Троцкисты и сталинисты
Троцкисты и сталинисты
О западничестве Троцкого и его связях с западной финансовой олигархией убедительно пишет и другой исследователь нашей истории, кандидат исторических наук Александр Елисеев: «Вообще же по отношению к Троцкому, его соратникам и союзникам в партийно-государственном руководстве было нечто вроде консенсуса. “Демона революции” боялись больше, чем кого бы то ни было. И дело здесь не только в его несомненных политических талантах, а также героическом ореоле “второго человека после Ленина”. Троцкий был наиболее радикальным и последовательным сторонником проведения прозападной политики, ориентированной на Англию, Францию и США. Он действительно был агентом иностранных разведок, но не фашистских, а “буржуазно-демократических”. За ним стоял не только самый левацкий и авантюристический из всех революционных проектов. За ним стояла и мощь ведущих западных держав.
И когда в 1936 году открылась связь Зиновьева и Каменева с Троцким, и Сталин, и почти все его противники пришли в ужас. Речь шла уже не только о политической борьбе, но и о работе на иные страны. То есть о шпионаже очень высокого уровня. Шпионов такого ранга обычно называют почтительно – “агенты влияния”. Но суть от этого не меняется».
Здесь, пожалуй, А. Елисеев упрощает. Агент влияния – это не просто шпион, хотя передача нужных сведений в центры влияния, естественно, не исключается. Но все же «агент влияния» – это, в первую очередь, человек, способный именно влиять на общественное сознание, это сознательный проводник политики, враждебной интересам государства, в котором он свое влияние распространяет. (Вспомним хотя бы небезызвестного А. Н. Яковлева, бывшего таким агентом влияния в годы перестройки). О том, собственно, и пишет далее Елисеев: «Сердце Троцкого принадлежало Западу, в особенности – США, с чьими спецслужбами он сотрудничал на закате своей жизни. Еще до событий 1917 года “демон революции” предсказывал их хозяйственное и культурное доминирование во всем мире. Вот отрывок из его воспоминаний об “открытии Америки” в 1916 году: “Я оказался в Нью-Йорке, в сказочно-прозаическом городе капиталистического автоматизма, где на улицах торжествует эстетическая теория кубизма, а в сердцах – нравственная философия доллара. Нью-Йорк импонировал мне, так как он вполне выражает дух современной эпохи”.
И надо сказать, что Западу Троцкий тоже импонировал. В том числе – и некоторым западным капиталистам. Вообще, как это ни покажется странным, но многие деловые круги на Западе были весьма заинтересованы в развитии революционного движения. Марксисты были убеждены в необходимости и неизбежности отмирания как наций, так и государств. Поэтому они своей деятельностью способствовали стиранию национально-государственных различий, что на руку транснациональному капиталу. К тому же на революциях в некоторых странах можно очень неплохо поживиться, используя свои связи среди самих революционеров». (Александр Елисеев. Кто развязал «Большой террор»?)
Как раз об этом и говорилось выше.
Надо ли говорить, что Троцкий был не одинок в своих взглядах и пристрастиях? Все эти прибывшие тогда в Россию в пломбированных вагонах и приплывшие на американских пароходах и заняли ключевые посты в новом правительстве. Прослойка же местных, российских революционеров, которые вели рабочие кружки, проводили маевки, организовывали забастовки, сидели в тюрьмах и ссылках ради построения нового справедливого общества, на первых порах была чрезвычайно тонкой в руководящих органах нового государства. Только позже, с приходом Сталина на пост генерального секретаря партии, в результате его кадровой политики их число постепенно увеличилось. Впрочем, различие между двумя этими группировками, между которыми и развернулась кровавая борьба за власть, вряд ли стоит проводить только по принадлежности или непринадлежности к эмиграции. Можно было и в России находиться все время, как, например, Свердлов, но связь с западными влиятельными кругами иметь, причем весьма крепкую, основанную даже на родственных узах.
Позднее людей из двух этих лагерей стали называть сталинистами и троцкистами, по именам главных фигур, олицетворявших и возглавлявших каждое направление. Как видим, разница между ними проявлялась не только в очередности этапов и задач, связанных с мировой революцией, но и – главное! – в определении ее миссии, ее целей, а также в методах революционной борьбы и в отношении к русскому, да и другим народам России. В отношении к стране, которую одни воспринимали как «вязанку дров в костер мировой революции» и территорию узаконенной добычи, а другие – как самодостаточный субъект мировой политики, где должны царить законы социальной и классовой справедливости.
И тут надо отметить еще одно различие между этими людьми. Практически все, так или иначе примыкавшие к Троцкому, относились к выходцам либо из интеллигенции, либо из буржуазии. Неудивительно, что они с презрением относились к Сталину и его окружению – в основном, выходцам из народа, пусть и обладавшими какими-то талантами, но, по сравнению с ними, малообразованными и малокультурными, даже, как правило, иностранных языков не знавшими. Что ж, зато эти последние, как и заметил Дмитриевский, были сильны своей связью с народом, пониманием его стремлений и чаяний, что и определило в конечном счете их победу. Понимал различие между этими группировками на каком-то глубинном, чувственном уровне и народ. Это нам сейчас неясно, о чем спрашивал Чапаева хитрый мужичок, допытываясь за «большевиков он аль за коммунистов», потому что мы думаем, будто речь идет о проблеме ложного выбора, а мужичкам-то тогда все было понятно: за «большевиков» – значит, за народ, за то, чтобы народ хорошо жил, чтобы была справедливость. А вот за что боролись «коммунисты», народ четко, может, и не понимал, но добра от них не ждал. Пусть сами они такого деления не признавали, народ их разделял.
Различие между представителями двух группировок проявлялась (что, на самом деле, глубоко логично) даже в отношении их личного обустройства во время революции, гражданской войны и в первые годы Советской власти. Если нарком продовольствия Цюрупа падал в голодные обмороки, Сталин ходил в старой шинели и не имел даже угла в Москве, то Троцкий, как известно, ездил по фронтам Гражданской в «царском» поезде и ел деликатесы с царской посуды, Зиновьев устраивал в голодном Петрограде лукулловы пиры, Пятаков – оргии, о которых полнилась слухами Москва, а Каменев имел собственный коньячный погреб.
(Как же напоминает все это «забеги в ширину» в Куршавеле и на других западных курортах сегодняшней так называемой «элиты» на фоне бесконечных техногенных катастроф и голодовок российских рабочих, требующих всего лишь выплаты нищенской заработной платы, позволяющей им хотя бы не умирать голодной смертью!)
Сын царского генерала Александр Нагловский, одно время работавший под началом Троцкого, вспоминал: «Троцкий был очень властолюбив и тщеславен, подчас даже мелочно. Так, помню приезд его в Петроград весной 1919 года. Из Москвы в Петроград Ленин обычно ездил в купе 1-го класса. Троцкий – в комфортабельном поезде. В этот поезд я был вызван к нему на Николаевский вокзал. На Николаевском вокзале – поезд из вагонов бывших царских поездов, оборудованный по последнему слову комфорта, тут и типография, и отдельный вагон для свиты, и первоклассная кухня, и ванны, словом, «царский» поезд. Чтобы дойти до поезда, мне пришлось пройти сквозь две цепи солдат. Троцкий принял меня в салон-вагоне».
А вот воспоминание другого современника, писателя Романа Гуля, о Зиновьеве.
«В периоды опасности (октябрьская революция, восстание Кронштадта, наступление Юденича) Зиновьев превращался в дезориентированного, панического, но необычайно кровожадного труса. В периоды же спокойного властвования Зиновьев был неврастеничен, безалаберен и, в противоположность многим старым большевикам, не имевшим вкуса к плотским “прелестям жизни”, Зиновьев с большим удовольствием предавался всем земным радостям. Хорошо выпить, вкусно поесть, сладко полежать, съездить в театр к красивым актрисам, разыграть из себя вельможу и мецената – все это Зиновьев чрезвычайно любил и проделывал с большим аппетитом.
В то время как при Ленине в Петербурге частная сторона жизни комиссаров в Смольном была в полном небрежении, при Зиновьеве на нее сразу же было обращено сугубое внимание. По его личному распоряжению в Смольном стали даваться так называемые комиссарские обеды, которые не только уж на фоне революционного всеобщего недостатка, но и в мирное-то время могли считаться лукулловскими. Только когда в столице голод принял чрезвычайно сильные размеры, комиссары стали указывать Зиновьеву на неудобство в Смольном этого “гурманства” и “шика”. И Зиновьев приказал перенести комиссарские обеды в “Асторию”, гостиницу, целиком занятую коммунистической знатью, где подобные “отдыхи” могли проходить более незаметно. …Как в демагогии, так и в интриге Зиновьев был мастер. От природы необычайно хитрый и ловкий, Зиновьев тут возвышался до большого мастерства…»
Задумывались ли Троцкий и его соратники о кричащем противоречии между лозунгами, которые они провозглашали, и их поведением, их бытом? О том, что народ это противоречие не мог не замечать, отчего они казались ему всего лишь «новыми барами», только еще более жестокими и чуждыми, чем прежние, которых он сбрасывал и изгонял? Мало того, они становились чуждыми самим революционным преобразованиям общества, которые они же и возглавляли. Уже только эти противоречия, при участии Сталина или без него, в новых условиях, помимо всякой оппозиционной деятельности, рано или поздно должны были смести их с исторической сцены.
Для сравнения – воспоминание о Сталине во время революции Серго Кавтарадзе, бывшего его соратника, а затем противника, осужденного по делу Мдивани, Думбадзе, братьев Окуджава (дяди и отца ныне покойного барда): «Когда мы познакомились с ним, на нем был ободранный пиджак уличного разносчика и разбитые сапоги. Многодневная щетина на лице и глаза фанатика. Но смешон он никогда не был. Мы работали в одной организации. Я знавал много революционеров, но такого одержимого делом, неприхотливого, бесчувственного ко всему, что касалось лично его – еды, развлечений – не встречал».
Подчеркнем, что это было сказано противником Сталина, причем уже после его смерти и развенчания.
Что касается Ленина, то он, безусловно, был революционным романтиком: «кремлевским мечтателем» – по выражению Герберта Уэллса, «Лениным Ламанчским» – по выражению того же Сталина. Народ относил его к «большевикам». Это, однако, не мешало ему вполне прагматически пользоваться связями и деньгами из заграничных поступлений, добытых с помощью собратьев по эмиграции, использовать их самих и их методы – и сотрудничать с теми и другими, принимая то одну, то другую сторону. Что и позволило впоследствии и тем и другим прикрываться его именем, оправдывая свои противоположные по смыслу действия. Непростым человеком был Владимир Ильич.
Однако Ленин находился у власти недолго. И после его смерти борьба за власть между двумя группировками революционеров обострилась до крайней степени. Главным вопросом, вокруг которого шла эта борьба, был, конечно, вопрос о путях развития революции и страны, который вскоре преобразовался в знаменитый вопрос о возможности построения социализма в одной отдельной стране. Троцкий утверждал, что это невозможно. По мнению же Сталина, суть троцкистской концепции «перманентной революции» заключалась в ее презрении к русскому народу, в неверии в силы и способности российского пролетариата.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.