«Сопровождая армию «непобедимых»: крестьянские партизанские и казачьи отряды
«Сопровождая армию «непобедимых»: крестьянские партизанские и казачьи отряды
Как известно, с июня по август 1812 года Великая армия Наполеона, преследуя отступающие российские войска, прошла около 1 200 километров от Немана до Москвы. Вследствие этого, ее коммуникационные линии оказались сильно растянуты. Понимая это, руководство российской армии приняло решение создать мобильные партизанские отряды для действий в тылу и на коммуникационных линиях противника с целью препятствовать его снабжению и уничтожения его небольших отрядов.
Первый партизанский отряд из состава регулярной российской армии был создан по инициативе Д. Давыдова. В частности, известно, что еще перед Бородинским сражением к князю Багратиону явился подполковник Денис Давыдов и изложил план постоянных нападений и внезапных налетов на коммуникационные линии Наполеона, склады, курьеров с бумагами и обозы с продовольствием. После этого главнокомандующий Кутузов дал Давыдову 50 гусар и 80 казаков. Именно с этими силами он и отправился в тыл наполеоновской армии.
Уже в начале сентября Давыдов напал на французский транспорт в 30 повозок с прикрытием в 225 человек, следовавший в Царёво-Займище. В ходе боя весь транспорт был взят, прикрытие истреблено, за исключением 100 человек, взятых в плен. Вскоре был захвачен и другой обоз. Постепенно отряд Давыдова усиливался – к нему присоединялись освобожденные из плена русские солдаты и крестьяне.
Этот отряд очень тесно сотрудничал с местным населением, без поддержки которого действия в тылу противника были немыслимы. Впрочем, вначале удавалось с трудом находить общий язык с крестьянами, которые, завидев армейские мундиры, сразу же нападали на партизан. И только удостоверившись, что это русские солдаты, местное население охотно шло на контакт. Давыдов писал о таких случаях: «Сколько раз я спрашивал жителей по заключении между нами мира: “Отчего вы полагали нас французами?” Каждый раз отвечали они мне: “Да вишь, родимый (показывая на гусарский мой ментик), это, бают, на их одежу схожо”. – “Да разве я не русским языком говорю?” – “Да ведь у них всякого сбора люди!” Тогда я на опыте узнал, что в Народной войне должно не только говорить языком черни, но приноравливаться к ней и в обычаях, и в одежде. Я надел мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена Св. Анны повесил образ св. Николая и заговорил с ними языком народным».
Постепенно отношения с местным населением наладились, и Давыдов стал постоянно вести успешные боевые действия. Уже в конце сентября его отряд был усилен прибывшим с Дона полком. Соответственно, имея в своем распоряжении 200–300 человек, Давыдов часто наводил панику, отбивал обоз и русских пленных у отрядов, которые численно превышали его в пять раз.
Среди других известных партизанских командиров необходимо назвать и Фердинанда Винцингероде, который командовал летучим партизанским отрядом. Это соединение было сформировано Барклаем-де-Толли из казанского драгунского, трех донских казачьих и ставропольского калмыцкого полков еще до Бородинского сражения. Их задачей было вести действия против левого фланга французской армии.
Именно отряд Винцингероде добыл в конце июля информацию о том, что Наполеон планировал дойти к Смоленску, чтобы отрезать пути отступления российской армии.
Особенно активизировалось партизанское движение после отхода российской армии из Москвы. Тогда Кутузов отрядил во все стороны партизан с повелением, переносясь с одного места на другое, нападать внезапно и наносить всевозможный вред противнику. Он отмечал: «…поставил я десять партизанов на ту ногу, чтобы быть в состоянии отнять все способы у неприятеля, мыслящего в Москве найти в изобилии всякого рода довольствие. В течение шестинедельного отдыха Главной армии при Тарутине, партизаны наводили страх и ужас неприятелю, отняв все способы продовольствия…».
Необходимо указать, что партизанские отряды часто не превышали 500 человек и большей частью состояли из казачьих войск, с небольшим числом регулярной конницы. В это время к востоку от армии действовали полковники князь Кудашев и Ефремов; к западу – полковник князь Вадбольский, капитан Сеславин и поручик фон Визин; к северу – Винцингероде.
Уже упоминавшийся выше капитан Фигнер действовал в ближайших окрестностях Москвы и часто, переодевшись во французский мундир, бывал на неприятельских биваках и даже проникал в сам город для получения сведений о противнике. Поэт Ф. Глинка посвятил ему стихотворение «Смерть Фигнера», в котором писал:
О, Фигнер был великий воин,
И не простой… он был колдун!..
При нем француз был вечно беспокоен…
Как невидимка, как летун,
Везде неузнанный лазутчик,
То вдруг французам он попутчик,
То гость у них: как немец, как поляк;
Он едет вечером к французам на бивак
И карты козыряет с ними,
Поет и пьет… и распростился он,
Как будто с братьями родными…
Но усталых в пиру еще обдержит сон,
А он, тишком, с своей командой зоркой,
Прокравшись из леса под горкой,
Как тут!.. «Пардон!» Им нет пардона:
И, не истратив ни патрона,
Берет две трети эскадрона…
И вот опять на месте стал,
Как будто и не он!..
Кутузов так оценивал действия отряда капитана Фигнера в приказе по армии от 26 сентября 1812 г.: «Отряд, посланный для происков над неприятелем, в окрестностях Москвы истребил в короткое время продовольствие в селах между Тульскою и Звенигородскою дорогою, побил до 400 человек, на Можайской дороге взорвал парк, шесть батарейных орудий привел в совершенную негодность, а 18 ящиков взорваны, причем взяты полковник, четыре офицера и 58 рядовых и несколько побито… Капитану Фигнеру за исправное исполнение порученного изъявляю благодарность…».
О партизанской деятельности Фигнера создавались, казалось бы, легенды, которые, тем не менее, были реальными: «… тут делал он выговор пикетному караулу за оплошность и невнимательность, давая знать, что в стороне есть партия казаков; в другом месте извещал, что русские занимают такую-то деревню, а потому для фуражирования лучше идти в противную сторону. Таким образом, высмотревши положение, силу неприятелей и расположив их по своим мыслям, он с наступлением вечера принимал настоящий вид партизана и с удальцами своими являлся как снег на голову там, где его вовсе не ожидали, и где французы по его уверению почитали себя в совершенной безопасности. Таким способом отважный Фигнер почти ежедневно присылал в лагерь главной квартиры по 200 и 300 пленных, так что стали уже затрудняться там в их помещении и советовали ему истреблять злодеев на месте».
Известно, что за поимку этого партизанского командира даже была объявлена награда, но схватить Фигнера французам не удалось. Говоря о позитивных качествах капитана, необходимо упомянуть и об обвинениях его со стороны Давыдова в излишней жестокости: «Когда Фигнер входил в чувства, а чувства его состояли единственно в честолюбии и самолюбии, тогда в нем открывалось что-то сатаническое, так как и в средствах, употребляемых им для достижения определенной им цели, ибо сие сатаническое столько же оказывалось в его подлой унизительности перед людьми, ему нужными, сколько в надменности его против тех, от коих он ничего не ожидал, и в варварствах его, когда ставя рядом до ста человек пленных, он своей рукой убивал их из пистолета одного после другого». Учитывая относительно объективную позицию Давыдова, наверняка в его словах была доля правды.
Племянник Фигнера, пытаясь оправдать дядю, приводил другие сведения: «Когда массы пленных отдавались в руки победителей, то дядя мой затруднялся их многочисленностью и рапортом к А. П. Ермолову спрашивал, как с ними поступать, ибо содержать их не было средств и возможности. Ермолов отвечал лаконической запиской: “Вступившим с оружием на русскую землю, – смерть”. На это дядя обратно прислал рапорт такого же лаконического содержания: “От ныне Ваше Превосходительство не буду более беспокоить пленными”, – и с этого времени началось жестокое истребление пленных, умерщвляемых тысячами».
Значимым успехом партизанского движения был захват отрядом генерал-майора Дорохова уездного городка Московской губернии Вереи с находившимся в ней французским гарнизоном. В частности, с целью создания опорного пункта для партизан, действовавших на Смоленской дороге, в том направлении был выслан Дорохов. В ночь с 28 на 29 сентября (10–11 октября) он переправился со своим отрядом через р. Протву и в 4 часа утра подобрался к городу. Расположенная на холме вышиною около 5 саженей Верея была обнесена неприятелями валом и палисадом. Дорохов тихо, без единого выстрела, подвел свой отряд к укреплению и внезапно атаковал его штыками. Партизаны сняли часовых и ворвались в город, захватив врасплох беспечно спавший гарнизон. После краткого сопротивления противник сдался. Донесение Дорохова Кутузову было кратко: «По предписанию Вашей светлости город Верея взят сего числа штурмом». Кутузов объявил об этом «отличном и храбром подвиге» в приказе по армии. Позднее Дорохов был награжден золотой шпагой, украшенной алмазами, с надписью: «За освобождение Вереи».
Интересно, что Кутузов своеобразно отзывался о методах борьбы партизан с врагом. В частности, когда однажды в штабе армии были получены сведения о том, что отряд Дорохова попал в окружение, он сообщал: «Партизан никогда в сие положение прийти не может, ибо обязанность его есть столько времени на одном месте оставаться, сколько ему нужно для накормления людей и лошадей. Марши должен летучий отряд партизан делать скрытные, по малым дорогам… Днем скрываться в лесах и низменных местах. Словом сказать, партизан должен быть решителен, быстр и неутомим».
В отдельных эпизодах войны были случаи, когда несколько соединившихся партизанских отрядов вступали в бой с крупными воинскими соединениями врага. Ярким примером этого был описанный бой под Ляхово, когда соединенные силы четырех партизанских отрядов под командованием Д. Давыдова, А. Сеславина, А. Фигнера и В. Орлова-Денисова разгромили бригаду генерала Ж.-П. Ожеро численностью более 1 500 человек.
В данном случае, основой летучих партизанских отрядов были казачьи полки и сотни. К примеру, в состав отряда В. Орлова-Денисова при Ляхове входили 6 казачьих полков, драгунский полк и 4 орудия донской конной артиллерии. Также казаки составляли основную часть отрядов и других партизанских командиров: Сеславина, Фигнера, Дорохова, фон Визина, Ефремова, Кудашева, Вадбольского, Чернозубова, Иловайского, Победного и других.
Что характерно, крестьяне значительно легче и проще находили общий язык с партизанами и их начальниками, чем с регулярными частями российской армии. Частично это связано с тем, что в казаки набирали простых людей. Н. Николев, один из современников тех событий, вспоминал: «При объявлении войны с Бонапартом брат Яков поступил в казаки. Все, что мыслило, заколыхалось для борьбы на жизнь и смерть с завоевателем; все двинулось на битву, а кто того не мог, тот иначе принимал участие в обороне. Отец, будучи уже слеп, пек сухари для войска и бесплатно доставлял их в Комиссариат, а мои сестры принялись за корпию».
При этом они и самостоятельно оказывали как пассивное, так и активное сопротивление. В частности, на первом этапе войны крестьяне зачастую отказывались вступать в какие-либо торговые сделки с противником, отказывались поставлять продовольствие и фураж. Частыми были случаи сожжения собственных домов, если туда забирались фуражиры. Когда же фуражировки сопровождались большим конвоем, крестьяне могли сжечь свои продовольственные запасы и убежать в леса.
Аполлинарий Бутенев, служащий дипломатической канцелярии Багратиона, вспоминал: «Чем дальше шла армия в глубь страны, тем безлюднее были встречавшиеся селения, и особенно после Смоленска. Крестьяне отсылали в соседние леса своих баб и детей, пожитки и скотину; сами же, за исключением лишь дряхлых стариков, вооружались косами и топорами, а потом стали сжигать свои избы, устраивали засады и нападали на отсталых и бродячих неприятельских солдат. В небольших городах, которыми мы проходили, почти никого не встречалось на улицах: оставались только местные власти, которые по большей части уходили с нами, предварительно предав огню запасы и магазины, где к тому представлялась возможность и дозволяло время…»
Частыми были и случаи отказа крестьян убирать хлеб на полях по приказу противника. Поэтому, несмотря на то, что большинство полей в Литве, Белоруссии и на Смоленщине оставались неубранными, начальник полиции Березинской подпрефектуры Домбровский писал в конце сентября: «Мне приказывают все доставлять, а взять неоткуда… На полях много хлеба, не убранного из-за неповиновения крестьян».
Постепенный переход крестьян от пассивного сопротивления к активному наблюдался по мере продвижения французской армии в глубь территории Российской империи, по мере роста насилия со стороны наполеоновской армии и после пожаров в Смоленске и Москве. Этому способствовало также снижение дисциплины в войсках Наполеона и превращения значительной ее части в банду мародеров и грабителей.
Русский полковник С. Марин, находясь в Тарутинском лагере, писал 2 октября в личном письме к неустановленному лицу: «Не могу умолчать о поступке жителей Каменки. 500 человек французов, привлеченных богатством сего селения, вступили в Каменку. Жители встретили их хлебом и солью и спрашивали, что им надобно? Поляки, служивши переводчиками, требовали вина. Начальник селения отворил им погреба и приготовленный обед предложил французам. Оголоделые галлы не остановились пить и кушать. Проведя день в удовольствии, расположились ночевать. Среди темноты ночной крестьяне отобрали от них ружья, увели лошадей и, закричав “ура!”, напали на сонных и полутрезвых неприятелей. Дрались целые сутки, и, потеряв сами 30 человек, побили их сто, и остальных 400 отвели в Калугу. В Боровске две девушки убили четырех французов, и несколько дней тому назад крестьянки привели в Калугу взятых ими в плен французов. У нас жил один пленный полковник, который во все отступление нашей армии был в неприятельском авангарде и уверил нас честию, что все сие время не взяли они ни ста человек наших в плен, а что дезертиров наших он не видывал».
Около Москвы действовал крестьянский отряд Самуся, которому удалось истребить более трех тысяч французов: «Самусь ввел удивительный во всех подчиненных ему деревнях порядок. У него все исполнялось по знакам, которые подавались посредством колокольного звона и других условных примет».
Часто началом активного сопротивления крестьян служило появление в той или иной деревне русских солдат, которые или бежали из плена или специально занимались вербовкой партизан. К примеру, когда в конце августа русский арьергард отходил с боем из Царёва-Займища, под солдатом Киевского драгунского полка Ермолаем Четвертаковым была ранена лошадь, и он попал в плен. После того как ему удалось бежать от конвоя, он явился в деревню Басманы, лежавшую далеко к югу от Смоленской дороги, по которой шла французская армия. Здесь у Четвертакова возник план ведения партизанской войны, и он решил собрать из крестьян партизанский отряд.
Вскоре вокруг деревни Басманы, ставшей «главной квартирой» отряда Четвертакова, были расставлены караульные разъезды и пикеты. Крестьяне были вооружены трофейным и самодельным оружием. Сам же Четвертаков с организованным отрядом регулярно вступал в сражения с отдельными французскими частями. В частности, в сражении у деревни Скугаревой «партизаны отбили у французов 10 фур с фуражом, 30 голов рогатого скота и 20 овец». Впоследствии для нападения на значительный отряд французской пехоты, шедший с двумя орудиями, ему удалось собрать до четырех тысяч крестьян из окрестных деревень.
Известен другой случай: дворянин Духовщинского уезда Смоленской губернии Семен Шубин вместе с отрядом Казанского драгунского полка защищал от французских мародеров свое имение и соседние села.
Источники сохранили лишь малую долю информации о более мелких крестьянских отрядах, которые воевали с наполеоновскими частями. Е. Тарле писал: «Уже и в первую половину войны, когда и главный пионер партизанского движения Денис Давыдов не выступал еще со своим предложением, крестьянская масса уже начинала партизанскую борьбу. Степан Еременко, рядовой Московского пехотного полка, раненый и оставленный в Смоленске, бежал из плена и организовал из крестьян партизанский отряд в 300 человек. Самусь собрал вокруг себя около 2 000 крестьян и совершал смелые нападения на французов. Крестьянин Ермолай Васильев собрал и вооружил отнятыми у французов ружьями и саблями отряд в 600 человек. Никто не позаботился систематически, внимательно сохранить для истории память об этих народных героях, а сами они не гнались за славой. Крестьянка деревни Соколово Смоленской губернии Прасковья, оборонявшаяся одна от шести французов, убившая вилами трех из них (в том числе полковника), изранившая и обратившая в бегство трех остальных, так и осталась для потомства Прасковьей, без фамилии».
Также один из партизанских крестьянских отрядов в городке Сычевка Смоленской губернии возглавил майор Емельянов: «Многие стали к нему приставать, – указывалось в статье журнала «Отечественные записки» за 1826 г., – со дня на день число сообщников умножалось, и потом, вооружась чем было можно, избрали храброго Емельянова над собою начальником, дав присягу не щадить живота за веру, царя и землю русскую и во всем ему повиноваться… Тогда Емельянов ввел между воинами-поселянами удивительный порядок и устройство. По одному знаку, когда неприятель шел в превосходных силах, деревни становились пусты, по другому – опять собирались в дома. Иногда отличный маяк и колокольный звон возвещали, когда идти конными или пешими на бой. Сам же, как начальник, поощряя примером своим, был всегда с ними во всех опасностях и всюду преследовал злочестивых врагов, многих побил, а более брал в плен, и, наконец, в одной жаркой перестрелке в самом блеске воинских действий крестьян жизнью запечатлел любовь свою к отечеству…»
Примеры борьбы мирного населения с врагом не остались без внимания командования российской армии. К примеру, Барклай-де-Толли в августе 1812 года обратился со следующим призывом к жителям Псковской, Смоленской и Калужской губерний: «…но многие из жителей губернии Смоленской пробудились уже от страха своего. Они, вооружась в домах своих, с мужеством, достойным имени русского, карают злодеев без всякой пощады. Подражайте им все любящие себя, отечество и государя. Воинство ваше не выйдет из пределов ваших, доколе не изгонит или не истребит сил вражеских. Оно до самой крайности решилось бороться с ними, и вам останется подкреплять его одною защитою собственных домов ваших от набегов более дерзких, нежели страшных».
Также в письме к императору Александру I от 24 октября 1812 года Кутузов писал следующее о патриотизме крестьян: «С мученическою твердостию переносили они все удары, сопряженные с нашествием неприятеля, скрывали в леса свои семейства и малолетных детей, а сами, вооруженные, искали поражения в мирных жилищах своих появляющимся хищникам. Нередко самые женщины хитрым образом уловляли сих злодеев и наказывали смертью их покушения, и нередко вооруженные селяне, присоединяясь к нашим партизанам, весьма им способствовали в истреблении врага, и можно без преувеличения сказать, что многие тысячи неприятеля истреблены крестьянами. Подвиги сии столь многочисленны и восхитительны духу россиянина…»
Подытоживая материал о значении партизанской борьбы в войне 1812 г., следует привести слова Л. Толстого из романа «Война и мир»: «…дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.