Просвещение, литература и наука в эпоху Никейской империи
Просвещение, литература и наука в эпоху Никейской империи
После разгрома империи в 1204 году и распадения ее на целый ряд самостоятельных латинских и греческих владений Никейское государство сделалось центром не только грядущего политического объединения эллинов, но и очагом деятельной культурной жизни. В XIII веке, по свидетельству Георгия Кипрского (во второй половине XIII века), про Никею говорили, что она «по обилию ученых людей представлялась новыми Афинами», что она была «дивным и многожеланным источником учености»[564]. Может быть, нелишне для аналогии вспомнить, что в середине века на Западе «новыми Афинами», «городом науки» назывался Париж. Правда, по прибытии в Никею Георгий Кипрский разочаровался в этом отношении в Никее. В одном из сочинений Феодора Ласкаря мы читаем о том, что Коринф славится музыкой, Фессалия – искусством ткачества, Филадельфия – сапожным мастерством, а Никея – философией[565]. Все представители династии Ласкарей, если не считать последнего, несовершеннолетнего Иоанна IV, проявили себя истинными ценителями просвещения, прекрасно понимавшими, что духовная культура является одним из оснований крепкого государства. Уже первый государь Никеи, Феодор I, несмотря на большие затруднения во внешних и внутренних отношениях империи, интересовался вопросами просвещения. Он приглашал к своему двору различных ученых, особенно из греческих областей, занятых или угрожаемых франками; такое приглашение было получено и известным уже нам афинским митрополитом Михаилом Акоминатом, бежавшим перед латинским завоеванием, как известно, на остров Кеос; он не смог воспользоваться этим приглашением из-за преклонного возраста и слабого состояния здоровья. В Никею же удалился после взятия Константинополя брат Михаила, историк Никита Акоминат, который, воспользовавшись досугом и спокойствием при дворе Феодора Ласкаря, сделал окончательную обработку своего исторического произведения и написал богословский трактат «Сокровища православия». Преемник Феодора, знаменитый Иоанн III Дука Ватац, при всей кипучей и непрерывной военной и международной деятельности находил время и для удовлетворения просветительных нужд государства. Он основывал в городах библиотеки из книг по искусству и другим наукам и, интересуясь школьным делом, сам определял иногда в школу молодых людей для улучшения образования в стране. К его времени относится ученая, писательская и преподавательская деятельность наиболее крупного представителя культурного движения XIII века Никифора Влеммида, учениками которого были просвещенный писатель на троне, преемник Ватаца, Феодор II Ласкарь и известный историк и государственный деятель Георгий Акрополит. Подобно своему отцу, Феодор очень интересовался библиотеками. Он собирал книги и раздавал их по разным библиотекам. Он даже позволял читателям уносить для чтения книги домой[566].
Как и в эпоху Комнинов, образованные люди XIII века писали, за немногими исключениями, на искусственном, школьном греческом языке, далеком от языка разговорного, который в качестве литературного языка не признавался. Греческие классические писатели и отцы церкви были теми образцами, под ярмом которых жили и мыслили средневековые образованные греки вообще и греки XIII века в частности.
Самой выдающейся фигурой в культурной жизни Никейской империи является, безусловно, Никифор Влеммид. Кроме многочисленных сочинений разнообразного содержания он оставил две интересные, изданные в 1896 году немецким ученым Гейзенбергом автобиографии, знакомящие нас не только с жизнью самого автора, но и с обстоятельствами и людьми его эпохи.
Влеммид родился в Константинополе в самом конце XII века. После завоевания города латинянами малолетний Влеммид переселился с родителями в Малую Азию, во владения Феодора I Ласкаря, где и начал свое образование с элементарной школы. Постепенно, переезжая из города в город, Влеммид познакомился у разных учителей с пиитикой, риторикой, логикой, философией, естественными науками, медициной, арифметикой, геометрией, физикой, астрономией. Затем, поселившись в одном из монастырей, он впервые обратился к ревностному изучению Святого Писания и святоотеческих творений. При императоре Ватаце полюбивший Влеммида патриарх Герман приблизил его к себе и привлек к широкой церковно-общественной деятельности. Но Влеммид, чувствуя стремление к уединенной жизни, несмотря на убеждения патриарха, покинул двор последнего и поселился в славившемся своей строгой иноческой жизнью монастыре на горе Латре, около города Милета, где он предался подвигам духовной жизни и возложил на себя одежду инока. По возвращении из монастыря во время переговоров Ватаца и патриарха с папскими нунциями об унии Влеммид являлся строгим защитником православного учения; наконец, приняв монашество, он поселился в монастыре, где занялся своими научными работами и, основав школу, выступил в роли преподавателя философских наук. Здесь, среди других юношей, порученных Влеммиду императором, находился в качестве его ученика будущий историк и общественный деятель Георгий Акрополит. Интересно узнать, что Ватац, радея об успехах в своем государстве науки и искусства, отправил Влеммида в ученое путешествие по Фракии, Македонии, Фессалии, на Афон и в другие места, с тем чтобы покупать священные и другие книги, а в случае невозможности этого прочитывать их и делать из них выдержки и заметки. Это поручение, успешно выполненное Влеммидом, обогатило его новыми знаниями, которые приводили в изумление его современников. Император поручил ему воспитание своего сына и наследника престола Феодора Ласкаря, который стал просвещенным и умудренным знанием правителем и писателем. Построив свой собственный монастырь и поселившись в нем, Влеммид принимал участие в спорах о вере, упорно отклонял предложение патриаршества, большую часть времени посвящал литературным занятиям и, пережив восстановление Византийской империи Михаилом Палеологом, тихо скончался в своей обители около 1272 года. Современники Влеммида единодушно воздают почившему дань глубокого уважения[567].
От Влеммида до нас дошли многочисленные и разнообразные сочинения. Две изданные в 1896 году автобиографии Влеммида дают много ценного материала как для биографии и характеристики личности автора, так и, особенно вторая автобиография, для изображения церковно-исторических событий, политических и социальных условий его эпохи, являясь таким образом одним из самых важных источников для истории Византии XIII века. Кроме этого, перу Влеммида принадлежит очень много богословских сочинений в области догматики, полемики, аскетики, экзегетики (толкования), литургики, церковной поэзии, проповедей, житий. Его «переложение некоторых псалмов», предназначенное для богослужебных целей, сделалось со временем неотъемлемой составной частью всенощного бдения в греческой церкви, чтобы позднее появиться в церквах южнославянских, а затем в русской церкви. Немалый интерес представляют и светские сочинения Влеммида. Политический трактат «Царская статуя» (BamAiKoq avSpiaq), посвященный его воспитаннику, императору Феодору II Ласкарю, имеет целью создать идеал государя, который мог бы служить образцом всяческих достоинств и добродетелей; вследствие чего и государь является образцом и примером всякого блага и светит ярче, чем воспеваемый (греческий скульптор) Поликлет; такому образцу император в своей жизни должен был следовать. По представлению Влеммида, правитель был «высшим должностным лицом, поставленным Богом, для того чтобы заботиться о подчиненном ему народе и вести его к высшему благу». Царь, являясь «основанием народа», обязан иметь в виду благосостояние подданных, не поддаваться чувству гнева, избегать льстецов, иметь попечение об армии и флоте; во время мира надо готовить войну, так как сильное оружие есть наилучшая защита; нужны забота о внутреннем благоустройстве государства, религиозность и правый суд. «Пусть же царь, – пишет
Влеммид в конце трактата, – благосклонно примет это мое слово, а от более разумных людей пусть выслушивает лучшие советы, которые затем слагает и тщательно хранит в глубине своей души»[568]. Исходным пунктом всех рассуждений автора об идеальном правителе является положение: «Царю надлежит прежде всего владеть самим собою, а потом управлять и всем народом»[569]. До сих пор точно не установлено, произведениями каких писателей он пользовался при составлении своего трактата.
Мнения ученых по поводу значимости этого трактата различаются между собой. Особенную ценность и значение этому сочинению Влеммида, по словам русского исследователя его жизни и сочинений В.И. Барвинка, «придает, главным образом, то обстоятельство, что оно как нельзя более отвечало нуждам и потребностям греческого народа того времени»[570], который, лишившись Константинополя, нашел приют в Никее и мечтал при помощи опытного, сильного, энергичного и просвещенного монарха вернуть себе отечество, изгнав иноземцев с берегов Босфора. Идеал подобного монарха и был нарисован Влеммидом.
Но в противоположность последнему исследованию другой ученый, Ф.И. Успенский, пишет о том же сочинении: «У Влеммида нет никакой идеи современных потребностей; он живет в сказочном мире, за тридевять земель, в тридевятом царстве; у него нет чутья современной жизни и выдвигаемых временем потребностей. Отвлеченный царь Влеммида должен быть мудрым, чуждым человеческих страстей и увлечений. Он ставит его в обстановку, совершенно чуждую жизни и обыкновенных житейских отношений, и потому его советы и указания не могут соответствовать реальной потребности… Несчастие средневекового грека было в том, что его давили классические реминисценции; творчества у него не было, и действительная жизнь заслонена была книжным материалом. Таким представляется нам Влеммид в своем политическом трактате»[571].
Конечно, классические традиции и религиозные чувства сильно повлияли на творчество Влеммида. Однако в течение своей жизни он многократно был тесно связан с интересами империи и императора, и, вероятно, он не всегда был «человеком, живущим в другом мире и далеким от интересов грешной земли»[572]. Под риторическим налетом его трактата можно различить некоторые реалистические черты, напоминающие личность Феодора II. Весьма вероятно, что, когда Влеммид писал свою «Царскую статую», истинный образ Феодора II действительно был перед его глазами. Однако реалистические черты личности его повелителя оказались затемнены риторикой и классической эрудицией Влеммида.
Из философских сочинений Влеммида, основанных главным образом на Аристотеле, наиболее известны «Сокращенная физика» и особенно «Сокращенная логика». Последняя после смерти автора распространилась по всей империи и мало-помалу сделалась основой обучения и любимейшим философским учебником не только на Востоке, но и в Западной Европе. Издатель автобиографий Влеммида (Гейзенберг) пишет, что эти два сочинения «поистине доставили автору бессмертное имя»[573].
Логика и физика Влеммида важны как с точки зрения уяснения философских движений в Византии XIII века, так и с точки зрения уяснения вопроса о влиянии Византии на развитие западноевропейской мысли. До нас дошла важная в историко-культурном отношении переписка Влеммида, почти исключительно с Феодором II Ласкарем. Два небольших географических сочинения «История земли» и «Всеобщая география», а также несколько стихотворений светского характера[574] дополняют богатое и разнообразное литературное наследство, оставленное Влеммидом потомству.
Среди учеников Влеммида особенно выделялись двое: Георгий Акрополит и император Феодор II Ласкарь. Родившийся в Константинополе Георгий Акрополит еще юношей, во время правления Иоанна Ватаца, отправился в Никею, где получил образование вместе с Феодором Ласкарем у Никифора Влеммида, а позднее сделался также и учителем Феодора. Дойдя до высших чиновных степеней и потерпев неудачу на военном поприще, он уже при Михаиле Палеологе, возвратившемся в Константинополь, посвятил себя дипломатии и по поручению императора руководил переговорами на Лионском соборе, где и добился заключения унии с западной церковью, против которой он сам раньше боролся. Умер Акрополит в начале восьмидесятых годов XIII века.
Главным литературным произведением Акрополита является очень важная как источник «История», излагающая события со времени взятия Константинополя крестоносцами до восстановления Византийской империи (с 1203 по 1261 год); таким образом, это сочинение может быть названо специальной историей Никиты Акомината. Как современник описываемых явлений и по своему официальному положению участник последних, Акрополит дал детальное и правдивое, написанное довольно ясным языком изложение событий своей эпохи. Из небольших сочинений Акрополита, большей частью риторических и богословских, можно отметить прекрасную, прочувствованную надгробную речь императору Иоанну Ватацу.
Вторым наиболее известным учеником Никифора Влеммида был никейский император Феодор II Ласкарь. Георгий Акрополит был официальным учителем Феодора, однако Влеммид имел очень сильное влияние на будущего императора, который в своих письмах называл его своим учителем и испытывал к нему глубокое уважение[575]. Влеммид и Георгий Акрополит сумели вдохнуть в юную душу их ученика еще в правление его отца Иоанна Ватаца настоящую любовь к наукам. Изданная в конце прошлого столетия, в 1898 году, итальянским ученым Феста (Festa) переписка Феодора сообщила новый интересный материал для лучшего уяснения этой любопытной личности. Изучив греческих писателей, как церковных, так и светских, и ряд различных наук, Феодор, основываясь преимущественно на Аристотеле, уделил главное внимание философии. Будучи воспитан на идеях эллинизма и классической литературы, он в одном из своих писем сообщал о глубоком впечатлении от созерцания античных памятников Пергама[576]. Это письмо в том, что касается и стиля и содержания, могло быть написано итальянским гуманистом.
Сочувствуя просвещению, он, подобно отцу, интересовался школьным делом. В одном из своих писем по поводу учеников, окончивших школу и присланных к императору для экзамена, Феодор писал: «Ничто другое не радует так душу садовника, как видеть свой луг в полном цвету; если же он по красивому и цветущему саду судит о цветении растений, то на основании этого же он может предположить, что в свое время он будет наслаждаться плодами приятности и красоты. Хотя я был страшно охвачен великим недосугом из-за предводительских обязанностей, в то время как ум мой отвлекался в разные стороны восстаниями, битвами, противодействиями, сопротивлениями, хитростями, переменами, угрозами, тем не менее мы никогда не удаляли нашей главной мысли от красоты луга умственного»[577].
Вокруг Феодора II собрался круг образованных в литературе и науке людей, которые были заинтересованы в науках, искусстве, музыке, поэзии и тому подобном. Феодор открыл немало школ, и в одном из своих писем он обсуждает проблемы организации школьного дела, программы и задачи обучения[578].
Феодор Ласкарь написал несколько рассуждений на философские и религиозные темы, похвальные слова и оставил вышеупомянутый большой сборник писем (больше двухсот), адресованных различным выдающимся деятелям эпохи, особенно же его учителям, Никифору Влеммиду и Георгию Акрополиту. В сочинениях Феодора можно отметить его обширные познания также в науках естественных и математических. Более внимательное и детальное изучение литературного наследства Феодора Ласкаря, изданного и неизданного[579], должно дать в высшей степени интересные результаты для оценки личности автора, этого, по словам Крумбахера, «рода восточной параллели его великому современнику Фридриху II»[580], и для более глубокого понимания культурных интересов христианского Востока в XIII веке.
Ко второй половине XII века и к первому периоду Никейской и Латинской империй принадлежит деятельность двух просвещенных братьев, Иоанна и Николая Месаритов, существование которых было открыто наукой лишь в начале XX столетия благодаря А. Гейзенбергу, вот почему в знаменитой «Истории византийской литературы» Крумбахера этих имен еще нет. На основании надгробной речи Николая Месарита по случаю смерти старшего брата, мы знаем, что Иоанн, получив заботливое воспитание, пробыв некоторое время на чиновничьей службе при двух последних Комнинах и сделавшись профессором по предмету толкования Псалтири при Ангелах, написал комментарий к псалмам, чистовой экземпляр которого был уничтожен при взятии Константинополя латинянами в 1204 году, так что, по-видимому, из этого комментария до нас ничего не дошло. Приняв деятельное участие в спорах с представителями папы в Константинополе в первые годы существования Латинской империи и твердо стоя на православной точке зрения, Иоанн умер в 1207 году[581].
Младший брат его Николай, будучи также придворным чиновником при Ангелах и придерживаясь одинаковой с братом точки зрения в отношении папских притязаний, направился после смерти брата в Никею, где занял видное положение у патриарха и впоследствии сделался епископом Эфеса. Позднее, как было уже упомянуто выше, он принимал главное участие в переговорах о церковном сближении Никеи с Римом, о чем он оставил обстоятельный рассказ. Некоторые, хотя далеко не все, произведения Николая изданы.
Особенно интересно описание Николая Месарита константинопольской церкви Святых Апостолов с ее мозаиками, почти не уступавшей по роскоши и красоте Святой Софии, усыпальницы византийских басилевсов, прообраза соборов Святого Марка в Венеции[582], Святого Иоанна в Эфесе и St. Front в Периге (Perigueux) во Франции. Как известно, церковь Святых Апостолов была разрушена турками после взятия ими Константинополя, и на ее месте построена мечеть Мехмеда II Завоевателя. Ввиду исчезновения столь важного памятника описание Николая, основанное на личном внимательном наблюдении, получает совершенно особое значение. По словам А. Гейзенберга, впервые познакомившего историю с Николаем Месаритом, произведения последнего могут в некотором отношении пролить новый свет на начало существования Никейского государства и занять почетное место в литературе того времени. «Кто будет иметь мужество издать сочинения Месарита, тот окажет большую услугу; задача эта нелегка, но в высшей степени важна и достойна благодарности»[583].
Конечно, в лице братьев Месаритов нельзя видеть выдающихся талантов; но они принадлежат к тем образованным и любящим книгу людям, которые частью в тиши монастырей, частью при никейском дворе делали в XIII веке культурную работу и подготовляли духовное и политическое возрождение государства, приведшее к восстановлению Византийской империи в 1261 году.
Византийская хроника данного периода имеет лишь одного представителя в лице некого Иоиля, написавшего, вероятно в XIII веке, краткую, не имеющую ни исторической, ни литературной ценности всемирную хронику от Адама до взятия Константинополя латинянами в 1204 году.
Все вышеуказанные сочинения были написаны на том условно-классическом, литературном, искусственном языке, который порывал всякую связь с народной разговорной речью. Но в литературе того же XIII века можно указать примеры, где писатели прибегают к разговорному языку и народным стихотворным размерам и дают нам интересные образцы новых веяний в литературе.
Написанный народными (политическими) стихами по случаю бракосочетания Иоанна Ватаца с дочерью Фридриха II эпиталамий (свадебная поэма) Николая Ириника[584] был создан в стиле, типичном для дворцовых церемоний и тесно связанном со стилем эпиталамий Феодора Продрома. Поэма Николая Ириника дает новую информацию о блистательных церемониях византийского двора, и в этом заключается ее историческое и культурное значение[585]. Мнение К. Крумбахера о том, что эта поэма напоминает свадебные песни современной греческой поэзии и что автор черпал свое вдохновение непосредственно из народной поэзии своего времени, поддержать невозможно[586].
К эпохе же Крестовых походов, особенно после Четвертого похода, когда на территории Восточной империи образовался ряд латинских феодальных владений, можно отнести некоторые стихотворные, написанные разговорным языком произведения, представляющие собою род романов, где в фантастической обстановке описываются главным образом чувство любви и рыцарские приключения. Одно произведение из области византийской эпической (былинной) поэзии до Крестовых походов, а именно поэма о Дигенисе Акрите, пользуется особенной известностью.
Эпоха Крестовых походов создала в Византии более сложную литературную обстановку. Франки-завоеватели, принеся с собой на Восток вполне сложившиеся учреждения западного феодализма и рыцарства, должны были, конечно, познакомить своих новых подданных и со своей западной рыцарской литературой XII века, с провансальскими romans daventures и другими произведениями, которые нашли распространение при латинских дворах в греческих странах. Средневековый французский роман, доказавший свой космополитический характер тем, что он был принят в Германии, Италии и Англии, мог, конечно, привиться и в Греции, где внешние условия, создавшиеся в начале XIII века, были особенно, казалось, для этого благоприятны. Поэтому в науке был поднят вопрос о том, является ли византийский стихотворный роман того времени лишь простым подражанием западным образцам, или в этих византийских romans daventures можно видеть оригинальные произведения, создавшиеся из византийских условий жизни, аналогичных западным и находящихся, может быть, лишь под некоторым влиянием иностранной, в данном случае западной, литературы. Дж. Б. Бьюри писал, что, может быть, «знакомство греков с западными романами побудило их создавать произведения, пропитанные западными идеями, точно так же, как оды Горация или «Эклоги» и «Энеида» Вергилия находились под влиянием своих греческих образцов»[587]. То или другое мнение ученых в данном вопросе основывается на изучении самих литературных памятников, часто анонимных и не поддающихся точным хронологическим определениям со стороны их языка, размера и литературно-исторического материала.
Анонимный стихотворный роман «Бельтандр и Хрисанца», первоначальная редакция которого относится, вероятно, к XIII веку, может служить примером византийского приключенческого романа. Дошедший же до нас текст носит следы позднейшей переработки и, может быть, принадлежит XV веку[588].
Содержание романа таково. Некий император Родофил имел двух сыновей, Филарма и Бельтандра. Младший сын, отличавшийся красотой и храбростью, Бельтандр, не вынеся преследований со стороны отца, покидает свою страну в поисках счастья на чужбине. Пройдя по пограничной с Турцией области и вступив в Армению (т. е. в Малую Армению – Киликию), он достигает Тарса. В его окрестностях он встретил небольшую речку, в воде которой блистала звезда, приведшая Бельтандра в великолепный, полный разнообразных чудес замок, названный в романе замком Любви (????????????). Там он узнает из надписей на двух статуях о предопределенной любви между ним и Хрисанцей, «дочерью великого короля великой Антиохии»[589]. Решив осмотреть все «горькие и сладкие красоты замка Любви»[590], Бельтандр по приглашению властителя замка, «царя любви, имевшего на голове царский венец, державшего в руке большой скипетр и золотую стрелу»[591], предстал перед его троном. Ознакомившись с жизнью Бельтандра, царь приказывает ему из сорока девиц избрать наикрасивейшую и вручить избраннице ветвь, «сплетенную из железа, золота и топаза»[592]. Описывается интересная сцена соревнования красоты, напоминающая суд Париса и повторяющая известный византийский обычай избрания наиболее достойной невесты для басилевса. Когда Бельтандр вручил ветвь наиболее красивой, по его мнению, девушке, то вдруг все, что его окружало, сам царь любви и сорок дев, исчезло «как сон»[593]. Покинув замок, Бельтандр через пять дней достигает окрестностей Антиохии, где встречается с королевской соколиной охотой. Антиохийский властитель берет его к себе на службу и приближает ко двору. В дочери последнего Хрисанце он неожиданно узнает ту девушку, которой в замке Любви он вручил ветвь. Молодые люди воспламеняются любовью друг к другу, и, несмотря на все строгости, окружавшие жизнь женщин на Востоке, между ними в дворцовом саду ночью происходит свидание, закончившееся для Бельтандр а весьма печально: под утро стража заметила его, схватила и заключила в темницу. Но Хрисанца уговорила свою верную служанку сказать, что Бельтандр приходил в сад для нее. Отец Хрисанцы, узнав об этом, помиловал Бельтандр а, и с тайного согласия Хрисанцы был устроен фиктивный брак между ним и служанкой; тайные свидания между Бельтандр ом и Хрисанцей продолжались. Через десять месяцев влюбленная чета, служанка и несколько верных слуг бегут из Антиохии; при поспешной переправе через реку погибают служанка и слуги. С трудом спасшиеся влюбленные достигают берега моря, где находят греческий корабль, посланный отцом Бельтандр а Родофилом на поиски бежавшего сына; старшего любимого сына уже не было в живых. Узнав в чужестранце сына своего императора, корабельщики тотчас же принимают Бельтандра с Хрисанцей на корабль, быстро довозят до столицы, где их с великой радостью встречает уже отчаявшийся увидеть сына Родофил. Роман заканчивается описанием торжественной свадьбы Бельтандра и Хрисанцы, причем епископ совершает обряд венчания и возлагает императорский венец на голову Бельтандра.
На примере суждения ученых об этом анонимном романе можно выяснить себе их отношение вообще к византийскому роману эпохи Крестовых походов. Одни ученые полагали, что до сих пор еще неизвестной или утерянной основой для романа «Бельтандр и Хрисанца» служит французский рыцарский роман; в замке Любви, греческом Эротокастроне, видели Chateau clamour провансальской поэзии; в собственных именах Родофила и Бельтандра узнали народные грецизированные имена Родольфа и Бертрана (Bertrand)[594]; было даже мнение, что весь роман о Бельтандре и Хрисанце является лишь греческим переложением французского рассказа об известном французском рыцаре XIV века Бертране Дюгеклене, величайшем полководце Столетней войны[595]. К. Крумбахер, склоняясь вообще относить к западноевропейским источникам все, что встречается в среднегреческой народной поэзии о замке Любви, Эросе и т. д., пишет по поводу этого романа, что последний, наверное, был написан греком, но в области, которая уже давно была знакома с франкской культурой; главный же вопрос о том, было ли зерно рассказа франкского или грековосточного происхождения, останется нерешенным до тех пор, пока не будет найден настоящий прообраз этого романа. Наконец, англичанин Дж. Бьюри говорит, что роман о Бельтандре и Хрисанце является греческим с начала до конца по своему построению, описаниям и идеям; в нем нет ничего, что нужно было бы отнести на счет западного влияния. Литературное развитие шло параллельно во франкских и греческих странах. Подобно тому как французские романы XII века имели позади себя немало эпической поэзии, так и греческие романы XIII и XIV веков имели за собой эпическую основу. В обоих случаях разработка романтических мотивов была навеяна влияниями, идущими прямо или косвенно из эллинистического мира: во Франции через посредство латинской литературы, преимущественно через Овидия; в Греции через посредство литературной традиции, которая там не умирала. Греки обладали, при своей собственной технике, всеми идеями, материалом и окружением для рыцарских романов в то время, когда западные рыцари обосновались на Востоке. Поэтому-то французская литература XII века и не могла оказывать столь сильного влияния на Византию, как она оказывала, например, на Германию.
Романтическая литература Запада не явилась в виде нового откровения для народа, который сам имел в своей собственной литературе мотивы, идеалы и элемент фантазии, во многих отношениях одинаковые с западными. Конечно, некоторого влияния французской литературы в эпоху Крестовых походов при столкновении и смешении двух культур на христианском Востоке отрицать нельзя. Но в своих главных чертах французский и византийский романы имеют одну общую эллинистическую основу, причем развитие их шло параллельно, независимо друг от друга[596]. По словам французского византиниста Ш. Диля, основа романа о Бельтандре и Хрисанце остается чисто византийской, и франкским баронам, пришедшим в роли покорителей, греческая цивилизация, по-видимому, гораздо больше дала, чем от них получила[597]. Может быть, к XIII же веку относится другой написанный политическими стихами «любовный рассказ» – о Каллимахе и Хрисоррое[598].
В последнее время несколько яснее вырисовываются фигуры просвещенных деятелей XIII века и на западе Балканского полуострова, связанных с существованием и историей Эпирского деспотата, этого второго эллинского центра, создавшегося на развалинах Византийской империи. Из деятелей этих областей можно упомянуть об Иоанне Апокавке, митрополите Навпактском (г. Навпакт, по-итальянски Лепанто, при входе в Коринфский, или Лепантский, залив), о Георгии Вардане, митрополите Керкирском (остров Керкира, по-итальянски Корфу), и о Димитрии Хоматине, архиепископе Охридском (город Охрида – Ахрида – в Западной Македонии, входивший в первой половине XIII века в состав Эпирского деспотата).
В 1897 году Крумбахер мог лишь упомянуть об Иоанне Навпактском как полемисте против латинян и предполагаемом авторе в то время еще не изданных писем, находящихся в одной из оксфордских рукописей[599]. Только благодаря, главным образом, уже упомянутому выше изданию переписки Иоанна на основании петроградской рукописи, сделанному В.Г. Васильевским, и еще более позднему изданию части произведений Иоанна на основании только что названной оксфордской рукописи, сделанному одним французским ученым монахом (Petrides), мы получили возможность хоть немного познакомиться с этим интересным церковно-историческим деятелем и писателем[600]. Надо помнить, что далеко еще не весь рукописный материал, имеющий отношение к Иоанну Навпактскому, появился в печати.
Иоанн Апокавк, митрополит Навпактский, умерший в тридцатых годах XIII века, получил прекрасное классическое и богословское образование, в молодые годы, может быть, провел некоторое время в Константинополе и затем, сделавшись митрополитом Навпакта, принял деятельное участие в политической, общественной и церковной жизни Эпирского деспотата. Иоанн, по словам В.Г. Васильевского, являлся «вождем патриотически настроенной части православного греческого духовенства, как в непорабощенном Эпире, так и в областях временно завоеванных, а пожалуй, и в роли руководителя или поощрителя политических стремлений эпирских деспотов, наконец, их опоры в столкновениях с высшим церковным авторитетом патриарха, за которым стоял император в Никее»[601]. «Иоанн, – пишет другой историк, Е.А. Черноусов, – не мрачный монах, замкнувшийся в своей келье, интересующийся только церковными делами, далекий от мира и людей. Наоборот, в складе его ума и характера, в проявлениях его внутреннего «я», в приемах его литературной деятельности замечаются черты, до известной степени сближающие его с позднейшими итальянскими гуманистами»[602]. Действительно, у Иоанна Апокавка мы можем отметить любовь и вкус к писанию, в результате чего появилась его обширная переписка, любовь к природе, понимание ее и, наконец, его отношение к античной литературе, авторитет которой в лице наиболее знаменитых писателей древности, Гомера, Аристофана, Еврипида, Фукидида, Аристотеля и других, он очень высоко ставит и которая дает ему вместе с Библией богатый материал для параллелей и аналогий. В настоящее время мы имеем в печатном виде уже более сорока его произведений: письма, различные канонические постановления, эпиграммы[603]. В числе его корреспондентов можно отметить уже известных нам Феодора Комнина, деспота Эпирского, и знаменитого афинского митрополита Михаила Акомината. Ввиду того, что далеко не все произведения Иоанна Апокавка еще изданы, более полное суждение о нем как писателе и политическом деятеле принадлежит будущему[604].
Относительно второго выдающегося деятеля эпохи Эпирского деспотата, Георгия Вардана, митрополита Керкирского, в науке в течение долгого времени существовало крупное разногласие. Еще в конце XVI века известный автор «Церковных анналов» кардинал Бароний на основании писем Георгия к императорам Фридриху и Мануилу Дуке Комнину относил его время жизни к XII веку, разумея под первым императором Фридриха I Барбароссу, а под вторым – Мануила I Комнина[605]. Позднейшие ученые, видя, что некоторые полемические сочинения с именем Георгия по своему содержанию никак не могли быть отнесены к XII веку, пришли к выводу, что Георгиев Керкирских было два, один из которых жил в XII, а второй в XIII веке. Эти ошибочные, как мы сейчас увидим, суждения были приняты и в «Истории византийской литературы» К. Крумбахера, то есть в 1897 году[606]. Между тем в 1885 году этот вопрос был правильно решен В.Г. Васильевским, неопровержимо доказавшим, что Георгий, митрополит Керкирский, был лишь один, что жил он в XIII веке и что в его переписке под императором Фридрихом надо разуметь не Фридриха I Барбароссу, а Фридриха II и под Мануилом – не Мануила I Комнина, а Мануила деспота Солунского, брата Солунского императора Феодора Дуки Ангела, попавшего в плен к болгарам. Итак, Георгий Вардан принадлежит XIII веку[607].
Родившись, вероятно, в Афинах и будучи учеником, а позднее другом и корреспондентом Михаила Акомината, Георгий Вардан провел некоторое время в Никее, при дворе Никейского императора, а затем возвратился на Запад, где и был посвящен Иоанном Навпактским в епископы Керкиры. Эпирский деспот Феодор Ангел благоволил к нему До нас дошли интересные письма Георгия, в которых Михаил Акоминат отмечал изящество его стиля и стройность изложения; последнее, однако, не мешало Михаилу Акоминату в письмах учить Георгия и исправлять различные погрешности в его языке[608]. Кроме писем Георгий был автором полемических произведений против латинян и нескольких ямбических стихотворений.
Знаменитый греческий иерарх и канонист первой половины XIII века, Охридский (Ахридский) архиепископ Димитрий Хоматин, рукоположенный Иоанном Навпактским и венчавший Феодора Эпирского Солунским императором, оставил после себя более полутораста памятников, а именно: письма, в которых разбирались различные юридические и церковные вопросы, разные канонические послания и ответы, судебные решения, соборные деяния и т. п. Эти памятники имеют чрезвычайно важное значение для истории византийского права вообще и канонического права в частности и дают интересный материал для истории церкви, внутреннего быта и международных отношений первой половины XIII века в Эпире, Албании, Сербии, Болгарии и латинских государствах.
Вышеназванные три лица: Иоанн Апокавк, митрополит Навпактский, Георгий Вардан, митрополит Керкирский, и Димитрий Хоматин, архиепископ Охридский, являются наиболее выдающимися представителями культурных интересов времени Эпирского деспотата и кратковременной Солунской империи[609].
Что касается византийского искусства этого времени, то необходимо сказать, что новые франкские княжества, образовавшиеся на территории Византии, вынудили многих людей искусства (artists) из Константинополя и Фессалоники (Салоник) искать новое прибежище в могущественном сербском королевстве, или же присоединяться к артистам и художникам (artists), уже обосновавшимся в Венеции. «Тогда появилась, – писал один историк, – своего рода диаспора художников. Эти миссионеры византийского искусства дали направление славянским школам, расцвет которых в гораздо более позднее время мы только начинаем понимать»[610]. Художественные традиции, однако, не умерли, и художественное возрождение при Палеологах обязано в известной мере тем традициям и достижениям предшествующего времени, которые сохранялись в XIII веке.
Литературное движение эпохи Никейской империи имеет важное значение для общей культурной истории Византии. Создавшийся при дворе никейских государей центр сделался тем культурным очагом, который посреди политического разделения, жестокой международной борьбы и внутренней разрухи во время латинян спас, сохранил и продолжал дело первого эллинского возрождения при Комнинах, чтобы позднее сделать возможным появление и развитие второго культурного эллинского возрождения при Палеологах. Никея служит как бы мостом от первого возрождения ко второму.
Культурный же центр, создавшийся в XIII веке в западной части Балканского полуострова, в эпирских владениях, был тем культурным звеном, которое сближало христианский Восток с Западной Европой в процессе их культурного движения XIII века. Культурный подъем в Италии XIII века, связанный с именем Фридриха II Гогенштауфена, этот «пролог к Ренессансу», если не в желательной полноте еще разработан и изучен, то во всяком случае отмечается, обсуждается и признается всеми. Но культурный рост Никеи в том же XIII веке, и особенно культурное, правда, только недавно начавшее вырисовываться движение в заброшенном и заглохшем, как казалось, Эпире, во внимание не принимались. Между тем эти три культурных движения развивались в формах большей или меньшей интенсивности, параллельно и, может быть, не без взаимных влияний. Тогда даже такое на первый взгляд скромное явление, как культурный подъем Эпира в XIII веке, должно потерять свое исключительно местное значение и занять соответствующее положение в истории общей европейской культуры XIII века.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.