Январь 1653 года

Январь 1653 года

Пухлые снежные шапки лежали на крышах амбаров, складов, лавок и жилых домов обширного соловецкого подворья. Вся Вологда была засыпана глубоким снегом. Даже трудолюбивые соловецкие монахи и работники оставили на время широкие лопаты, которыми аккуратно расчищались проходы между зданиями, и ждали окончания затянувшегося снегопада. Только широкий козырек крыши над светлицей монастырского приказчика не позволял снегу густо залепить оконницы. Строитель (начальник) соловецкого подворья в Вологде Никанор отдыхал от обычной суеты. Кутаясь в подбитую теплым мехом мантию, он присел в удобные кресла, поставив ноги на низкую лавочку перед большой изразцовой печью.

Годы наложили отпечаток на молодого человека, некогда проезжавшего через Вологду, чтобы дать монашеское обещание в Соловецком монастыре. Примерная жизнь аскета согнала румянец со щек, придала лицу строителя иконописный облик. Длинная борода украсилась сединой, многосложные хозяйственные заботы проложили на лбу морщины. Долго, преданно и самозабвенно служил Никанор монастырю, прежде чем братия облекла его особым доверием, поручив руководство всеми торговыми операциями в важнейшем центре соприкосновения монастыря с хозяйством остальной России. Даже московское подворье не имело такого оборота денег и товаров, как вологодское.

От строителя подворья требовались особые таланты. Одним из них была способность ладить с многочисленными мирянами и особенно государственными чиновниками, которые последнее время все более и более покушались на свободу Соловков в делах мирских и даже на внутренний суверенитет монастыря. С воеводами, дьяками, таможенными и всяческими иными чиновниками складывались непростые отношения. Не всегда древние права и свободы Соловецкой обители можно было отстаивать прямо и твердо, но и в использовании уловок и взяток не следовало перегибать палку, приучать «кормиться» за счет монастырской казны.

Бывало, из-за спин чиновников выглядывала и сама Москва. Царь Алексей Михайлович и его бояре не прочь были прибрать к рукам церковные и монастырские дела и хозяйства. Никанор помнил, как в 1647 году царь грубораспорядительно наставлял в своей грамоте игумена Илью и братию, чтобы «на Соловецком монастыре старцам по кельям пьянственнаго никакого питья держать не велели; а которые священники, и крылошане (церковные служители. — А.Б.), и братия впредь учнут у себя по кельям пьянственное питье держать — и вы бы, — повелевал царь, — у тех то пьяное питье велели выимать, и за безчинство и за пьянство их смиряли монастырским всяким смирением, смотря по вине, кто чево доведетца, чтоб впредь того в Соловецком монастыре меж братией безчинства и мятежей не было».

Царь, понятно, оберегал свою винную монополию, на которой грела руки целая орава откупщиков. Но монастырь имел привилегии на вино- и пивоварение, а забота о трезвости монахов выглядела особенно циничной у государя, наводнявшего страну кабаками. К тому же питие само по себе, если оно не сказывалось на работе и не приводило к дурным последствиям, не осуждалось церковью и не воспрещалось монастырским уставом. Алексей Михайлович явно испытывал на прочность соловецкое свободолюбие…

На Земском соборе 1649 года соловецкая делегация убедилась в справедливости своих опасений. Принятое тогда Уложение ограничивало церковное и монастырское землевладение, передавало суд над духовенством, монашеством и людьми церковно-монастырских вотчин светскому учреждению — Монастырскому приказу. Правда, в своих владениях Соловки сохраняли древние права, но угроза им стала уже явной. Недаром Никон, ставший в том же 1649 году новгородским митрополитом, назвал Соборное уложение «проклятой книгой, дьявольским законом»!

Впрочем, размышлял Никанор, от Никона исходила монастырю не меньшая угроза, чем от царя. Слишком резво шагал постриженник пристроившейся под соловецким боком Анзерской пустыни, которого многие помнили еще мальчишкой. Еще в 1650 году он решился командовать Соловками, особой грамотой предписав изготовлять раздаточные просфоры из пшеничной, а не ржаной муки. Тогда даже самые спокойные монахи возмутились: разве не знает Никон, что раздаточными просфорами Соловки кормят тысячи богомольцев, и только служебные, употребляемые во время литургии просфоры могут изготовлять из редкой, издалека привезенной пшеницы?

Для того чтобы выполнить указ новгородского митрополита, требовалось круто изменить состав монастырских запасов зерна, среди которых рожь занимала главнейшее место. Монахи письменно возразили Никону — но тот пригрозил отлучить игумена Илью, если его распоряжение не будет выполнено. С трудом, с большими расходами соловецкая братия смогла выполнить указ митрополита, но он не унимался. Испокон века суд на Соловки давали московские государи, а в 1651 году Никон добился права «ведать судом и управою» все духовенство и монашество своей епархии, включая Соловецкий монастырь. Это право митрополит незамедлительно реализовал.

Его новая грамота игумену Илье утверждала, что в монастыре не следуют «преданию святых древних отец», ведут себя «безчинно» и вообще там «бывает смута многая». Оскорбляя братию, Никон старался к тому же поприжать их вольности. Он запретил монахам в субботу и воскресенье Великого поста есть рыбу, запретил употреблять квас с хмелем, велел обнажать головы от монашеских клобуков во время службы. Особое раздражение митрополита вызывало отношение соловчан к ссыльным. «Вы их держите не по государеву указу, — писал Никон, — не крепко, во всем им свободу даете и против государева указу под крепкий начал (в заточение. — А.Б.) не отдаете». Никон требовал суровых мер к ссыльным, однако это распоряжение, судя по последующим событиям, не было выполнено — они продолжали свободно жить и работать в монастыре.

В том же 1651 году новгородский митрополит потребовал изменить порядок богослужения: петь и читать тексты «единогласно» (последовательно один за другим), а не «многогласно» (для ускорения службы на Соловках было принято петь и читать одновременно). Неизвестно, насколько эта мера удалась, но вмешательство Никона еще более возмутило монахов. В следующем году новгородский митрополит ущемил соловецкую братию в пользу Анзерской пустыни. Он знал о растущем против него недовольстве, например о том, что строитель соловецкого подворья в Москве Матвей открыто называет его врагом Соловецкой обители, что в Новгороде соловецкий дьякон Пимен объявляет Никона антихристом и т.д.

Крутые меры против недовольных не помогали. Строитель Никанор помнил, как возмущали братию известия об избиениях и заточениях соловецких монахов в Новгороде и Москве по приказам Никона. Даже дружеские на первый взгляд жесты митрополита явственно свидетельствовали о его желании подчинить монастырь своей воле. Игумена, избиравшегося братией и утверждавшегося в Москве, по предложению Никона повысили в сан архимандрита. Но более торжественное архимандритское одеяние и право Ильи на более торжественную церковную службу многих в монастыре не обрадовали, ибо поставил Илью на новую ступень и возложил на него митру все тот же Никон. В грамоте Никона на Соловки, извещающей о царской милости и прекращении против обители одного неприятного следственного дела, также слишком явственно звучали покровительственные, хозяйские нотки.

Тем, кто этого не понял, раскрыли глаза последующие события. В 1652 году Никон сам приехал в Соловецкий монастырь. По рассказам братии, он как волк рыскал по обители, хватая то, что ему понравилось, например книги (о которых монахи особенно сокрушались), золотую застежку с яхонтом и изумрудом (вклад царя Симеона Бекбулатовича), золотую цепь, панагию с драгоценными камнями и жемчугом. Наглость Никона зашла так далеко, что он покусился на одну из величайших соловецких святынь — мощи мученика Филиппа, изгнанного из Москвы и убитого по приказу Ивана Грозного.

Некогда соловецкие монахи с большим риском и трудностями разыскали святые мощи и доставили их на Соловки. Здесь, в драгоценной раке, они освящали собой Преображенский собор, здесь все богомольцы могли поклониться останкам человека, восставшего против тирана. Никон, желавший занять патриарший престол, из политических соображений считал удобным приехать в Москву с мощами Филиппа. Этого было достаточно, чтобы лишить Соловецкую обитель ее сокровища! Несправедливость была столь нестерпима, что Никанор не понимал, как монахи подчинились диктату митрополита.

Самого Никанора не было в монастыре, а его единомышленники оказались в растерянности. Лишь плач, а не твердое хозяйское слово звучало в обители. Обливаясь слезами, распевая специально сочиненный горестный гимн, монахи провожали мощи святителя, вместо того чтобы вспомнить свои древние права и указать похитителю на дверь. Оторвавшийся от земных дел аскет Илья мог только горько сокрушаться о разорении обители от лукавого пастыря, но не защитить Соловки. Монастырю нужен был новый глава.

* * *

От тягостных размышлений Никанора оторвал шум на лестнице. Пробившись через снегопад и завалившие вологодские улицы сугробы, в келью строителя поднимался преогромнейший бородатый монах. Даже не остановившись, чтобы отряхнуть с себя снег, он подошел к креслам и склонился к уху строителя. Преосвященный Маркелл, архиепископ Вологодский, сообщал через доверенного служителя Софийского дома, что задуманное увенчалось успехом.

Верный соловецкий постриженник, Маркелл принял деятельное участие в перемене архимандрита беломорской твердыни. После того как монахи отказали в доверии Илье и просили Mapкелла помочь утвердить соловецким настоятелем строителя Никанора, архиепископ употребил все свое влияние в столице. Теперь ответ из Москвы пришел: правительство было согласно с кандидатурой Никанора, но требовало, чтобы он принял поставление в Кремле. Пока строитель собирается в дорогу, сообщал Маркелл, он, архиепископ, пишет послание на Соловки, чтобы братия с честью отпустила Никанора в Москву. Оба, и Маркелл, и Никанор, понимали, что будущему архимандриту следует прежде побывать в обители и утвердить братию в правильности сделанного ею выбора. Только после этого, оставив дела на Соловецких островах в полном порядке, а людей в единомыслии, можно было отправляться в столицу. Не мог Никанор и немедленно покинуть Вологду, где дела требовали оставить грамотного и надежного заместителя. Двинувшись по зимнему пути, Никанор должен был посетить разбросанные по Поморью монастырские усолья и промыслы, заручившись поддержкой приказчиков. Все равно до вскрытия льда добраться на острова было нельзя. Тем не менее следовало спешить. Никанор решительно поднялся и, проводив вестника, принялся за работу.