Куда ведет путь Ленинбунда?[261]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Куда ведет путь Ленинбунда?[261]

Ответ правлению Ленинбунда

Уважаемые товарищи!

Я к вам обратился 13 июля и 24 августа с письмами[262], посвященными вопросам чисто принципиального характера. В вашем ответе от 5 сентября принципиальные вопросы не нашли, к сожалению, надлежащего освещения. В то же время письмо поднимает ряд других вопросов, отчасти организационного, отчасти личного характера, относящихся к различным моментам взаимоотношений между русской оппозицией и германской. Разумеется, ваше доброе право поднять заново любой вопрос прошлого. Я со своей стороны готов ответить на любой поставленный вами вопрос. Но я должен все же сказать, что ваше стремление осложнить принципиально политические вопросы, имеющие гигантское значение для будущего, организационными и персональными вопросами, относящимися к прошлому, вызвало во мне опасение того, что такой метод способен скорее привести не к созданию общей идейной базы, а, наоборот, к излишнему обострению отношений и к дальнейшей самоизоляции руководства Ленинбунда от международной левой оппозиции.

Я попытаюсь, однако, ответить на все ваши соображения не только для того, чтобы устранить явные фактические недоразумения, но и для того, чтобы путем разбора их показать неправильность метода, применяемого правлением Ленинбунда при рассмотрении спорных вопросов, как принципиальных, так и частных.

1. Вы обвиняете русскую оппозицию в том, что она поддерживала веддингскую оппозиционную организацию. Вы как бы видите особую ошибку русской оппозиции в том, что она не признала Ленинбунда единственной оппозиционной организацией в Германии. На это я должен припомнить следующее:

а) Правление Ленинбунда объявило в свое время наше заявление от 16 октября 1926 года ошибкой[263]. Мы же считали и считаем, что заявление это было правильным шагом, который позволил нам в дальнейшем увеличить наши силы в партии в несколько раз.

б) Правление Ленинбунда не видело принципиальных разногласий между нами и группой демократических централистов. На той же точке зрения, замечу мимоходом, стоял в тот период Радек, требовавший нашего слияния с д[емократическими] ц[ентралистами], в значительной мере также Преображенский и Смилга. Мы же считали, что нас отделяют от д[емократических] ц[ентралистов] глубокие разногласия. Теперь вы молча оправдываете тот факт, что правление Ленинбунда поддерживало в прошлом не только фракцию Зиновьева — Каменева против оппозиции 1923 года, но и группу д[емократического] ц[ентрализма] против объединенной оппозиции в целом. И сейчас вы по важнейшим вопросам расходитесь с русской левой оппозицией, приближаясь к д[емократическому] ц[ентрализму]. На каком же основании можете вы требовать от русской оппозиции, чтобы она чуть не с первого дня существования Ленинбунда признала его единственным представителем немецкой оппозиции?

в) Но важнее всех этих обстоятельств представляется мне следующее соображение. Русская оппозиция не считает себя призванной определять — без проверки на фактах, без длительного опыта политического сотрудничества и идейной борьбы, — какая из данных национальных групп является «настоящей». Веддингская оппозиция казалась нам слишком мало оформленной и политически нерешительной. Но мы считали, что надо ей предоставить время. Руководство Ленинбунда, во главе которого стояли Маслов, Рут Фишер и другие, не могло априорно внушать доверия ни на 100 процентов, ни даже на 75. И здесь необходима была проверка на деле. Естественно, если мы стремились сохранять и развивать дружеские отношения с обеими организациями, предоставляя времени, ходу событий и товарищеской дискуссии выработать необходимые основы единомыслия и произвести необходимую перегруппировку.

Конечно, отдельные русские оппозиционеры, оказывавшиеся за границей (не по выбору оппозиции, а по выбору Сталина), могли делать и делали те или другие грубые ошибки. Это я готов признать без обсуждения. Надо еще сюда присоединить чрезвычайную оторванность Москвы от заграницы. Но в общем отношение русской оппозиции к иностранным оппозиционным организациям диктовалось упомянутыми выше принципиальными соображениями, которые сохраняют свою силу в значительной мере и сейчас.

2. В связи со сказанным позвольте задать вопрос: как правление Ленинбунда само относится к борющимся иностранным группировкам? Относительно советской республики это сказано выше: официальная линия Ленинбунда проходит между большевиками-ленинцами и д[емократическими] ц[ентралистами]. Но как обстоит дело по отношению к оппозиционным группировкам во Франции, где эти группировки, к несчастью, очень многочисленны? Руководство Ленинбунда просто не занимает никакой позиции. Оно время от времени печатает статьи французских товарищей, выбирая преимущественно те, которые направлены против точки зрения русской оппозиции. Внутренние проблемы французской оппозиции для руководства Ленинбунда как бы не существуют. А как обстоит дело в отношении Австрии? Приблизительно так же. Я вовсе не требую, чтобы Ленинбунд уже сегодня официально «признал» одни оппозиционные группы и отверг другие. Время для этого еще не пришло. Но можно и должно требовать, чтобы руководство Ленинбунда по-настоящему чувствовало себя частью интернационального целого и подходило к вопросам иностранной оппозиции под углом зрения ее внутренних потребностей и задач.

3. Вы утверждаете в вашем письме, что в ваших изданиях не было ни одного заявления — «за 1929 год» — о том, что русская оппозиция «идет недостаточно далеко» (упрек, который нам сотни раз делали д[емократические] ц[ентралисты]. Оговорку насчет 1929 года вы делаете, очевидно, потому, что 21 декабря 1928 года вы в «Фане дес Коммунизмус» (№ 51) обвиняли меня в том, что я слишком медленно оцениваю темп сползания советской власти, и тут же провозглашали, что «оптимистические мысли» моей статьи «На новом этапе»[264] уже превзойдены. Дело шло в этой статье именно о термидоре. Дальнейшее развитие, вопреки вашей позиции, доказало способность пролетариата в целом и пролетарского ядра партии в частности вынудить центристский аппарат к длительному левому зигзагу. Именно возможность этого сдвига учитывала моя статья, тогда как ваша полемика против меня этого не предвидела, оказалась ошибочной и потому действительно давно «превзойдена».

Правда, вы можете сказать, что это было написано за 10 дней до 1929 года. Но разве вы в 1929 году отказались от того, что писали в 1928 году? Однако и насчет 1929 года ваше утверждение совершенно ошибочно. В номере «Фольксвилле» от 16 февраля имеется под видом «рабочей корреспонденции» небольшая статья, специально посвященная противопоставлению линии Урбанса линии Троцкого (причем под именем Троцкого фигурирует русская оппозиция).

Наконец, в номере «Фольксвилле» от 18 мая 1929 г. говорится, что формулировки Троцкого относительно положения в советской республике (тот же вопрос о термидоре) «не идут достаточно далеко». Как же вы могли сами забыть то, что совсем недавно писали? Если бы у меня было больше времени, я бы мог найти и другие подобные цитаты или, что еще хуже, замаскированные или полузамаскированные намеки. Разумеется, никто не может оспаривать ваше право расходиться с русской оппозицией вообще, с Троцким в частности. Но это надо делать ясно, точно, открыто, не прибегая к уловкам и недоговоренностям. Не забывайте, что дело идет об основных вопросах оппозиционной политики.

4. Уместна ли, товарищи, та игра, которою вы занимаетесь в письме на тему о том, читал я или не читал «Фольксвилле»? Да, 5 июня я вам писал, что недостаточно еще ознакомился с «Фольксвилле». Это было как раз в тот момент, когда я знакомился с вашим изданием — не от случая к случаю, а более основательно, по отдельным вопросам. 13 июня и 24 августа я уже формулировал в своих письмах общую оценку вашей линии. Неужели же вы думаете, что для этого недостаточно месяца, даже одной только недели? Из настоящего моего письма вы во всяком случае можете убедиться, что я тверже знаю, что писала ваша газета в 1929 году, чем сама редакция.

5. Ваши выпады против тов. Франка[265] совершенно неуместны и представляют собою попытку выместить на тов. Франке те настроения, которые, в сущности, должны были быть вами направлены по моему адресу. Право же, это было бы откровеннее и лучше. Я никогда не пишу на основании того, что мне рассказывают «секретари», как вы это изображаете. За то, что я пишу, я отвечаю. Что касается тов. Франка, то он самостоятельно подверг критике «Фольксвилле» в связи с днем 1 Мая. Он сделал это в форме частного письма, очень спокойного и товарищеского по тону. Урбанс обрушился на него совершенно не в товарищеском тоне. На основании одного этого примера можно без труда представить себе, какие методы применяются тов. Урбансом по отношению ко внутренней критике вообще.

6. Вы пишете, что готовы очень охотно принять мою помощь в деле выработки, исправления и уточнения позиции Ленинбунда. Дело идет, разумеется, не обо мне одном. Я говорил о необходимости установления более правильных отношений с русской и международной оппозицией в целом. Но должен прямо сказать, что личный мой опыт категорически опровергает ваши столь дружественные слова. Примеров так много, что я затрудняюсь только в выборе.

а) Еще находясь в Алма-Ате[266], я написал (в очень осторожном и дружеском тоне) статью против некоторых заявлений тов. Урбанса, которые не могли быть истолкованы иначе, как предложение блока Брандлеру. Об этой статье члены Ленинбунда не узнали в свое время ничего. Несколько месяцев тому назад, когда я был уже в Константинополе, статью мою напечатал Брандлер. Только после этого она появилась в «Фольксвилле». Разумеется, это можно было бы объяснить случайностью. Но, к сожалению, целый ряд случаев, имевших место за последнее время, показывает, что дело идет не о случайности, а о системе.

б) Правление Ленинбунда в свое время истолковало наше требование тайного голосования в партии в духе общедемократических свобод. В небольшом письме, без какой бы то ни было полемики я разъяснил действительный смысл нашего требования. Письмо мое появилось в других оппозиционных изданиях, но «Фольксвилле» не печатало его. Только в результате длинной полемической переписки письмо мое появилось на страницах «Фольксвилле» спустя много недель после того, как было получено редакцией.

в) Кампанию по поводу моей высылки руководство Ленинбунда вело в духе газетной сенсации. По поводу этого характера агитации товарищи в разных странах вполне справедливо выражали недоумение. Принципиальных выводов из всей кампании «Фольксвилле» не сделал. Я написал специально для «Фольксвилле» (или для «Фане дес Коммунизмус») статью, в которой попытался без малейшей полемики внести необходимые дополнения к кампании Ленинбунда. Статья моя («Урок, которого я не получил»)[267] была напечатана почти во всех оппозиционных изданиях Европы и Америки — за вычетом изданий Ленинбунда, для которых она была специально предназначена, так как речь в статье шла именно о Германии. На мои запросы по этому поводу редакция мне ответила, что этот вопрос в Германии более «не актуален». Я не мог этого понять. С точки зрения политики сенсаций это, может быть, и объяснение, но с точки зрения принципиальной пропаганды, которая должна составлять важнейшую часть всей работы Ленинбунда, ответ тов. Урбанса мне показался прямо-таки невероятным.

г) Но есть один случай, который превосходит все остальные и сам по себе достаточен для характеристики методов редакции Ленинбунда. 12 июня я послал тов. Урбансу статью-письмо «Еще раз о Брандлере»[268]. В этой статье я в первый раз открыто сказал для печати, что далеко не во всем согласен с руководством Ленинбунда. Считаю, что, как активный сотрудник изданий Ленинбунда, я имел право, вернее сказать, обязанность — по отношению к русской и международной оппозиции — отметить свои расхождения с руководством Ленинбунда. Как же поступило это последнее? Оно просто-напросто исказило мою статью. Оно напечатало ту ее часть, которая была направлена против Брандлера, но выпустило те параграфы, которые были посвящены критике Ленинбунда. Редакция выпустила в моей статье следующий абзац:

«Я этим ни в малейшей степени не беру под защиту политику Маслова и других. В 1923 году словесный радикализм Маслова был связан с такой же пассивностью, как и у Брандлера. Не понимая азбуки вопроса, Маслов пытался высмеять мое требование намечения срока восстания. На V конгрессе[269] он все еще считал, что революция идет вверх. Другими словами, в самых основных вопросах он разделял ошибки Брандлера, сервируя их под соусом ультралевизны. Но Маслов пытался учиться, пока не плюхнулся в болото капитулянтства. Другие бывшие ультралевые кое-чему научились. Я совсем не беру на себя ответственности за линию «Фольксвилле» в целом. Там и сейчас немало отрыжек прошлого, т. е. сочетания оппортунистических тенденций с ультралевыми. Но все же эти товарищи многому научились, и многие из них показали, что способны учиться и дальше. Наоборот, Брандлер — Тальгеймер[270] сделали гигантский шаг назад, возведя свою революционную слепоту в платформу».

Почему вы выкинули эти строки? Может быть, из экономии места? Или чтобы более ярко показать, как охотно вы идете навстречу критике? Если редакция так поступает с моими статьями, нетрудно себе представить, как она обращается с критическими статьями членов вашей собственной организации.

Статья была вами названа «Из письма Троцкого» для того, чтобы таким наивным образом прикрыть произведенную вами непозволительную операцию, которую я не хочу назвать ее настоящим именем. Вы имели, уважаемые товарищи, формальное право не напечатать мою статью вовсе. Вы имели и формальное, и политическое право выступить против этой статьи с самой решительной полемикой. Но вы не имели никакого права — ни политического, ни формального — искажать перед немецкими рабочими мое отношение к оппозиционным группировкам.

д) Вы перепечатывали в свое время мою критику программы Коминтерна. Но и здесь вы выбрали вещи для вас нейтральные, обходя наиболее острые вопросы. Так, вы не привели из второй главы то, что сказано о Пятом конгрессе и обо всем ультралевом зигзаге 1924—[19]25 гг., который причинил Коминтерну неисчислимые бедствия. Если вы с моей критикой не согласны, вы должны были открыто выступить против нее. Вы же просто обошли один из важнейших вопросов в развитии Коминтерна, касающийся вашего собственного вчерашнего (и не только вчерашнего) дня. Так нельзя воспитывать революционные кадры в духе марксизма.

Равным образом, вы не привели из третьей главы того, что я говорю о перманентной революции в применении к Китаю. Между тем я доказываю там, что теория перманентной революции — если оставить в стороне потерявшие значение полемические эпизоды давнего прошлого — полностью совпадает с самой сущностью ленинизма. Вы обошли и этот вопрос, основной для всего Востока, а значит, один из важнейших для Интернационала.

Никогда нельзя знать, с чем вы согласны и с чем не согласны.

е) В настоящее время «Фане дес Коммунизмус» в течение долгого ряда недель отводит добрую треть своего скудного объема огромным статьям Радека, Смилги и Преображенского, направленным против русской оппозиции и против меня в особенности. Статьи эти были присланы за границу в целях информации. Если бы тов. Урбансу было свойственно элементарное чувство солидарности с русской оппозицией, он бы прежде всего прислал мне эти статьи (тем более что они для меня и были предназначены). Это дало бы возможность своевременно ответить на некоторые до полнительные доводы капитулянтов. Тов. Урбанс поступил иначе. Он печатает статьи капитулянтов, направленные против русской оппозиции, вызывая общее недоумение читателей, которые не посвящены в специальные расчеты и комбинации тов. Урбанса. Почему, в самом деле, эти статьи, которым место в органах Таль геймера и Брандлера, печатаются из недели в неделю в органах Ленинбунда? Единственное мыслимое политическое объяснение таково: редакция пытается руками Радека и компании подорвать руководство русской оппозиции, не беря на себя при этом прямой ответственности.

ж) Этим, однако, дело не исчерпывается. Я не буду останавливаться на менее существенных моментах. Но я не могу пройти мимо вопроса о «Троцкий-Гильфе»[271]. С самого приезда в Константинополь вопрос об этой организации стал для меня предметом беспокойства. Я написал тов. Убрансу ряд писем, в которых разъяснил ему, что если бы я испытывал материальную нужду, то, разумеется, не видел бы решительно ничего неправильного в такого рода добровольных сборах среди рабочих, при условии, разумеется, полной гласности этих сборов и строгой отчетности. Но, так как я надобности в помощи не имел, то собранные деньги должны были либо быть возвращены тем, которые их внесли, либо должны были быть обращены с общего согласия и совершенно открыто на другие цели.

Я предложил направить собранные средства на помощь арестованным и сосланным русским оппозиционерам и их семьям. Соответственное письмо мое было опубликовано позже в ряде изданий, в том числе и в «Фольксвилле». Тов. Урбанс ответил на одно из моих напоминаний письмом, в котором сквозила нота прямого возмущения. Вот что он писал мне 11 мая:

«Какие фактические обвинения или подозрения доведены до вашего сведения о «Троцкий-Гильфе» и ее сборах? С какой стороны идут эти обвинения или заподозривания? Я считаю абсолютно необходимым, чтобы эти вопросы были выяснены… Я держусь одного с вами мнения, что часто обманывавшееся доверие рабочих не терпит, чтобы в каком бы то ни было направлении оставались неясности…»

Эти слова меня успокоили. Но, увы, лишь на короткое время. Никаких отчетов о собранных и израсходованных суммах опубликовано не было, несмотря на все дальнейшие настояния. Разумеется, о личных злоупотреблениях не может быть и речи. Но как опровергнуть утверждения, что деньги израсходованы на нужды Ленинбунда?

7. Можно возразить, что вопрос о фонде, как он ни важен сам по себе, не имеет прямого отношения к рассматриваемым разногласиям. Но такое возражение будет поверхностным. Дело у нас идет на сей раз не только о принципиальной линии Ленинбунда, чему я посвятил свое первое письмо, но и об организационных методах его руководства. Не трудно показать, что одно тесно связано с другим. Марксистская установка предполагает прежде всего правильное отношение к массе, к классу. Отсюда вытекает требование революционной лояльности. Мы не знаем нравственных норм, стоящих над обществом и над классом. Но мы очень хорошо знаем те требования революционной морали, которые вытекают из потребностей борьбы пролетариата. Величайшее проклятие сталинизма в том, что он покупает свои успехи ценою разрушения внутренних связей пролетарского авангарда и тем подготовляет катастрофы, в которых может погибнуть нечто большее, чем сталинская бюрократия.

Но политическая нелояльность не есть черта лишь сталинского аппарата. Сектантское отношение к массе также заключает в себе стремление перехитрить класс, перехитрить историю при помощи ловких ходов и махинаций, что всегда связано с нарушением требований революционной лояльности. Политические руководители, которые готовятся к длительной борьбе за завоевание пролетарского авангарда, никогда не позволили бы себе такого рода небрежности в вопросе, остро затрагивающем доверие масс.

Для меня история с фондом, как и, например, история с искажением моей статьи, представляют собою в одинаковой степени проявления неправильного отношения к рабочему, к читателю, к массе.

Повторяю: нелояльность не есть монополия Сталина. Рядом с ним действовал Зиновьев, который создал в своем роде целую школу. Маслов и Фишер были, несомненно, наиболее выдающимися представителями этой школы. Ее чертой является моральный цинизм, не останавливающийся перед фальсификацией, подделкой цитат, клеветой как методами борьбы за влияние на массы. Бюрократия Коминтерна глубоко развращена такими методами. Оппозиция должна вести против них непримиримую борьбу — прежде всего в своей собственной среде.

Этим я вовсе не хочу сказать, что люди, прошедшие школу Зиновьева, тем самым навсегда осуждены. Разумеется, нет. Можно с сектантского и авантюристского (или полусектантского, полуавантюристского) пути перейти на марксистский и пролетарский. Дело в конце концов решается правильностью линии, правильностью перспективы, правильностью революционных методов. Отвлеченная нравственная пропаганда, оторванная от политики, просто смешна, чтобы не сказать глупа. Но можно и должно требовать, чтобы методы и приемы соответствовали цели. Этого мы и требуем.

8. Вопрос о фонде имеет не только указанное выше принципиальное, но и практическое значение. Никогда, может быть, за всю историю революционной борьбы (если не считать Китая) революционеры не были поставлены в столь тяжкие условия, как те, в которых находятся оппозиционеры в советской республике. Степень их бытовой изоляции и материальной нужды не поддаются описанию. Никогда ничего подобного не бывало и не могло быть при царизме. Это тоже одна, и притом немаловажная, причина капитулянтского поветрия.

Одним из необходимых способов борьбы против сталинской бюрократии является сейчас материальная поддержка преследуемых оппозиционеров. Это есть прямая обязанность интернациональной оппозиции. Между тем эпизод с «Троцкий-Гильфе» совершенно закрыл нам этот путь. Мы не имеем больше возможности апеллировать к рабочим, доверием которых в этом вопросе уже злоупотребили. Мыслимо ли терпеть дальше такое положение?

9. Ваше письмо изображает дело так, как если бы вы желали моего содействия, а я в нем отказывал. Выше уже показано, что дело обстояло наоборот. Об этом, в частности, ярко свидетельствуют и те обстоятельства, которые непосредственно вызвали ваш последний ответ. О вопросах, которых он касается, я вам писал не раз. 13 июня я настаивал на скорейшем свидании. Вы мне ответили согласием. Но совершенно так же, как и в ряде других случаев, ваше обещание вовсе не означало, что вы действительно собираетесь предпринять шаги для его выполнения. Вы просто-напросто замолчали. На мои письменные вопросы вы не ответили. Прошло почти три месяца, и лишь после того, как я копию моего письма вам от 24 августа разослал другим группам интернациональной оппозиции, вы мне ответили письмом, которое я подвергаю здесь разбору.

10. На вашу принципиальную полемику о термидоре и характере советского государства, перенесенную вами в печать, я отвечаю брошюрой, которая должна выйти в ближайшем времени в свет на нескольких языках[272]. Вопросы не таковы, чтобы тут можно было мириться с недомолвками. Вся международная оппозиция должна рассмотреть, обсудить, продумать, продискутировать эти вопросы со всей необходимой широтой. Каждая оппозиционная ячейка должна принять в этом обсуждении непосредственное участие, имея в своем распоряжении все необходимые документы и материалы. Таково элементарное требование, против которого вы, надеюсь, не только не будете возражать в принципе, но которому (а это важнее) вы не будете противодействовать практически.

11. Здесь я о программных вопросах сделаю лишь несколько дополнительных замечаний.

Моя брошюра написана до получения мною вашего последнего письма и до появления последней теоретической статьи в «Ди Фане дес Коммунизмус». И статья, и письмо свидетельствуют скорее о том, что в брошюре взят слишком «мирный» тон. После полушагов назад редакция приступила к теоретическому «углублению» вопроса и к прямому искажению Марксовой теории государства, которую от искажений защищал Ленин. У вас выходит, будто русское государство при Керенском не было буржуазным государством, притом буржуазно-империалистским, и будто советская республика при Сталине является не пролетарским и не буржуазным государством. Все это чудовищно с начала до конца, и я себя спрашиваю с тревогой: куда заведет вас эта линия, если вы будете и впредь упорствовать на ней?

12. Предлагая русской оппозиции программу демократических свобод в целях превращения русской оппозиции в самостоятельную политическую партию, вы прибавляете: «Это требование не имеет ничего общего с требованием второй революции». Эти поразительные слова, которые вы дважды повторяете, свидетельствуют о том, что вы не желаете сводить концы с концами. Если признать ВКП безнадежной, если отказаться от завоевания ее пролетарского ядра (а завоевать его и значит завоевать партию); если противопоставить ВКП вторую партию под лозунгами демократии, — то ведь это и значит открыть борьбу за власть не только помимо ВКП, но и против ВКП. Каким же иным образом можно бороться за власть, как не путем второй революции? Или же вы думаете, что можно быть самостоятельной партией, не борясь за власть в государстве? Что все это значит? Где тут смысл? Его нет, товарищи. Вы не додумали вопроса до конца. Именно поэтому вы питаете такое пристрастие к недомолвкам и экивокам.

13. Ваше письмо заявляет неожиданно и как бы мимоходом, что аналогию с термидором вы считаете «несчастной». Признаюсь, мне даже трудно понять такого рода небрежное отношение к чужим идеям и к своим собственным. Русская оппозиция пользуется аналогией с термидором уже в течение пяти лет. Бухаринская школа доказывала «недопустимость» этой аналогии. Мы в ответ подробно разъяснили, что отказываться от исторических аналогий значило бы отказываться от использования исторического опыта вообще. Мы совершенно ясно и точно определили в ряде документов, каково для нас реальное содержание аналогии. Идея советского термидора вошла в международное употребление. Вы сами пользовались ею десятки раз, хотя и неправильно. Теперь, когда вы загнали себя в идейный тупик, вы заявляете неожиданно, что сама аналогия является «несчастной». Можно ли дальше идти по пути путаницы?

К этому я должен прибавить еще, что Радек, который говорил и писал о термидоре в течение 1926–1927 гг. сотни раз, в 1928 году неожиданно усомнился в этой аналогии. Я ему ответил на это в особом документе, где еще раз разъяснил марксистский смысл аналогии с термидором[273]. Этот документ у вас есть. Вы даже обещали его напечатать: такое объявление сделано было вами в «Фольксвилле». Вы прислали мне номер «Фольксвилле» с этим объявлением, отчеркнув его синим карандашом. Тем не менее документ мой против Радека так у вас и не появился. Зато появился очень обширный документ Радека против меня.

По существу вопроса о термидоре, т. е. о том, является ли аналогия с термидором счастливой или несчастной, я предпочитаю высказаться в печати.

14. В заключение я хотел бы обратить ваше внимание на обстоятельство, имеющее решающее значение.

Вы пишете в ваших изданиях об СССР, Коммунистическом Интернационале и германской компартии так, как если бы все это было для вас совершенно чужое дело. Вы исходите из того, что советская республика непоправимо погибла, что погиб Коминтерн и с ним германская компартия, что все остальные оппозиционные организации идут недостаточно далеко и что вам одним надо все строить на новом месте. Вы не всегда выражаетесь так, иногда, особенно под влиянием критики, вы делаете оговорки в противоположном направлении. Но основа вашего настроения именно такова. Это сектантская основа. Она может погубить Ленинбунд.

Никто не может предсказать, какие организационные формы примет дальнейшее развитие Коминтерна и отдельных его партий, какие будут расколы, блоки и проч., т. е. какими конкретными путями пролетарское ядро компартий будет освобождаться от центристской бюрократии и создавать для себя правильную линию, здоровый режим и хороший штаб. Но одно ясно: для Ленинбунда поворачиваться спиной к компартии еще опаснее, чем для компартии поворачиваться спиной к профессиональным союзам. Думать, что вы можете просто оттеснить компартию, противопоставляя ей себя на выборах и проч., — это по крайней мере для обозримого будущего — чистейшая утопия. Надо в первую очередь добиться того, чтобы пролетарское ядро партии, в частности те молодые рабочие, которые в результате преступно авантюристских призывов Тельмана вышли 1 мая на улицу, строили баррикады и умирали, — нужно, чтобы эти пролетарские элементы поверили вам, захотели вас слушать и поняли, чего вы хотите. А для этого нужно, чтобы они на деле убедились, что вы им не чужие. Весь ваш тон должен быть другой. Борьба с центризмом и авантюризмом не должна смягчаться ни на йоту. Тут нужна полная непримиримость. Но совсем иное дело в отношении партийной массы и идущих за партией миллионов рабочих. Нужно найти правильный путь.

Когда полиция разгромила «Роте Фане»[274], надо было, не скрывая разногласий, выступить на защиту с бешеной энергией, не останавливаясь перед закрытием «Фольксвилле», а идя сознательно на эту опасность. Вместо этого редакция «Фольксвилле» печатала объявления в том духе, что так как «Ди Роте Фане» закрыта полицией, то «Фольксвилле» теперь, слава богу, единственная коммунистическая газета. Я не могу назвать это поведение иначе как скандальным. Оно свидетельствует и о ложном отношении к партии, и о прямом отсутствии революционного чутья.

15. Совершенно такой же характер имеют все ваши призывы к защите СССР. Вы не отдаете себе отчета в международном значении вопроса. Ваши призывы носят вынужденный и вымученный характер. Они рассчитаны не на то, чтобы поднять рабочих на защиту СССР, а на то, чтобы не слишком обидеть «симпатизирующих» коршистов.

16. В Бельгии или в Америке, где официальная компартия очень слаба, а оппозиция относительно сильна, оппозиционные организации могут вести совершенно самостоятельную и независимую политику по отношению к официальной партии, т. е. обращаться к массам через ее голову, поскольку им это вообще доступно. Совсем другое дело в Германии, в значительной степени и во Франции. Тут совсем иное соотношение сил. Оппозиция считает [своих членов] сотнями или тысячами, официальные партии считают сотнями тысяч. С этим надо сообразовать свою политику.

Вы считаете, что русской оппозиции нужны «демократические» лозунги, чтобы скорее превратиться в партию. Я же считаю, наоборот, что вам надо снять с себя слишком тяжеловесные доспехи партии и вернуться к положению фракции. «Фольксвилле» в нынешнем своем виде не имеет будущего. На три четверти он заполнен материалом ежедневной газеты, которой он, однако, не заменяет. То, что вам необходимо прежде всего, — это хороший, серьезно подготовленный еженедельник, способный действительно воспитывать кадры марксиста-революционера. Вопрос о ежедневной газете может встать только на следующем этапе.

Некоторые выводы

1. Рассматриваю ли я поведение руководства Ленинбунда как разрыв? Нет. Но я вижу в этом поведении опасность разрыва. Мне кажется, кроме того, что некоторые товарищи в составе руководства Ленинбунда сознательно ведут курс на разрыв.

2. Я не только не собираюсь им содействовать, но, наоборот, считаю необходимым всеми средствами предупредить разрыв, который нанес бы серьезный удар международной оппозиции, а для Ленинбунда означал бы перспективу национального и сектантского перерождения.

3. Каким образом можно противодействовать этой опасности? Гласным и широким обсуждением, честной дискуссией. Без торопливости. Без стремления перехитрить друг друга.

4. Надо открыто признать, что даже в руководстве Ленинбунда есть меньшинство, которое в спорных вопросах стоит на точке зрения русской оппозиции, а не тов. Урбанса и его единомышленников. Это меньшинство должно получить возможность высказывать свои взгляды по спорным вопросам на страницах «Ди Фане дес Коммунизмус».

5. В обсуждении вопросов должна принять участие международная оппозиция. Издания Ленинбунда должны ее голос доводить лояльно до сведения своей организации.

Только дискуссия, обставленная такими минимальными гарантиями партийной демократии, способна предотвратить опасность раскола в Ленинбунде или разрыва Ленинбунда с важнейшими группировками международной оппозиции.

Я со своей стороны готов всеми средствами помочь мирному и дружественному изживанию разногласий. Настоящее мое письмо преследует именно эту цель и никакой иной.

19 сентября 1929 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.