Москва. Январь 1994 года

Москва. Январь 1994 года

Получаю юбилейный номер «Морского сборника». Старейшему российскому журналу 150 лет. По сему поводу на развороте портреты всех главных редакторов. Вдруг среди прочих — знакомое лицо, а чтобы не было никаких сомнений, подпись: «П.А. Новопашенныи. 1919 год». Как?! Он и главным редактором любимого журнала успел побывать?! Вот уж — человек-загадка…

Но это маленькое фото, как и старая визитка в Берлине, предвещало большие новости. Это был и привет, и предупреждение: ждите!

Мне не по себе стало, когда ночью после торопливо-коротких междугородных трелей в телефонной трубке раздался голос «Я — Новопашенная… Вы писали о моем отце? Меня зовут Ирина Петровна. Я звоню из Канады…» Это был звонок почти что с того света. Только не в загробном, а в географическом смысле. Потому что там, на той стороне планеты, сиял сейчас солнечный свет и мир тот назывался Новым Светом…

Потом, придя в себя после разговора с дочерью моего героя, я объяснил себе все так: есть ноосфера — обширнейшая область человеческого разума, совокупного земного интеллекта, общемировой памяти. Это как бы радиоэфир нашей галактики, и я, любитель-коротковолновик, бросил в него позывные, казалось бы, давно умолкшей станции и вдруг получил ответ. Станция с позывными «Петр Новопашенный» работала! Я получил — неважно, через кого и откуда, — ответы на свои вопросы. Тут не было ни временных, ни пространственных, ни цензорских барьеров. Есть контакт!

И какой контакт! Спустя неделю после звонка из Канады в дверь позвонил почтальон и вручил большой бумажный пакет, запечатанный в пластик, сквозь который пестрели наклейки экстренной международной экспресс-почты. На стол легли убористо исписанные странички воспоминаний дочери об отце, ксероксы послужного списка на капитана 1-го ранга Новопашенного и архивных справок, схема родословного древа, фотографии, слайды, негативы…

Право, что-то сдвинулось там, в потустороннем мире, от моего неосторожного вторжения в земную колею старого моряка. Ведь неспроста же меня преследует ощущение, что между ним и мной возник некий «канал связи», как сказали бы кибернетики. Люди менее точных наук назвали бы его «духовной нитью» или еще как-то… Но ведь вот какая лавина информации съехала с надмирных высот на мои немые зовы. Точь-в-точь как в горах на громкий крик съезжают снежные лавины.

И еще подумалось: а ведь однажды траектории наших жизней пересеклись в одной пространственно-временной точке. Это было в Орше в 1950 году. Мне было четыре года, и я ехал в поезде из маленького белорусского городка, в котором родился, к бабушке в Москву. Поезд Берлин — Москва, куда меня посадили в Барановичах, шел через Оршу, где, быть может, уже умирал в тюремной больнице командир «Вайгача». Мы целых четыре года жили с ним в одном времени, даром что мне оно выпало несмышленым детством.

Однако к делу! 29 июня 1919 года главный редактор журнала РККФ «Морской сборник» военмор Петр Новопашенный, командированный из Петрограда в Астрахань, бесследно исчез, не добравшись и до середины пути. Такой вот детектив. Об этом доложили наркомвоену Троцкому, назначившему бывшего каперанга на эту должность.

— Искать! — распорядился военный вождь рабочих и крестьян.

И ВЧК немедленно начала розыск. Правда, были дела и поважнее. На Питер, колыбель революций, надвигались части белой Северо-Западной армии. С гатчинских высот офицеры Юденича уже рассматривали в бинокли золотой шлем Исаакиевского собора. И никому в ВЧК не приходило в голову, что, не будь у генерала Юденича таких офицеров, как капитан 1-го ранга Новопашенный, контр-адмирал Пилкин, лейтенант Ферсман, поручик Транзе или корнет Оболенский, не пришлось бы объявлять красный Питер на осадном положении.

Итак, главный редактор старейшего русского журнала «Морской сборник» и один из первооткрывателей Северной Земли, начальник русской морской разведки на Балтике в 17-м году и лучший шифровальщик вермахта в 41-м, узник Заксенхаузена и этапный зэк пересыльной оршанской тюрьмы, знаменитый полярник и безвестный эмигрант с пожизненным нансеновским паспортом, капитан 1-го ранга Российского императорского флота и высокопоставленный красный военмор Петр Алексеевич Новопашенный — един во всех перечисленных лицах. Какой уж тут детектив, когда все сразу названо своими именами?!

И все же…

«Папа не поехал в Астрахань, — сообщала Ирина Петровна в письме. — По дороге на юг он должен был донести о своем передвижении через какого-то местного начальника. Этот начальник, бывший морской офицер, оказался папиным приятелем. Он-то и доложил потом на запрос, проезжал ли Новопашенный в Астрахань, что проезжал. На самом деле отец принял твердое решение уйти к сослуживцам в Северо-Западную армию Юденича — в Эстонию. Он повел группу моряков с семьями через псковские болота. Вел по компасу. Шли долго и мучительно. Папа потом рассказывал, что мужчины порой теряли надежду и хотели возвращаться обратно, но жены их подбадривали и не давали унывать.

Они перешли красный кордон и ушли в Эстонию.

Из-за того, что приятель-офицер подтвердил, что папа проезжал в Астрахань, его сначала не искали, и мама, которая ожидала мое появление на свет, была в относительной безопасности…»

* * *

И снова все тот же ключевой вопрос, который перепутным камнем вставал в судьбе каждого россиянина, оказавшегося за кордоном: почему покинул родину? Задавая его сотни раз, мысленно и устно, живым и покинувшим сей мир соотечественникам, я вдруг открыл для себя, что понятия «родина» и «государство» могут не совпадать; более того, могут быть враждебными друг другу. Разве не враждебным был для родины древних иудеев римский протекторат во главе с прокуратором Понтием Пилатом? Или для французов государственная машина коллаборациониста маршала Петена? Или для чехов, венгров, словаков империя Габсбургов? Да мало ли в истории примеров, когда люди воспринимали государство как оковы на теле родины, как машину для утверждения иноземного гнета под ширмой «независимости и суверенитета»? И разве не так воспринимал советскую власть Ленина — Троцкого человек монархических убеждений и православный христианин капитан 1-го ранга Петр Новопашенный? А вместе с ним и миллионы его единомышленников и единоверцев, ставших под знамена белых армий для борьбы с узурпаторами-большевиками, захватившими власть предательски, в тылу воюющей страны, набравших силу — сомнений в том у них не было — на деньги кайзера, щедро субсидировавшего все подрывные движения в недрах Антанты, будь это пламенные вождисепаратисты в британских колониях или лидеры большевизма в России.

Если что и помешало Новопашенному сразу сделать свой выбор — уйти к Корнилову на Кубань или к генералу Миллеру на Север, — так это рождение в 18-м году дочери Светланы. А следом и вторая наметилась — Ирина. Не всякий отец двух маленьких детишек, и к тому же долгожданных, решится броситься в омут Гражданской войны. Однако выбор был сделан, и Новопашенный в этот омут бросился со всем семейством, когда явился подходящий случай…

А ведь его карьера в Красном флоте складывалась куда как успешно: ему доверили не только экспедиции, но и главный журнал флота — «Морской сборник». В апреле 1919 года Новопашенного назначили главным редактором.

По меньшей мере два обстоятельства заставили его воспылать ненавистью к новым властителям. Это расстрел большевиками его боевого товарища и соратника по Ледовому походу Алексея Щастного, а чуть позже — зверское истребление царской семьи. «Кровопийцы» — это слово навсегда стало для него синонимом слова «большевики». Даже спустя четверть века он бросит в лицо «людям из органов», которые придут к нему в камеру вербовать на «спецработу»: «С убийцами и кровопийцами не сотрудничаю!» И подпишет себе приговор.

А ведь все же пришли они к нему на поклон, готовые забыть «белые грехи», презрев «пролетарскую гордость», точнее — ком-чванство. Уж очень нужны были клетки его уникального мозга, насыщенного стратегической информацией…

Очень важно заметить, что Новопашенный не сбежал за кордон, спасая шкуру, как потом о нем судили-рядили, а ушел в Белый стан, чтобы воевать. Уходя в Эстонию к Юденичу, Новопашенный руководствовался теми же мотивами, по каким и писатель Куприн надел в свои немолодые годы офицерскую шинель с трехцветным шевроном «северо-западников», и безвестный миру прапорщик Стефан Транзе, и командир крейсера «Богатырь» капитан 1-го ранга Политовский, и командир тральщика «Китобой» лейтенант Моисеев, и еще тысячи и тысячи русских офицеров.

Впрочем, шли не только офицеры, но и рыбаки с Чудского озера, составившие по названию своего острова Талабский полк, и бывшие красноармейцы, принимавшие сторону белых батальонами… Не все было так просто в том девятнадцатом году, как это пелось в агитках Демьяна Бедного. Не с бараньей покорностью меняла Россия кресты на звезды…

* * *

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Победоносное наступление С.-З. армии было подобно для нас разряду электрической машины, — писал автор “Поединка” и “Гранатового браслета”. — Оно гальванизировало человеческие полутрупы в Петербурге, во всех его пригородах и дачных поселках. Пробудившиеся сердца загорелись надеждами и радостными упованиями. Тела окрепли, и души вновь обрели энергию и упругость. Я до сих пор не устаю спрашивать об этом петербуржцев того времени. Все они, все без исключения, говорят о том восторге, с которым они ждали наступления белых на столицу. Не было дома, где бы не молились за освободителей и где бы не держали в запасе кирпичи, кипяток и керосин на головы поработителям».

Новопашенный, как кадровый боевой офицер, вернулся к тому, что делал три года назад, воюя с немцами, — возглавил службу наблюдения и связи в Морском управлении Северо-Западной армии, которая как размещалась при Непенине в кадриоргском особнячке, так в нем же и возродилась благодаря стараниям ее последнего главы — каперанга Новопашенного. Старания же Петра Алексеевича были направлены на то, чтобы вызволить из Питера как можно больше бывших сослуживцев, которым грозила «чрезвычайка». Оттуда, из Ревеля, он вел отчаянный поединок с карательной машиной большевистских вождей. При этом в красном Питере невольными заложниками оставались его жена и дети.

* * *

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «…Отец организовал из Ревеля помощь морякам, которые должны были скрываться. Он посылал курьеров в Петербург к маме. Мама по вечерам на извозчике оповещала этих моряков и помогала им бежать.

Во время последней (Второй мировой. — Н.Ч.) войны нас нашел в Берлине бывший солдат Нестеров, который был одним из тех курьеров-провожатых. Мама хотела бежать с ним к мужу в Ревель, но вернулась с самого начала пути, так как у Светланы начался жар. Эту группу потом всю поймали. Нестеров спасся, так как сумел отпроситься “до ветру”…

Мама припоминала случай, когда один из курьеров отсыпался у нее в квартире, а ночью началась облава ЧК. Прошли по всем квартирам, а до нас не дошли. Может быть, поленились подниматься на самый верхний этаж, где мы жили? Бывало, и такой пустяк спасал людей. Но пришло время, когда и мама должна была скрываться. Она переехала к крестной Светланы. Все комнаты в ее квартире были заняты солдатами и матросами. Кое-кто из них знал маму, но никто не донес, что это жена “царского офицера”. И все же слухи просочились до чужих ушей. Однажды пришел комиссар и стал допрашивать маму. Мама говорила, что детей она прижила вне брака, замужем никогда не была и никакого Новопашенного не знает. Убедила ли она командира своей наивной ложью, но только он проявил к ней вполне определенный интерес и, прощаясь, объявил, что завтра заглянет “на чашку чая”. Мама, ей было тогда двадцать лет, и она была прехорошенькая, немедленно собрала нас, вещи и съехала с опасной квартиры. Когда же комиссар заявился «на чашку чая», то наша родственница набросилась на него с обвинениями, что мама якобы обокрала ее, а он — ее покровитель, и она смеет думать, что и отец внебрачных малюток. Обескураженный кавалер ретировался. Мы же все были спасены от столь опасного внимания к нашей семье…»

* * *

СТАРОЕ ФОТО. Юная женщина со смятенным, чуть растерянным взглядом. Слишком много всего — от житейских перемен до вселенских потрясений — обрушилось на ее премилую головку в эти два года: ранее замужество и война, тут же забравшая мрка из дома, рождение двух дочерей и голодный, холодный, опасный на каждом шагу Питер, Гражданская война, муж за кордоном, посыльные-курьеры, полуподпольная жизнь, ежечасный страх грубого стука в дверь, — что для них ее крошечные дочурки, если они царских детей не пожалели? И все же во взгляде — решимость бороться, помогать ближним и жить самой, прикрывая детей.

Это фото могло оказаться в чекистском досье с суровыми, как приговор ревтрибунала, пометами: «жена офицера-белогвардейца», «связная закордонного белогвардейского разведцентра». Всякий, кто взял бы потом эту фотографию в руки, вряд ли догадался, что вина этой дамы лишь в том, что она помогала спасаться от расстрела своим обреченным соотечественникам.

Наконец и она решилась на побег… «По рассказам мамы, она бежала с нами на санях через Финский залив. Помогли англичане. Я предполагаю, что это было под конец 1920 года, так как она закутала нас в меха. Ямщик неохотно нас взял. Он боялся, что плач маленьких детей всех выдаст. Но мы вели себя смирно и даже не кричали, когда сани перевернулись…

Из Ревеля родители переправились в Англию, в Лондон. Отец работал в обсерватории. Но они не смогли прожить там на скудное папино жалованье и переехали в Германию…»

В Германии начала двадцатых годов было еще сложнее прокормить семью. Но морально, психологически жить там русскому эмигранту было много легче, чем в гордом Альбионе, упивавшемся лаврами победителя и презиравшем своего провоевавшегося союзника, да еще подписавшего капитулянтский мир с Германией. И немцы, и русские, нашедшие приют на земле вчерашнего противника, чувствовали себя примерно одинаково: как пассажиры, потерпевшие общее кораблекрушение. Правда, немцы были у себя дома, где, как известно, и стены помогают. И все же Германия стала для недавних российских подданных пусть не родной матерью, но вполне гостеприимной мачехой.

«Берлин из-за близости к России, — свидетельствует “русский без Отечества” Михаил Назаров, — поначалу превратился в проходной двор, через который эмигранты постепенно распределялись по другим странам.. В 1922 — 1923 годах в Германии жило около 600 тысяч русских эмигрантов, из них 360 тысяч в Берлине… В Берлине выходили десятки (русских. — Н.Ч.) газет и журналов, работали три русских театра. Множество известных ученых продолжали свою деятельность в Русском научно-философском обществе, Религиозно-философской академии, в Русском академическом союзе; возникли десятки профессиональных объединений (инженеров, адвокатов, промышленников и т.д.), политических партий».

Возникло и Общество взаимопомощи офицеров бывшего российского императорского флота. Возглавил его Петр Алексеевич Новопашенный.

«..Я хорошо помню, как у нас на квартире собирались бывшие русские моряки. Иногда они играли с папой в бридж… 19 ноября отмечали морской праздник. Мама и мы со Светланой готовили традиционного в Морском корпусе жареного гуся с яблоками. Военный священник-отец Леонид Розанов служил в большой комнате молебен. На двери висел Андреевский флаг. Когда я стала постарше, отец выпускал меня в морской форме приветствовать гостей. Не любила я этого и смущалась. После полудня посылалась делегация на кухню уговаривать дам присоединиться к застолью моряков… Мы росли в этой среде и очень любили все, что говорило о море и флоте…

Деньги отца не интересовали, поэтому жили мы очень скромно. Папа подрабатывал поделками с инкрустацией перламутра под японцев (научился в японском плену), а мама рукодельничала».

Веймарская Германия весьма напоминала РСФСР двадцатых годов. Обе страны, потеряв монархов, пережив позор и разруху военного поражения, зализывали раны и пестовали свои ново-набранные армии, пока что помогая друг другу…

Несомненно, в штабах рейхсвера помнили, кто такой адмирал Непенин, знали историю с шифрами и крейсером «Магдебург», теперь уже в подробностях, а значит, были осведомлены и о той роли, какую сыграл в разгадке кодов кайзеровского флота ближайший помощник Непенина, а затем и его преемник капитан 1-го ранга Новопашенный, ныне швартовщик на прогулочных причалах Трептов-парка. Разумеется, никто из бывших противников не собирался ему мстить. Более того, его, отменного профессионала, пригласили работать в дешифровальный отдел главного штаба рейхсвера. Новопашенный принял приглашение.

«Я уже говорила, папа в деньгах не разбирался, и когда немцы спросили, сколько он хочет получать, ответ был таков: “Чтобы я мог прожить с семьей”. Столько и дали. Хватало в обрез. Ставку ему подняли лишь тогда, когда им заинтересовались американцы и стали звать к себе. Но папа остался в Германии. К сожалению!»

Интересовались им не только американцы… «Несколько раз из СССР нам подсылали моряков, якобы друзей, которые слишком въедливо расспрашивали о работе отца. А подселившийся к нам на квартиру некто Лев Семенович Багров вел себя настолько подозрительно, что мы не без оснований считали его агентом НКВД. При всем при том он числился в Союзе моряков, возглавляемом отцом Следы этого человека таинственно исчезли в Швеции.

И все же Союз русских моряков в Берлине действовал успешно, оказывая бывшим русским морским офицерам посильную помощь. Бывало, что из Франции, которая не очень хорошо обращалась с эмигрантами, высылались бывшие русские моряки.

Так, у нас очень часто появлялся Буткевич (бывший капитан 2-го ранга. — Н.Ч.).

Ходатайства папы большей частью были успешны. Только в одном трагическом случае ему ничего не удалось.

Арвид Манфредович фон Буш, бывший лейтенант российского флота (выпуск 1915 года), был арестован по доносу, обвинявшему его в крепких высказываниях по адресу Гитлера. Папе написал священник, который навещал Арвида Манфредовича в тюрьме, с просьбой помочь. Но до расстрела оставалось 10 дней, и папа ничем помочь не смог…

Папа не принимал германского подданства и каждый год продлевал свой нансеновский эмигрантский паспорт. Он верил, что рано или поздно вернется в Россию…

И он действительно вернулся на Родину, но, увы, вовсе не как ее гражданин.

В мае 45-го мы жили в маленьком тюрингском городке Ринглебене. Городок находился в американской зоне оккупации. Но в один день все резко изменилось: американцы по договоренности со Сталиным ушли за Эльбу, и буквально на следующий день к нам нагрянуло НКВД. Обыск длился с утра до вечера. Говорить друг с другом родителям не позволяли. Отец, по словам мамы, держался спокойно, только однажды побелел (у него была грудная жаба). Отобрали письма, золотые вещицы, документы, фотографии. Но иконы и кресты не взяли. Осталась и серебряная ладанка, с которой отец ходил в ледовые походы на Севере (ею благословила отца его мать, которая любила его больше остальных детей). Папа всегда носил ее под шинелью. Он вообще состоял старостой в нашем храме, что на русском кладбище в Тегеле.

Вот эту серебряную иконку Спасителя я храню теперь в своем канадском доме.

Папу отправили в Заксенхаузен, ставший к тому времени советским лагерем для немцев. Правда, сначала его держали в тюремной камере с одним молодым немцем. Парня потом выпустили, и он рассказывал нам, что не потерял бодрости духа благодаря отцу, который каждое утро истово молился и исправно делал зарядку. Его сокамерник волей-неволей последовал его примеру.

Там же, в тюрьме, к отцу наведалась некая делегация из Москвы, которая предложила ему перейти на службу в шифровальный отдел НКВД. Отец ответил, что на “кровопийцев и убийц” не работает. Несмотря на столь резкий ответ, к нему отнеслись с уважением и даже снабдили его папиросами. Думаю, что его противники по достоинству оценили мужество обреченного… Вскоре после этого его и перевели в Заксенхаузен.

За все эти долгие годы я получила от папы только одно письмо, которое пришло во Францию, где я жила. Он просил прислать папиросы и наши фото.

Мы все, и он тоже, надеялись, что его отпустят. Ведь отпустили же его сослуживца по Балтийскому флоту барона Рудольфа фон Мирбаха (командира посыльного судна “Кречет” при Непенине. — Н.Ч.). Кстати, с одним из его сыновей я состою в переписке… Однако в один печальный день отца вместе с другими “репатриантами” загнали в вагоны — ни сесть, ни лечь, — и поезд двинулся на восток Отец приехал в Оршу в бреду и горячке. Потом от одного его попутчика, товарища по несчастью, я узнала, что папа несколько дней провалялся в лазарете пересылочного пункта. В беспамятстве он выкрикивал корабельные команды и наши с сестрой имена. По сведениям этого же человека, его похоронили в Орше в общей яме.

Лишь одно заветное желание отца было исполнено: он погребен не на чужбине. В его бумажнике я нашла крохотный конвертик с русской землей. Я положила его маме в гроб (она умерла в Берлине 10 сентября 1970 года) вместе с самодельной иконкой и статьей моего мужа о папе, которая была опубликована во французском географическом журнале.

Но где могила отца? Я всегда мечтала, что ему будет воздано должное, и имя его на карте Арктики будет восстановлено. Ведь даже сам Вилькицкии писал маме, что считает величайшей несправедливостью факт назначения начальником экспедиции его, а не Новопашенного, офицера старшего и годами, и опытом. Недаром и государь принял с докладом об итогах экспедиции именно папу, а не своего флигель-адъютанта. Я была поражена, что отца помянули на Родине добрым словом. Спасибо вам всем!»

* * *

…Сколько ни ездил через Оршу, всегда проезжал ее поздно ночью. А в этот раз поезд Минск — Петербург остановился у оршанского перрона днем. Вокзал здешний, по-сталински помпезный и эклектичный, весьма отдаленно напоминающий своей серо-оранжевой расцветкой и рустованной колоннадой Инженерный замок в Питере, был весь облеплен мемориальными досками, извещавшими о том, что Оршу посетил как-то Калинин, что мимо проезжал Ленин, что вождь всемирного пролетариата объявил комиссару станции благодарность… Не было лишь одной: «Сюда в 1945 году прибыл поезд с русскими репатриантами, среди которых был и выдающийся русский полярный исследователь, командир ледокольного судна “Вайгач” капитан 1-го ранга Петр Алексеевич Новопашенный, сгинувший в оршанском пересыльном лагере…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.