III. Графиня Екатерина Алексеевна Брюс, урожденная княжна Долгорукая (Вторая невеста Петра II-го)
III. Графиня Екатерина Алексеевна Брюс, урожденная княжна Долгорукая
(Вторая невеста Петра II-го)
Вторая невеста императора Петра II-го была так же несчастлива, как и первая, княжна Марья Александровна Меншикова, с судьбой которой мы познакомились в предыдущем очерке.
Да Долгоруким и вообще не посчастливилось родство с государями земли русской.
Так, из истории женщин древней Руси нам уже известно, что одна из Долгоруких была пятой – если историки не ошибаются – очень несчастной супругой царя Ивана Васильевича Грозного.
Грозный женился на Марье Долгорукой 11-го ноября 1573 года, а на второй день после брака, как нам известно, жизнь молодой царицы покончилась: царь, узнав, что его невеста до супружества не сохранила девства, приказал «затиснуть» ее в колымагу, повезти на бешеных конях и опрокинуть в воду.
Не менее злополучная доля, хотя и не кончившаяся так трагически, постигла и вторую невесту молодого императора Петра II-го, княжну Екатерину Алексеевну Долгорукую, сестру друга и любимца императора, юного вельможи Ивана Алексеевича Долгорукого.
В высшей степени любопытно следить за самым ходом драмы, в которой одним из первых, хотя против воли действовавших, лиц была княжна Долгорукая, погибшая потому, именно, что и она, подобно своей прабабушке Марье Долгорукой, была как бы насильно введена в ансамбль лиц, на действии которых построилась вся страшная историческая драма.
Мы можем следить за невольной игрой в этой драме княжны Долгорукой по рассказам особы, у которой на глазах и начался первый акт и кончился последний, когда княжна Долгорукая надолго скрылась от глаз зрителей.
Рассказы эти – это известные уже нам письма леди Рондо, жены английского резидента при русском дворе в царствование императрицы Анны Ивановны.
Письма эти пишутся в Англию, к другу той, которая пишет, и, таким образом, откровенно передают все ходячие новости дня, – этим-то они драгоценны для нас.
Так, в третьем письме своем, от 4-го ноября 1730 года, из Москвы, куда незадолго перед тем переехал двор, а за ним все посланники, министры и резиденты иностранных дворов, леди Рондо, между прочим, пишет, с кем она знакома, у кого бывает, что видит, и присовокупляет, что бывает и у супруги польского министра Лефорта, где каждый вечер собираются люди высшего общества, и, к крайнему ее огорчению, сходятся большей частью для игры в карты, и что в этой игре принимают участие и дамы.
«Несколько дней тому назад, – продолжает леди Рондо, – я встретила молодую даму, которая не играет; но происходит ли это от той же непонятливости, как и моя, или оттого, что ее сердце наполнено нежной страстью, – я не умею определить. Это – хорошенькая особа восемнадцати лет, обладающая кротостью, сердечной добротой, благоразумием и приветливостью. Она сестра фаворита князя Долгорукого. Брат немецкого посланника – предмет ее любви. Все уже улажено, и они ожидают только исполнения некоторых формальностей, необходимых в здешней стране, для того, чтобы, как я надеюсь, быть счастливыми. Она, кажется, очень рада быть в замужестве вне своего отечества, оказывает иностранцам много любезности, сильно любит своего жениха и взаимно им любима».
Здесь речь идет, именно, о второй невесте молодого императора, княжне Екатерине Долгорукой.
Она, действительно, по свидетельству всех современников, была редкая красавица, но, вопреки замечанию леди Рондо, «кротостью» не «обладала», а, напротив, была «чрезвычайно горда».
Она, как мы видим, в карты не играет, несмотря на всеобщее увлеченье этой игрой, что, в свою очередь, если не свидетельствует о недюжинности ума девушки, то, во всяком случае, говорит в пользу независимости ее характера.
«Брат немецкого посланника, предмет ее любви» – это шурин графа Братислава, австрийского посланника, молодой граф Милиссимо.
В следующем письме леди Рондо обстоятельства жизни хорошенькой княжны Долгорукой круто изменяются.
Вот что она пишет через сорок шесть дней после известного уже нам письма, тоже из Москвы, где продолжал оставаться двор:
«Перемена, происшедшая здесь после моего последнего письма, была изумительна, – пишет леди Рондо 20-го декабря 1730 года: – молодой монарх, как полагают, по внушению своего фаворита, объявил, что он решился жениться на хорошенькой княжне Долгорукой, о которой я вам говорила в моем последнем письме.
«Какая жестокая перемена для двух лиц, сердца которых всецело отдались друг другу!
«Но в этой стране нельзя отказываться.
«Два дня тому назад при дворе происходило торжественное объявление о предстоящем браке, и император с княжной, как здесь выражаются, были помолвлены.
«На другой день княжну отвезли в дом одного царедворца, находящийся вблизи дворца (это в головинский дворец), где она должна оставаться до дня свадьбы.
«Все лица высшего круга были приглашены, и, собравшись, сели на скамейке в большой зале: с одной стороны – государственные сановники и знатные русские, с другой – иностранные министры и знатные иностранцы. В глубине залы был поставлен балдахин и под ним два кресла, а перед креслами аналой, на котором лежало евангелие. Много духовенства стояло с каждой стороны аналоя.
«Когда все разместились, император вошел в залу и говорил со многими лицами; княжну с матерью и сестрой привезли в императорской карете из помещения, которое ей было отведено; впереди невесты ехал в карете брат ее, обер-камергер, а за ней следовало много императорских экипажей. Брат проводил княжну до дверей залы, где ее встретил царственный жених и отвел к одному из кресел, а в другое сел сам.
«Прекрасная жертва (ибо я смотрю на нее, как на таковую) была одета в платье из серебряной ткани, плотно обхватывавшее ее стан; волосы, расчесанные на четыре косы, убранные большим количеством алмазов, падали вниз; маленькая корона была надета на голове; длинный шлейф ее платья не был несен. Княжна имела вид скромный, но задумчивый, и лицо бледное.
«Посидев несколько минут, они встали и подошли к аналою; император, объявив, что берет княжну в супруги, обменялся с нею кольцами и надел на ее правую руку свой портрет, после чего жених и невеста поцеловали евангелие, а архиепископ новгородский (Феофан Прокопович) прочел краткую молитву; затем император поклонился княжне. Когда они снова сели, государь назначил кавалеров и дам ко двору своей невесты и изъявил желание, чтобы они тотчас же вступили в исполнение своих обязанностей.
«Тогда началось целование руки княжны; жених держал ее правую руку в своей, давая ее целовать каждому подходящему, так как все были обязаны исполнить это.
«Наконец, к великому удивлению всех, подошел несчастный покинутый юноша; до тех пор она сидела с глазами, устремленными вниз, но тут быстро поднялась, вырвала свою руку из рук императора и дала ее поцеловать своему возлюбленному, между тем как тысячи чувств изобразилась на ее лице.
«Петр покраснел, но толпа присутствовавших приблизилась, чтобы исполнить свою обязанность, а друзья молодого человека нашли случай удалить его из залы, посадить в сани и увезти поскорее из города.
«Поступок этот был дерзок, в высшей степени безрассуден и неожидан для нее.
«Юный государь открыл с княжной бал, который скоро кончился, как я полагаю, к ее великому удовольствию, потому что все ее спокойствие исчезло после легкомысленного поступка и в глазах были заметны только боязнь и рассеянность.
«По окончании бала она была снова отвезена в тот же дом, но уже в собственной карете императора, наверху которой находилась императорская корона. Княжна сидела в ней совершенно одна, сопровождаемая конвоем».
Современники говорят, что княжна Долгорукая решилась отдать свою руку императору Петру II-му только вследствие настоятельных требований родни.
Со своей стороны, и молодой император относился к ней холодно: у него также против влечений сердца вынудили согласие жениться на княжне Долгорукой ее же всесильные родные.
Рассказывают также, что граф Милиссимо, которого княжна страстно любила, на другой день после обручения императора и после того, что обнаружилось при целованье графом Милиссимо руки у царской невесты, – был отправлен за границу с поручением от своего посла и уже больше не возвращался в Россию.
Леди Рондо, между тем, продолжает:
«Но вы станете порицать меня за то, что я не набросала вам портрета императора. Он высокого роста и очень полон для своего возраста, так как ему только пятнадцать лет; он бел, но очень загорел на охоте; черты лица его хороши, но взгляд пасмурен, и, хотя он молод и красив, в нем нет ничего привлекательного или приятного. Платье его было светлого цвета, вышитое серебром.
«На молодую княжну теперь смотрят как на императрицу; я думаю, однако, что если бы можно было заглянуть в ее сердце, то оказалось бы, что величие не может облегчить ее страданий от безнадежной любви; в самом деле, только крайнее малодушие в состоянии променять любовь или дружбу на владычество».
Но вот сюжет драмы развивается далее – все ближе к развязке.
Леди Рондо следит за тем, что у нее совершается перед глазами, и вновь пишет в феврале 1731 года:
«Когда я вам писала последнее письмо, все (т. е. наш кружок) готовились к торжественной свадьбе, назначенной на 19-е января.
«6-го числа того же месяца здесь бывает большой праздник и происходит церемония, называемая водосвятием, установленная в воспоминание крещения, принятого нашим Спасителем от св. Иоанна.
«Обычай требует, чтобы государь находился во главе войск, которые в этом случае выстраиваются на льду. Бедная, хорошенькая невеста должна была показаться народу в этот день. Она ехала мимо моего дома, окруженная конвоем и такой пышной свитой, какую только можно себе представить. Она сидела совершенно одна в открытых санях, одетая так же, как в день своего обручения, и император, следуя обычаю страны, стоял позади ее саней.
«Никогда в жизни я не помню дня более холодного. Я боялась ехать на обед во дворец, куда все были приглашены и собрались, чтобы встретить молодого государя и будущую государыню при их возвращении.
«Они оставались четыре часа сряду на льду, посреди войск.
«Тотчас, как они вошли в залу, император стал жаловаться на головную боль. Сначала думали, что это – следствие холода, но так как он продолжал жаловаться, то послали за доктором, который посоветовал ему лечь в постель, найдя его очень нехорошим.
«Это обстоятельство расстроило все собрание.
«Княжна весь день имела задумчивый вид, который не изменился и при этом случае; она простилась со своими знакомыми так же, как и встретила их, т. е. с серьезной приветливостью, если я могу так выразиться.
«На другой день у императора появилась оспа, а 19-го, лень, назначенный для свадьбы, он умер около трех часов утра.
«В эту ночь, как я думаю, все находились на ногах, по крайней мере это было с нами, потому что, зная вечером всю опасность его положения, никто не мог предвидеть последствий его кончины и споров, которые должны были возникнуть в отношении вопроса о престолонаследии.
«На другой день, около девяти часов, вдовствующая герцогиня курляндская была объявлена императрицей».
Затем леди Рондо прямо переходить к княжне Долгорукой, которая разом потеряла и жениха и корону…
«Ваше доброе сердце, – говорит леди, – будет скорбеть о молодой особе, которая была разлучена с тем, кого она любила, и теперь лишена даже той ничтожной награды, какую ей, казалось, сулило величие!
«Меня уверяют, что она переносит свое несчастие героически и говорит, что оплакивает общую потерю, как член государства, но, как частное лицо, радуется этой смерти, избавившей ее от пытки, которую самый жестокий изверг и самая изобретательная кровожадность не могли бы придумать. Она совершенно равнодушна к своей будущей судьбе, и думает, что если преодолела свою привязанность, то может спокойно перенести все телесные страдания.
«Сановник, навещавший, ее, рассказал мне о своем разговоре с ней.
«Он нашел ее совершенно покинутую всеми, кроме одной только служанки и лакея, который служил ей с детства. Так как сановник был возмущен увиденной им обстановкой, то она ему сказала: «наша страна вам мало известна…» И к тому, что я уже вам рассказала, она прибавила, что ее молодость и невивность, а также и известная доброта той, которая наследовала престол, заставляют ее надеяться, что она не будет подвергнута никакому публичному оскорблению, а что бедность в частной жизни для нее ничего не значит, так как ее сердце занято единственным предметом, с которым ей будет приятна и уединенная жизнь. Предполагая, что под словом «единственный предмет» могут подразумевать ее первого жениха, она поспешно прибавила, что запретила своему сердцу думать о нем с того мгновенья, когда это стало преступным, но что она имела в виду свой семью, образ действий которой, как она думает, будут порицать, и что она не может преодолеть в себе естественной привязанности, хотя и была принесена в жертву обстоятельствам, которые теперь делаются причиной гибели ее семьи.
«Вы, – заключает леди Рондо, – суждение которой всегда так справедливо, не нуждаетесь в подобном зрелище, чтобы заставить вас размышлять о ничтожестве всех мирских превратностей, напоминающих нам каждый час нашей жизни, что радости непрочны и мимолетны, и что среди всех огорчений нас должна успокаивать мысль, что все на этом свете непродолжительно».
Наконец, в следующем письме леди Рондо, как бы мимоходом и неохотно, касается заключительного акта драмы, более или менее известной каждому русскому читателю.
Вот ее слова, которые, несмотря на их краткость, не теряют своей драгоценности, как свидетельство современника:
«Говорят, что двор предполагает отправиться в Петербург. Если эта поездка состоится, то мои дела принудят меня также ехать туда.
«Вы очень любопытны, но, чтобы удовлетворить вас, я могу сказать лишь очень немногое, потому что с тех пор, как нахожусь в моем настоящем положении, я не посещаю никаких общественных мест.
«Все семейство Долгоруких, в том числе и бедная царская невеста, сосланы в то самое место, где находятся дети князя Меншикова. Таким образом, обе женщины, которые одна после другой были помолвлены за молодого царя, могут встретиться в изгнании.
«Это событие, мне кажется, может послужить хорошим сюжетом для трагедии. Говорят, что дети Меншикова возвращаются и будут доставлены той же стражей, которая препроводит в ссылку Долгоруких. Если эта новость справедлива, то поступок будет великодушен, потому что их отец был неумолимым врагом настоящей царицы, с которой он обращался, и на словах и на деле, очень оскорбительно.
«Вас, может быть, удивляет ссылка женщин и детей; но здесь, когда глава семейства впадает в немилость, то все его семейство подвергается преследованию, а имение отбирается. Если в обществе не встречают более тех, кого привыкли там видеть, то никто о них не осведомляется и только иногда говорят, что они разорились. Если же они впали в немилость, то о них не говорят вовсе. Когда же, по счастью, им возвращают благосклонность, то их ласкают по-прежнему, не упоминая о прошлом».
Но об этом последнем акте драмы нам известно более, чем было тогда известно леди Рондо.
Долгорукие, а в том числе и в первой мере фаворит покойного императора, Иван Алексеевич Долгорукий, обвиняемые в небрежении здоровья молодого государя, как наиболее приближенные к нему лица, были сосланы в свои отдаленные касимовские деревни.
В ссылку пошла и вторая царская невеста Екатерина Алексеевна Долгорукая; мало того, в ссылку же шла и шестнадцатилетняя жена брата Екатерины Алексеевны, бывшего фаворита Ивана Алексеевича – Наталья Борисовна Долгорукая, урожденная графиня Шереметева, о благородном характере которой и геройской решимости разделять участь свою с участью опального жениха, а потом мужа, будет сказано в особом очерке.
Из касимовских деревень всех Долгоруких ссылают в Сибирь, в Березов, за то, что они «презрели» указ, в котором повелевалось, что жить им безвыездно не в касимовских, а в пензенских имениях.
Долгорукие оправдывались, что им такого указа объявлено не было…
Едут они через Тобольск и сдаются там под надзор гарнизонному офицеру, который, являясь часто к своим высоким арестантам, по привычке, в туфлях на босу ногу, говорит каждому из них «ты», как он привык говорить каждому каторжнику и варнаку.
Любопытные подробности этого путешествия опальных вельмож из касимовских деревень до Березова описаны одной из ссыльных, из их же семьи, княгиней Натальей Борисовной Долгорукой, а потому мы и скажем еще об этом предмете в биографии этой последней женщины.
Не красна была жизнь Долгоруких в Березове; но впереди ожидали их еще более тяжкие испытания, невольной причиной которых была, если можно так выразиться, та же вдовствующая невеста покойного императора Петра II-го, злополучная княжна Екатерина Алексеевна.
Выше мы сказали, что тот, кого она любила, граф Милиссимо, был выслан из России на другой день после обручения ее с императором и после церемонии целования руки царской невесты, когда перед всем двором обнаружилась тайна ее привязанности к шурину графа Братислава.
Хотя, по свидетельству леди Рондо, княжна Екатерина Алексеевна и проговорилась бывшему у нее сановнику, навестившему ее после смерти жениха-императора, что «сердце ее занято единственным предметом, с которым ей будет приятна и уединенная жизнь», то есть дорогим ей графом Милиссимо, однако, время и суровый. Березов вытеснили, кажется, из ее сердца этот «единственный предмет», а тоска и уединение неволи заставляли молодое сердце искать привязанности.
Жить хотелось и любить хотелось; возврата к прошлому уже не предвиделось; тот, кого она любила, был, по русскому выражению, за тридевять земель, а молодость брала свое.
Но кого любить в Березове?
Гарнизонного офицера, который, может быть, ходит в туфлях на босу ногу? Ведь больше никого не было в Березове.
И бывшая царская невеста, у которой император во время крещенского парада стоял на запятках, действительно полюбила гарнизонного офицера.
Это был офицер Овцын, который, надо полагать, не был похож на тобольского гарнизонного офицера, в самом деле ходившего в туфлях на босу ногу.
Интимная дружба с Овцыным принесла новое горе девушке и кончилась трагической гибелью для мужских членов ее семейства.
Поощренный привязанностью княжны к Овцыну, тобольский подьячий Тишин, часто наезжавший в Березов по делам службы, решился искать благосклонности бывшей царской невесты, но был ей отвергнут и оскорблен Овцыным.
Желая отмстить девушке и ее возлюбленному, отвергнутый подьячий сочинил гнусный донос на Долгоруких, которые и были вновь арестованы в Березове и вывезены в Россию.
Схвачена была и бывшая царская невеста княжна Екатерина Алексеевна.
Над обвиняемыми Бирон нарядил следствие и суд, который и кончился страшной казнью четырех Долгоруких в Новгороде, в 1739 году.
Старший брат княжны Екатерины, бывший любимец императора Петра II-го, князь Иван Алексеевич, был четвертован, и под топором палача читал молитву «благодарю тя, Господи, яко сподобил мя еси познать тебя, Владыко», пока язык его не замер на этом славословии вместе с отрубленной головой.
Сама княжна была сослана на Белоозеро, в Воскресенский горицкий девичий монастырь, тихвинского уезда.
Монастырь этот стоял в суровой пустыне, не краше пустынь, окружавших Березов.
Это было давнишнее, историческое место ссылки царственных женщин древней Руси: в этом монастыре томилась когда-то Евфросинья, княгиня старицкая, мать последнего удельного князя Владимира Андреевича старицкого, сосланная туда Еленой Глинской; туда же сослана была и пострижена там жена царевича Ивана, сына Грозного, Прасковья Михайловна Соловая; там же сидела в ссылке и Ксения Годунова.
Княжну Екатерину Долгорукую подвергли в этом монастыре суровому заключению.
В монастыре этом, у входа в так называемый «черный двор», где были хлева, конюшня и коровник, стоял небольшой деревянный домик с маленькими отверстиями вместо окон; наружная дверь, окованная железом, день и ночь была заперта внутренним да еще висячим наружным замком.
Эта-то хижинка и должна была сделаться тюрьмой-кельею для бывшей царской невесты.
Когда привезли туда Долгорукую, то настоятельница монастыря так боялась присутствия в ее владениях этой высокой колодницы, что долго не хотела впускать в монастырь никого из сторонних лиц, и не решалась даже богомольцев пускать в монастырскую церковь, из опасения, что ее могут обвинить в небрежном смотрении за арестанткой, и из страха, чтобы кто-либо не увидал заключенную княжну.
Но и в этой убогой и суровой тюрьме-келье за двумя замками княжна Долгорукая не забывала, кто она, не забывала, что была она когда-то и царской невестой.
Однажды монахиня-приставница, по обычаю монастырскому, замахнулась на нее за что-то огромными своими четками из деревянных бус, служившими старым монахиням вместо плеток на поучение младшим сестрам и послушницам.
– Уважь свет и во тьме! – гордо сказала Долгорукая: – я княжна, а ты холопка!
Старица так смутилась одного грозного вида молодой колодницы, что бежала, забыв даже и тюрьму ее запереть.
Вообще, бывшая невеста Петра II-го не забыла своего царственного величия, а только ожесточилась, и к врожденной княжеской гордости прибавила еще царственную неприступность.
Когда из Петербурга приехал генерал от тайной канцелярии и навестил ссыльную княжну, она не только не смутилась в присутствии важного гостя, но даже «грубость» ему оказала – не встала, когда тот вошел в ее келью, и отвернулась от него.
Генерал, пригрозив ей батогами, уехал из монастыря, приказав еще строже смотреть за важной колодницей.
Напуганная мать-игуменья приказала заколотить остальное окошечко в тюремной келье княжны, и к келье этой не велела даже никого близко подпускать. Однажды две монастырские девочки осмелились заглянуть в скважину внутреннего замка запретной двери – и за это подвергнуты были наказанью розгами.
Три года провела княжна под таким суровым монастырским началом.
Но вот на престол вступает императрица Елизавета Петровна – и темная келья бывшей царской невесты отворилась.
Из Петербурга прискакал курьер с известием об освобождении заключенной. Княжна пожалована во фрейлины. За ней присланы экипажи, прислуга. Княжна любезно прощается с монастырем, обещает не забывать его своими милостями.
И действительно не забыла. В 1744 году она прислала в монастырь «Пролог» с надписью по листам:
«Лето 1744-е, марта в 10-й день, сию книгу Пролог, содержащую жития святых угодник, дала в дар в обитель Воскресения Христова, горицкий девичий монастырь, на Белоозере, в память своего пребывания, княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая».
Возвратившись из ссылки, княжна встретила в Петербурге всех своих родных, уцелевших от новгородских казней.
Императрица, помня, что княжна лишилась двух женихов – и графа Милиссимо, и императора Петра II-го, употребила все свое старание, чтобы выдать ее замуж за достойного человека, и в 1745 году нашла такого в генерал-лейтенанте графе Александре Романовиче Брюсе, родном племяннике сподвижника Петра Великого, фельдмаршала, знаменитого «колдуна на Сухаревой башне», астронома, алхимика, астролога, сочинителя Брюсова планетника («Брюсов календарь») и т. д.
Уже помолвленной невестой княжна ездила в Новгород проститься с погребенными там телами казненных брата и дядей, покоившихся в Рождественском монастыре, что на полях, «на убогих домах».
Простившись перед свадьбой, по русскому обычаю, с могилами своих родных, она заложила там церковь в память казненных.
Но через несколько месяцев после свадьбы простудная горячка свела ее в могилу.
Царской величие и гордость не покидали ее до самой смерти. Умирая, бывшая «государыня-невеста» при себе велела сжечь все свои платья, чтобы и после ее смерти никто не смел носить той одежды, которую она носила.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.