III. Княжна Августа Алексеевна Тараканова, в монахинях Досифея

III. Княжна Августа Алексеевна Тараканова,

в монахинях Досифея

Не более сорока лет как имя княжны Таракановой стало известно в русском обществе и, между тем, оно пользуется теперь большой популярностью.

Популярностью своей оно обязано известной картине даровитого, ныне уже умершего художника, Флавицкого, которого историческая картина «Княжна Тараканова» в первый раз появилась на петербургской выставке 1863 года.

Картина, как всем известно, изображает молодую и красивую женщину в тюрьме, в момент наполнения каземата водой от бушующего вне тюрьмы наводнения.

Женщина нарисована одетой в бархатное с атласом платье, но уже изорванное, потертое. В отчаянии ломая руки, женщина стоит, вытянувшись на кровати, спасаясь от воды и крыс, которые, испуганные наводнением, бросаются на постель, покрытую грубой овчиной, и цепляются за платье заключенной. Бушующая вода врывается в каземат через переплетенное железными полосами окно.

Это и есть ужасная смерть княжны Таракановой, погибшей, как ошибочно полагали, в Петропавловском каземате в наводнение 10 сентября 1777 года.

Но есть две княжны Таракановы: одна настоящая, истинная, другая – мнимая, самозванка, и художник изобразил смерть самозванки, предполагая, по неимению до 1863 года достоверных исторических сведений о княжнах Таракановых, что изображает смерть истинной княжны Таракановой, а не самозванки.

Истинная княжна Тараканова была дочь императрицы Елизаветы Петровны от тайного брака ее с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским.

Вообще о детях Елизаветы Петровны и Разумовского ходило много неточных и сбивчивых сведений и преданий, из которых одно противоречило другому; но, к сожалению, и точных сведений об этом предмете сохранилось также мало.

В народе, по некоторым местностям, доселе живут предания, как в посаде Пучеже, например, что дочь Елизаветы, Аркадия, находилась будто бы в этом посаде при тушавинсвой церкви, под именем Варвары Мироновны Назарьевой, или какой-то инокини, умершей в 1839 году, хотя Варвара Назарьева была совершенно другое лицо; в других местностях предания эти варьируются и сводятся то к имени самой Елизаветы Петровны, то в имени известного уже нам ссыльного и помилованного Шубина и т. п.

У иностранных писателей также имеются сведения, конечно, сомнительный, о детях Елизаветы Петровны: у одного – что Елизавета Петровна имела трое детей, дочь княжну Тараканову, и двух сыновей, из которых один, приготовляясь к горной службе, учился химии у профессора Лемана и вместе с профессором был удушен испарениями какого-то газа из неосторожно разбитой ими реторты; у другого – что у Елизаветы Петровны было двое детей – сын, носивший фамилию Закревского, и дочь Елизавета Тараканова; у третьего – что дети Елизаветы воспитывались у одной итальянки, Иоанны, в Италии, и что Елизавета Тараканова там и умерла.

По русским, более достоверным, сведениям известно, что у Елизаветы Петровны от брака с Разумовским было двое детей – сын и дочь. О первой письменных сведений никаких не сохранилось, а предание передает, что он жил до начала девятнадцатого столетия в одном из монастырей Переславля-Залесского и горько жаловался на свою участь.

Дочь же Елизаветы Петровны и Разумовского носила имя Августы. На портрете Августы, находящемся в настоятельских кельях московского Новоспасского монастыря, имеется следующая надпись: «Принцесса Августа Тараканова, во иноцех Досифея, постриженная в московском Новоспасском монастыре, где по многих летех праведной жизни своей скончалась 1808 года и погребена в Новоспасском монастыре».

Сходство этого портрета с портретами императрицы Елизаветы Петровны говорит о их близком родстве.

По свидетельству г-жи Головиной, которая училась в Ивановском монастыре и сблизилась там с Таракановой, последняя называла себя по отчеству Матвеевной, конечно, вымышлено. По свидетельству той же Головиной, инокиня Досифея, в минуту откровенности, взяв с нее предварительно клятву – никому до смерти не пересказывать того, что от нее услышит, рассказала будто бы следующее:

«Это было давно: была одна девица, дочь очень знатных родителей, и воспитывалась она далеко за морем в теплой стороне, образование получила блестящее, жила она в роскоши и почете окруженная большим штатом прислуги. Один раз у нее были гости и в числе их один русский генерал очень известный в то время; генерал этот и предложил покататься в шлюпке по взморью; поехали с музыкой, с песнями; а как вышли в море – так стоял наготове русский корабль. Генерал и говорит ей: «Не угодно ли вам посмотреть на устройство корабля?» Она согласилась, взошла на корабль, а как только взошла, ее уж силой отвели в каюту, заперли и приставили к ней часовых… Через несколько времени нашлись добрые люди, сжалились над несчастной – дали ей свободу и распустили слух, что она утонула… Много было труда ей укрываться… Чтобы как-нибудь не узнали ее, она испортила лицо свое, натирая его луком до того, что оно распухло и разболелось, так что не осталось и следа от ее красоты; одета она была в рубище и питалась милостыней, которую выпрашивала на церковных папертях; наконец, пошла она к одной игуменье, женщине благочестивой, открылась ей, и та из сострадания приютила ее у себя в монастыре, рискуя сама подпасть за это под ответственность».

Без сомнения, это рассказ искаженный, смешанный: он, главным образом, повествует не об истинной княжне Таракановой, а о загадочной самозванке ее имени, о которой мы скажем в своем месте.

До сих пор не установилось мнения относительно того, почему дочь Елизаветы Петровны получила имя княжны Таракановой. Одни утверждают, что по месту рождения графа Разумовского, в слободе Таракановке; но такого селения в той местности, где родился Разумовский, нет. Другое предположение (хотя предположение это, кажется, еще не было никем высказано печатно, но мы лично слышали его от П. И. Мельникова, составившая обстоятельное исследование о княжнах Таракановых) – это то, что княжна Тараканова получила упрочившееся за ней прозвище от искаженной фамилии некоей г-жи Дараган, которая жила в семействе графа Разумовсвого и с которой молоденькая принцесса Августа была отправлена за границу.

Где воспитывалась, где жила маленькая принцесса, которой и рождение, и жизнь, и смерть окутаны такой глубокой тайной, ничего не известно; но с вероятностью можно предположить, что до сорокалетнего возраста она оставалась где-либо за границей, а уже в 1765-м году, по именному повелению императрицы Екатерины II, привезена была в Ивановский монастырь, еще матерью Августы предназначенный «для призрения вдов и сирот знатных и заслуженных людей», как сказано в указе Елизаветы Петровны, и там пострижена под именем Досифеи.

Конечно, участь эта постигла злосчастную принцессу Августу из справедливого опасения, что ее именем и рождением могут воспользоваться для своих целей враги царствования императрицы Екатерины, как воспользовались этим именем поляки, выпустившие на Россию самозванку Тараканову, и, как предполагают, они же выпустили на Россию и зимовейского казачьего хорунжего Емельяна Ивановича Пугачева.

Двадцать пять лет прожила инокиня Досифея в монастыре, занимая особые каменные кельи в одноэтажной постройке, примыкавшей в восточной части монастырской ограды, близ покоев самой матери-игуменьи.

Помещение бывшей принцессы составляли две уютные комнатки со сводами и прихожая для келейницы приставницы. Их нагревала изразцовая печь с лежанкой, по-старинному; окна келий были обращены на монастырь.

На содержание инокини Досифеи отпускалась из казначейства особая сумма, и бывшая принцесса никогда не присутствовала при общей монастырской трапезе, а имела особый стол, обильный и изысканный. Иногда на имя инокини Досифеи игуменья получала значительные суммы от неизвестных лиц, конечно, от родных своего отца, графа Разумовсвого, и деньги эти инокиня раздавала нищим, делила между бедными и употребляла на украшение монастырских церквей.

В первые двадцать лет своего заключения в монастыре Досифея была положительно ни для кого не видима: ее могли навещать только мать игуменья, духовник, причетник и московский купец Шепелев, торговавший чаем и сахаром на Варварке. Предполагают, что Шепелев этот был родственник известной уже нам Мавры Егоровны Шепелевой, любимейшей наперсницы императрицы Елизаветы Петровны и супруги временщика этой государыни – Шувалова.

Такое строгое уединение Досифеи было, конечно, указано самой императрицей Екатериной II, которая, особенно в последние годы своего царствования, много изменилась в сравнении с тем, что была она при начале своего царствования, и стала но всему относиться подозрительнее и во всем видеть опасность.

Но когда Екатерина скончалась, жизнь Досифеи стала несколько свободнее: к ней не опасались приезжать иногда высшие сановники Москвы, и в том числе митрополит Платон, навещавший знаменитую своим рождением инокиню по большим праздникам. Посещало ее келью и долго беседовало с затворницей, между прочим, и одно лицо из императорской фамилии.

В это время, вероятно, имела к ней доступ и Головина, если только приписываемый ей рассказ о Досифее не принадлежит к области вымыслов позднейшей редакции.

Без сомнения, были какие-либо особые причины, заставлявшие Досифею быть до крайности робкой: до самой смерти она все чего-то боялась и при вся-ком шорохе, при всяком стуке в дверь, бледнела и тряслась всем телом.

Конечно, робость затворницы могла происходить от каких-либо слов, угроз, предупреждений, которые, при свидании с ней перед заточением, могла и должна была сказать ей Екатерина в ограждение собственных интересов и спокойствия государства.

Робость заключенной выражалась даже и в том, что, никем не преследуемая в своем монастырском уединении, она не решалась даже оставить при себе портрете своей матери, портрете покойной императрицы Елизаветы Петровны, на что она имела право даже, не как дочь, а как всякая подданная: после долгого колебания она сожгла его вместе с какими-то хранившимися у нее бумагами.

Таинственностью имени заключенной обусловливалась и вся внешняя обстановка ее монастырской жизни. Досифея никогда не ходила на общие монастырские богослужения, а если и бывала в церкви, то не в те часы, в которые совершалась общая служба. Для Досифеи совершалось одиночное богослужение: в назначенные для этого часы таинственная инокиня, в сопровождении приставленной к ней монахини, одна выходила из своих келий, и отдельным коридором, а потом крытой лестницей проходила прямо в церковь, устроенную над монастырскими воротами. Когда инокиня входила в церковь, то двери запирались и богослужение совершалось для нее одной ее духовником и особо приставленными причетниками. Таким образом, в церковь никто не мог войти и видеть лицо таинственной инокини. Мало того, когда кто-либо из монастырских или посторонних подходил к окнам ее келий, то монастырский служитель обязан был отгонять их.

Мы уже видели, что подобной таинственностью окружено было и заточение второй невесты императора Петра II, княжны Екатерины Алексеевны Долгорукой, когда она находилась в заключении в новгородском горицком воскресенском девичьем монастыре: и там даже детей наказывали за то, что они в замочную скважину хотели увидеть таинственную узницу.

Рассказывают, что когда Досифея находилась в Монастыре и в то время знаменитый граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, но смерти уже императрицы Екатерины II, доживал в Москве свой век, он никогда не решался ездить даже мимо ивановского монастыря, а всегда старался объездом миновать это почему-то неприятное для него место.

После мы увидим, что место это действительно могло возбуждать в нем неприятные воспоминания: Орлов обманом взял в Италии знаменитого двойника инокини Досифеи или княжны Таракановой, другую княжну Тараканову, самозванку, которая и погибла в Петропавловской крепости во время наводнения. Орлов мог думать, что в Ивановском монастыре сидит именно та княжна Тараканова, которую он хитростью арестовал в Италии в то время, когда интрига ее раскинула сети почти на всю Европу.

Можно себе представить однообразие жизни заключенной и томительную скуку этого однообразия, особенно после того, как в молодости заключенная могла изведать иную жизнь, видела Европу, могла и имела право рассчитывать, как дочь русской императрицы и русского вельможи, на блестящую партию и счастливую жизнь, хотя бы как частная особа.

В монастыре она все дни проводила за молитвой, за чтением душеспасительных книг и за рукодельем. Все результаты ее труда шли на бедных и на нищих.

Так прошло двадцать пять бесконечных лет до самой смерти.

Последние годы бывшая княжна Тараканова доживала уже в совершенном безмолвии, и на нее смотрели как на праведную.

А, между тем, обрекшая себя на молчание княжна знала и иностранные языки, но ей не с кем было говорить в монастыре на тех языках, на которых она объяснялась в своей молодости и на свободе. Старый причетник, долго живший после нее, рассказывал, однако, что к Досифее как-то раз были допущены игуменьей какие-то важные особы: здесь только, с этими гостями, узница говорила на каком-то иностранном языке.

Таинственность сопровождала ее и в могилу: имени ни инокини Досифеи, ни княжны Таракановой не осталось даже в клировых монастырских ведомостях.

Как печальный остаток XVIII века, княжна Тараканова не дожила до памятного двенадцатого года; она скончалась 4-го февраля 1810 года, ветхой уже старушкой, шестидесяти четырех лет, хотя на портрете время смерти ее обозначено 1806 годом.

Как скромна и безмолвна была последняя половина жизни княжны Таракановой, так публичны и пышны были ее похороны: со смертью она переставала быть опасной для кого и для чего бы то ни было.

Похороны эти почтил своим присутствием главнокомандующие Москвы, граф Иван Васильевич Гудович, муж графини Прасковьи Кирилловны Разумовской, которая была, следовательно, двоюродной сестрой усопшей княжны. Гудович явился на вынос в полном мундире и в андреевской ленте. На вынос съехалась вся служебная знать Москвы – сенаторы, члены опекунского совета и обломки екатерининского и елизаветинского еще времени старые вельможи, доживавшие свой век в Москве, по привычке; вся эта знать была в мундирах.

Один Платон, знаменитый митрополит и оратор екатерининского времени, по болезни, не мог отпевать дочери Елизаветы Петровны: похороны совершал его викарий, дмитровский епископ Августин, с собором старшого московского духовенства.

Наконец, толпы народа сопровождали тело дочери покойной императрицы. Княжна Тараканова похоронена не в Ивановском монастыре, где жила до смерти, и не на общем кладбище, а там, где покоились тела всех ее предков, от XVII еще столетия, именно в родовой усыпальнице бояр, царственного впоследствии, дома Романовых, в Новоспасском монастыре.

Могилу княжны Таракановой и теперь указывают у восточной ограды монастыря, по левую сторону монастырской колокольни, под № 122-м.

Дикий надгробный камень над прахом княжны Таракановой гласит:

«Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи, обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве двадцать пять лет и скончавшейся февраля 4-го 1810 г. Всего ее жития было шестьдесят четыре года.

«Боже, всели ее в вечных твоих обителях!»

О наружности княжны Таракановой говорят, что она была среднего роста, несколько худощава и чрезвычайно стройна. В молодости она должна была быть необычайной красоты, какой отличались и мать ее и отец: обе дочери Петра Великого имели замечательно красивую наружность, и красота эта перешла к его несчастной внучке, которой суждена была такая трогательная безвестность. Княжна Тараканова даже в старости, несмотря на многолетнее монастырское заключение, сохраняла остатки далеко не заурядной красоты.

Что же касается ее характера, то она, по свидетельству знавших ее, была кротка до робости, а горькую участь свой сносила безропотно.

Вообще, печальная участь этой женщины, и вся ее загадочная, укрытая в непроницаемую тайну жизнь до сорокалетнего возраста, потом двадцатипятилетнее безмолвное пребывание в монастыре не могут не возбуждать глубокого сочувствия: это была искупительная жертва тяжелой необходимости во имя спокойствия целой страны, которая была ее родиной.

Перед своим вечным заключением княжна имела свидание с Екатериной. Императрица, в виду постигшей уже Россию смуты, пугачевщины, в виду, наконец, другой готовящейся смуты, когда именем княжны Таракановой-самозванки хотели поднять на Россию Францию и Турцию, должна была объявить несчастной дочери Елизаветы Петровны, что удаление ее от света будет искупительной жертвой за Россию, которую могли ожидать новые смуты и потрясения, если именем дочери Елизаветы Петровны воспользуются враги существующего порядка, – и княжна должна была принять на себя эту великую жертву.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.