политиков почти животный страх, ассоциируется с новой, «скрытой оккупацией». «Одной из целей внешней политики России является усугубление противоречий между европейскими странами и их выведение на путь финляндизации. Устоять перед агрессивной политикой Москвы можно только путем укрепления единой политики», — заявил, например, председатель Комиссии по иностранным делам Рийгикогу Марко Михкельсон (Союз Отечества и Res Publica), выступая в 2014 году на одном из международных мероприятий. Опыт самой Финляндии как раз доказывает, что никакой угрозы независимости стратегическое партнерство с Россией не несет: наоборот, оно укрепляет эту независимость, предоставляя ресурсы для более мощного социально-экономического развития. Но эстонцы всё равно уверены, что финны «променяли свободу на колбасу». И при этом стремятся быть Финляндией. Как говорится, «рекбус, кроксворд». Впрочем, такое расщепление сознания, геополитическая шизофрения — обычное дело для прибалтийских элит.
Отсутствие прагматизма и иррациональность своей политики понимают и в самой Эстонии, поэтому объяснения существующего там «русского вопроса» часто сводятся к просьбам понять и простить особенности национальной психологии.
«Опыт в Советском Союзе очень драматичен для эстонцев, так что любое продвижение русского меньшинства, любые уступки воспринимаются как угроза существованию эстонского народа. Люди боятся, что вернутся времена русификации и случится нечто плохое, — говорит, например, аналитик Института политических наук и управления при Таллинском университете Тынис Саартс. — Разумеется, это не очень рационально, но всё равно люди думают, что русская угроза реальна или что русское меньшинство недостаточно лояльно. Эти опасения широко распространены».
Доля русского населения в Эстонии составляет примерно 28 % — после Латвии это самое большое количество национального меньшинства в стране — члене ЕС. И это меньшинство относится не к какому-то малому исчезающему народу, а к самой большой этнической группе в Европе — немногочисленной и вымирающей, наоборот, является как раз титульная нация. Это, а также то, что Эстония с Латвией неоднократно входили в состав России, объясняет иррациональное, болезненное отношение латышей и эстонцев к России и русским, сравнимое разве что с комплексом неполноценности и желанием самоутвердиться в своем вновь появившемся национальном государстве.
Объясняет, но не оправдывает. Эстонское население и государственная власть Эстонии своими действиями сами создают нелояльную «пятую колонну», которой они так боятся. Они последовательно лишают себя всех выгод от экономического сотрудничества с гигантским восточным рынком, с помощью которого Финляндия превратила себя в одну из ведущих экономик мира.
Экономическая и политическая география в зависимости от выбранного курса могут быть и «геополитическим проклятьем», и «золотой жилой». Эстония, вопреки своим потугам считаться северной страной, присоединилась к группе восточно-европейских стран, которые считают соседство с Россией «геополитическим проклятьем». Фактически пророческим оказался «бородатый» анекдот про эстонца и золотую рыбку. Поймал как-то эстонец золотую рыбку, говорит ему рыбка человеческим голосом: «Отпусти меня, эстонец, любые три твоих желания исполню». Эстонец разозлился, схватил рыбку за хвост, бьет её головой о камень и приговаривает: «Не надо говорить со мной по-русски!».
Анекдот на поверку оказался одной из основ эстонского культурного кода — моделью внутренней и внешней политики республики. В этом ещё один парадокс: Финляндия, избрав для себя функцию геополитического моста и посредника в отношениях Запада с Советским Союзом, постепенно диверсифицировала свою экономику вообще и товарооборот в частности, став полноценной частью западного мира. Эстония, став частью прибалтийской «буферной зоны» вместе с Латвией и Литвой, свела себя к состоянию производной от факта существования России. О чем говорят в мире, когда вспоминают Эстонию? Вспоминают её очень редко, но если всё же вспоминают, то вместе с Латвией и Литвой, и говорят о них всегда в контексте России и местных русских. Едва ли об этом мечтали эстонцы, выходившие в годы Народного фронта петь народные песни на Певческое поле.
При этом нельзя не отметить, что при общих во всех трех балтийских странах тенденциях количественно все эстонские показатели существенно лучше, чем в Латвии с Литвой.
В Прибалтике, частью которой она быть не желает, но де-факто является, Эстония по социально-экономическим показателям самая передовая, а на членство в группе северных стран с теми же социально-экономическими показателями ей претендовать просто смешно. Население Эстонии за четверть века сократилось на 13 % — не на 26–27 %, как в Литве и Латвии, но и ничего общего с приростом населения на несколько процентов в прошлом десятилетии, как в северных странах. По статистике МВФ Эстония находится на 40 месте в мире по ВВП на душу населения: на две позиции выше, чем Литва, на 11 позиций выше, чем Латвия, а также на 5 позиций выше России и на 7 — Польши. Однако она же на 16 позиций ниже Финляндии, на 20 — Дании, на 23 — Швеции и на 34 — Норвегии. Зарплаты в Эстонии больше, чем в Латвии, Литве, России и Польше, однако они в несколько раз ниже, чем в Германии и тех самых северных странах. Причем в некоторых социальных профессиях (в медицине, например) разрыв в зарплатах с соседней Финляндией — пять-шесть раз не в пользу Эстонии (что, разумеется, приводит к массовому оттоку в Финляндию эстонских врачей и других квалифицированных специалистов).
Если всё-таки относить Эстонию к Восточной Европе, то нужно объяснить, почему по ряду социально-экономических показателей она остается лидером в своем регионе. Во-первых, разумеется, радикальные рыночные реформы начала 1990-х годов, которые оказались не только жестокими, но и успешными, причем более успешными, чем в Латвии и Литве. Также они оказались куда более успешными, чем либеральные реформы в России, — в первую очередь потому, что экономические реформы в Эстонии сопровождались структурными, институциональными реформами (тогда как правительство Гайдара на государственное и муниципальное управление не покушалось, считая, что «рынок сам всё расставит на свои места»).
В Эстонии же была оперативно внедрена упрощенная налоговая система, минимизирован бюрократизм и регулятивные функции государства в экономике, создано сильное местное самоуправление, внедрена эффективная система мер по противодействию коррупции.
В Эстонии можно открыть фирму за полчаса. Не выходя из дома — через интернет. Роль высоких технологий в функционировании государственного аппарата далее будет рассмотрена отдельно. Иностранные граждане вправе владеть юридическими лицами и недвижимостью. В ряде случаев фирмы (например, малые инновационные предприятия) избавлены от уплаты подоходного налога. В стране легализовано ношение оружия частными лицами.
Все эти черты либерального рая создавались последовательной государственной политикой: начиная с лозунга «plats puhtaks» — «очистить площадку», под которым проходили радикальные реформы Марта Лаара, и продолжая лозунгом «nii on parem» — «так правее» Партии реформ, главной правящей партии Эстонии на протяжении последнего десятилетия. Для всех прибалтийских республик очень важен их положительный образ в праволиберальных западных кругах, и Эстония здесь не исключение.
Партия реформ рекламирует себя на международных площадках как партия классических технократов-монетаристов, последователей учений Фридриха Хайека и Милтона Фридмана. Позитивный имидж Эстонии — не последняя по важности причина эксперимента с электронным документооборотом. Даже лишение русского населения гражданства преподносится как проявление эстонской прогрессивности: у поклонников либерального авторитаризма находит понимание расистское по своей природе утверждение, что если бы в Эстонии не было ограничено всеобщее избирательное право, то «русское быдло» голосовало бы за левых и тянуло бы страну назад.
Впрочем, эффективность ультралиберальных реформ в экономике и государственном управлении представляется недостаточным объяснением относительной успешности эстонского развития. В Латвии было всё то же самое, в отличие от Эстонии, там даже никогда не было левых и центристов в правящих коалициях и правительстве, однако итоги латвийского либерального пути по сравнению с эстонскими выглядят совсем жалко. В Эстонии дела в экономике и социальной сфере всё же не так плачевны.
Вероятное объяснение этому — в упоминавшейся уже экономической географии. Эстония расположена между двумя «точками роста» — Финляндией и Санкт-Петербургом, экономической столицей и крупнейшим городом севера Европы. Население и культурной столицы России, и страны Суоми превышает 5 миллионов человек (внушительное преимущество над 1,3-миллионной Эстонией). Финский подушевой ВВП превосходит ВВП Эстонии втрое. Общероссийский ВВП на душу населения ниже эстонского, однако подушевой валовой региональный продукт одного Санкт-Петербурга (более близкий к масштабу Эстонии) намного превосходит и российские, и эстонские показатели. Экономическое и культурное влияние соседнего мегаполиса на экономику и общество Эстонии очевидны, хотя власти страны в силу геополитических и идеологических соображений не поощряют развитие этого направления.
Однако именно активное экономическое взаимодействие Финляндии, а также стран скандинавского полуострова с Россией через Санкт-Петербург стимулирует и подтягивает развитие отстающей Эстонии — «слабого звена» в «треугольнике роста» Финского залива.
«Особое значение приобретает открытость региона и готовность встраиваться в трансграничные формы сотрудничества. По мнению Урпо Кивикари (Хельсинки, Финляндия), в Восточной зоне Балтийского моря можно говорить о „формировании Восточно-Балтийского треугольника роста, включающего Южную Финляндию (Хельсинки), Эстонию (Таллин), Санкт-Петербург и Ленинградскую область“. Этот „треугольник роста“ опирается на разные факторы производства, но благодаря соединению усилий обеспечивает синергетический эффект», — пишут санкт-петербургские экономисты Сергей Кузнецов и Станислав Лачининский.
В Латвии и Литве нет по соседству ни богатой Скандинавии, ни мегаполисов с многомиллионным населением — отсюда и заметное отставание от Эстонии.
То есть географическое положение оказывает существенное влияние на эстонскую экономику вопреки политической воле её правящего класса.
Можно представить, как бы развивалась Эстония, если бы произошло соединение объективных условий для экономического рывка (экономико-географического положения, работающих институтов и эффективной для ведения предпринимательской деятельности государственной инфраструктуры, высокой трудовой этики населения) с волевым решением эстонского истеблишмента задействовать все эти благоприятные факторы. В том числе такой неотъемлемый фактор, как экономико-географическое положение.
На пике популярности мифа о «балтийских тиграх» Эстония пыталась именовать себя то балтийским Гонконгом, то балтийским Сингапуром, то балтийской Южной Кореей. Однако в реальных Гонконге, Сингапуре и Южной Корее «экономического чуда» никогда бы не произошло, если бы правительства этих стран упорно игнорировали фактор географического положения. Отношения Южной Кореи с Японией исторически были напряженными, а ненависть к японцам в корейском обществе намного превышала по градусу прибалтийскую русофобию. Однако как бы смогла Южная Корея развиться в «азиатского тигра» после Второй мировой войны, если бы её руководство препятствовало развитию экономических отношений с гигантским соседним рынком на востоке?
«Плохие взаимоотношения с соседями никому не выгодны. Напротив, все только выиграют, если будут поддерживать нормальные добрососедские связи и сотрудничать. И я сказал бы, что членство в Европейском союзе не может считаться основанием для того, чтобы страны Балтии осмелились бы ухудшать свои отношения с Россией. Более того, ни одна из стран — членов ЕС никогда и никоим образом не способствовала обострению отношений между этими государствами», — это слова Эркки Туомиойя, министра иностранных дел страны, которая для Эстонии служит примером создания успешной экономики, — Финляндии.
Все эти соображения достаточно очевидны, однако представители Эстонии зачастую «проговариваются», что не всё в их поведении является рациональным и прагматичным. Поэтому в итоге вместо скандинавского процветания всё та же общая для Прибалтики деградация. Совпадающая с Латвией и Литвой во всех отношениях, хотя и не такая аховая, как в Латвии и Литве. Но это даже близко не Скандинавия: за последние четверть века Эстония не добилась ничего из того, чего добилась Финляндия во второй половине XX века. Она остается бедным, озлобленным и глубоко закомплексованным восточно-европейским обществом, которое отчаянно пытается если не быть, то хоть казаться северной страной.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.