Глава двадцать третья Роковая ошибка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава двадцать третья

Роковая ошибка

Все свои душевные и физические силы императрица отдавала делу защиты России. Забыв о собственных недугах, она с головой ушла в госпитальную работу. Государыня Александра Федоровна была особенно счастлива, когда заботилась о ближних. В этом смысле война открывала перед нею самые широкие возможности. «То, чем я здесь занимаюсь, некоторым покажется ненужным, – говорила она своей фрейлине баронессе Буксгевден. – Но здесь требуются заботливые руки, на счету каждый человек». Работа сестры милосердия захватила ее с головой. Огромный Екатерининский дворец в Царском Селе был превращен в военный госпиталь. К концу 1914 года в одном лишь Петроградском округе открылось восемьдесят пять лазаретов, находившихся на попечении императрицы. Такого рода деятельностью, правда не в столь широких масштабах, занимались и другие русские дамы, под покровительством которых функционировали лазареты и санитарные поезда. Однако весьма немногие, подобно императрице, сами поступали на курсы сестер милосердия и ежедневно приходили работать в лазарет.

Распорядок дня изменился и в Александровском дворце. Государыня, из-за частых недомоганий прежде лежавшая в постели до полудня, поднималась в семь часов, чтобы успеть к заутрени. В девять, надев серое платье сестры милосердия, вместе со старшими великими княжнами, Ольгой и Татьяной Николаевными, и Анной Вырубовой она отправлялась на курсы в госпиталь. Ежедневно с фронта прибывали поезда со знаком Красного Креста, набитые ранеными и умирающими. Большинство из них получило первую помощь прямо в окопах или на передовых перевязочных пунктах. Бойцы прибывали грязные, в окровавленных повязках; они метались в бреду, стонали. Под руководством опытных сестер учащиеся курсов обмывали и перевязывали раны и изувеченные конечности. А. Вырубова вспоминала: «Государыня и великие княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, государыня, как каждая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, перевязывала гангренные раны, не гнушаясь ничем и стойко вынося запахи и ужасные картины военного госпиталя во время войны». И тем не менее, писала фрейлина, никогда государыня не была более счастлива, чем в тот день, когда, «выдержав экзамен, императрица и дети, наряду с другими сестрами, окончившими двухмесячный курс, получили красные кресты и аттестаты на звание сестер милосердия военного времени».

Проработав все утро в операционной, государыня наспех обедала и вторую половину дня проводила в осмотрах других лазаретов. В своих мемуарах Вырубова писала: «Вижу ее, как она утешает и ободряет их, кладет руку на голову и подчас молится с ними. Императрицу боготворили, ожидая ее прихода, стараясь дотронуться до ее серого санитарного платья; умирающие просили ее посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она, невзирая на усталость, успокаивала их целыми часами». Анна Вырубова наблюдала, как «раненые солдаты и офицеры часто просили государыню быть около них во время тяжелых перевязок и операций, говоря, что „не так страшно“, когда государыня рядом».

Для императрицы люди эти были воплощением истекающей кровью России. Она ощущала себя царицей-матушкой всех этих храбрых мужчин и юношей, которые, не щадя себя, сражались за Родину. «Какие ужасные раны!» – писала она государю 21 октября 1914 года. – «В первый раз побрила солдату ногу возле и кругом раны…» В тот же день в другом письме она сообщает: «3 большие операции – одному раненому пришлось отрезать 3 пальца, так как начиналось заражение крови… Меня преследуют ужасные запахи от этих зараженных ран. Княжна осмотрела бедного мальчика и одного офицера 2-го стрелкового п., ноги которого уже стали темного цвета; опасаются, что придется прибегнуть к ампутации.

Я вчера присутствовала при перевязке этого мальчика – ужасный вид, он прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя». 20 ноября она написала: «Сегодня мы присутствовали (Я, по обыкновению, помогаю подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча)».

Императрица не щадила себя, обрабатывая даже жуткие раны в паху. «Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами… они едва ли останутся мужчинами в будущем, так все пронизано пулями, быть может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь спасти, – страшно смотреть. Я всё промыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, – все это вышло вполне удачно… Я сделала три подобных перевязки, – у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них обливается, – не стану описывать других подробностей, так это грустно, но, будучи женой и матерью, я особенно сочувствую им. Молодую сестру (девушку) я выслала из комнаты…»

Государю, находившемуся в царской Ставке, сталкиваться со смертью лицом к лицу не приходилось. Имея дело с абстрактными цифрами, он знал одно: с уменьшением личного состава полков, бригад и дивизий следовало восполнять потери. Императрица же ежедневно встречалась со смертью. «Один солдат умер во время операции… гемораргия, – отметила она 25 ноября 1914 года. – Все держались стойко, никто не растерялся. Девочки (Ольга и Татьяна) тоже выказали мужество, хотя они, а также Аня [Вырубова] никогда не видели смерти вблизи. Он умер в одну минуту… Как близка всегда смерть».

В ноябре государыня подружилась с молодым офицером и часто рассказывала о нем в своих письмах супругу: «Мальчик просил меня приехать пораньше… Нахожу, что ему становится все хуже… по вечерам он в полубредовом состоянии – до того слаб. Он постепенно угаснет – надеюсь, только не в нашем отсутствии».

В начале марта он умер. Императрица писала: «Мой бедный раненый друг скончался. Бог мирно и тихо взял его к себе. Я, как всегда, побыла с ним утром, а также посидела около часа у него днем. Он очень много говорил – лишь шепотом – всё о своей службе на Кавказе – такой интересный и светлый, с большими лучистыми глазами… Ольга и я отправились взглянуть на него. Он там лежит так спокойно, весь покрытый моими цветами, которые я ему ежедневно приносила, с его милой тихой улыбкой, – лоб у него еще совсем теплый… Я вернулась в слезах домой. <…> Ты, любимый мой, можешь понять, каково ежедневно бывать там, постоянно стараться доставлять ему удовольствие, и вдруг все кончено. Прости, что так много пишу тебе о нем, но мое хождение туда и все это мне было таким утешением в твое отсутствие. Я чувствовала, что Бог дает мне возможность внести небольшой просвет в его одинокую жизнь. Такова жизнь! Еще одна благородная душа ушла из этой жизни, чтобы присоединиться к сияющим звездам там наверху… Пусть не печалит тебя то, что я написала, – я как-то не могла больше выдержать».

Письма государыни к супругу не предназначались для посторонних глаз. После гибели императрицы в Екатеринбурге в черном кожаном портфеле было найдено 630 написанных ею писем. 230 из них относились к периоду от первого знакомства с Николаем Александровичем до начала мировой войны. Остальные написаны в период с 1914 по 1916 год. У Александры Федоровны и в мыслях не было, чтобы кто-то мог прочитать, а уж тем более опубликовать их. В результате мы располагаем важными историческими документами, позволяющими нам лучше понять события, поведение отдельных лиц и их решения накануне русской революции. Ныне же, кроме того, письма эти позволяют нам заглянуть в душу женщины, которую вряд ли кто-нибудь из ее современников понимал.

Государыня писала помногу. Начав письмо утром, днем она добавляла абзац-другой, несколько страниц – вечером, а то и на следующий день. Крупным своим почерком она писала супругу по-английски, используя тот же телеграфный стиль, каким пользовалась для переписки с друзьями: с орфографическими ошибками, множеством сокращений, пропуском и без того понятных слов, запятыми и тире вместо остальных знаков препинания. Размер и стиль писем не всегда были удачными и ставили в тупик историков и биографов. Читать их с начала до конца утомительно, а цитировать можно лишь отрывки. Мысль, развиваемая во многих предложениях, а то и обзацах вдруг выражается одной-единственной точной фразой. Если же фразы вырвать из контекста, то их автор представляется нам безнадежной истеричкой.

Характерной особенностью писем является пылкость любви их автора. Несмотря на двадцать лет замужества, государыня писала супругу словно молоденькая девушка. Застенчивая и даже холодная на людях, страстность своей натуры императрица выражала на страницах писем. Внешне сдержанная, Александра Федоровна таила в груди старомодное поэтическое чувство викторианской эпохи.

Письма, в которые государыня вкладывала лепестки лилий или фиалок, начинаются словами: «Здравствуй, мой милый», «Мой любимый», «Мое сокровище», «Мой родной, любимый ангел». И заканчиваются так: «Спи спокойно, мое сокровище… Мне так хочется заключить тебя в объятия и положить голову тебе на плечо… Я жажду твоих поцелуев, твоих объятий, в которые мой застенчивый Бэби заключает меня лишь во мраке и которыми живет его женушка…» Всякий раз, когда император уезжал на фронт, она страдала: «О, любимый! Как тяжело было расставаться с тобой и видеть твое бледное лицо с большими грустными глазами в окне вагона… Мое сердце рвалось к тебе. Ложась спать, я поцеловала твою подушку и так мечтала, чтобы ты был рядом со мной. Я представляю, как ты лежишь у себя в купе, и я наклоняюсь над тобой, благословляю тебя и осыпаю нежными поцелуями все твое лицо. Милый, до чего же ты дорог мне, хотелось бы облегчить твою ношу. Сколь велико возложенное на тебя бремя!»

Государыня постоянно помнила об этом бремени: «Я… пытаюсь забыть обо всем, глядя в твои прекрасные глаза… Столько печали и боли, забот и испытаний… Так устаешь, но приходится держаться, быть сильным и готовым ко всему… Мы не проявляем свои чувства, когда мы вместе. Каждый держится ради другого и страдает молча. Мы столько пережили за эти 20 лет – и без слов понимали друг друга».

Хотя язык ее писем был похож на язык юной влюбленной, Александра Федоровна не обманывалась на собственный счет: «32 года назад мое детское сердце, исполненное искренней любви, устремилось к тебе… Я понимаю, мне не следовало говорить этого, в устах старой замужней женщины это звучит смешно, но я не могу сдержать себя. С годами любовь усиливается, и время без твоего дорогого присутствия тянется невыносимо долго. О, если бы наши дети были так же счастливы в их брачной жизни!»

Письма супруги Николай Александрович читал ночью перед сном. Ответы его, хотя и более сдержанные, были тем не менее трогательными и нежными. «Мое любимое Солнышко, – писал он, – когда я читаю твои письма, глаза мои влажнеют… Я представляю, как ты лежишь на своей кушетке, а я слушаю тебя, сидя в своем кресле у лампы… Не знаю, как бы я вынес все это, если бы Господь не даровал мне тебя, мою жену и друга. Я говорю серьезно. Иногда мне трудно говорить о таких вещах, мне проще изложить свои мысли на бумаге из-за своей глупой робости… Прощай, мое любимое, милое Солнышко… Нежно целую тебя и детей. Навеки твой старый муженек Ники».

Сидя на балконе, императрица описывала смену времен года в Царском Селе: «Солнце опустилось за деревья, повсюду мягкий туман, по пруду плавают лебеди, на траву опускается роса», а позднее: «листья становятся ярко-желтыми и красными», затем: «розовое небо за кухней, деревья под толстым слоем снега точно в волшебной сказке». Ранней весной царь писал из Могилева: «Вчера вскрылся Днепр. Вся поверхность реки покрылась льдинками, которые двигались быстро, но бесшумно. Иногда слышался грохот двух сталкивающихся льдин. Это было великолепное зрелище». Несколько недель спустя он сообщал: «Зазеленели березы, каштаны покрылись дымкой, скоро на них распустятся почки. Вокруг такой запах! Видел двух собачонок, бегавших друг за другом, а Я стоял у окна и улыбался».

Зная, как муж скучает по детям, Александра Федоровна подробно описывала их жизнь: «У Бэби сейчас уроки, он два раза в день катается в санках, запряженных осликом; он говорит, что твоя крепость начинает уменьшаться. Мы пьем чай в его комнате, это ему нравится… Бэби страшно доволен твоим бассейном, заставил нас прийти и смотреть, какие штуки он выделывает в воде. Все дочери умоляют разрешить им тоже покупаться в нем как-нибудь. Ты им разрешишь?» После того как государь разрешил дочерям купаться в его бассейне, императрица сообщила супругу: «Девочки в диком восторге от того, что могут купаться в твоем бассейне». А позднее: «Бэби съел уйму блинов… Бэби научился хорошо играть на балалайке. Татьяна тоже. Я хочу, чтобы они учились вместе… Мария стоит у двери и – увы! – ковыряет в носу… Чтобы загореть, девочки ложатся на пол. И откуда взялась эта мода?»

Хотя работа в госпитале отвлекала государыню от забот о собственном здоровье, она по-прежнему страдала одышкой и, когда не находилась среди публики, передвигалась в кресле-коляске. У нее стали пухнуть ноги и болеть зубы. Весной 1916 года зубной врач приходил к ней каждый день, иногда раза три. Цесаревич страдал от частых кровоизлияний в область локтевого сустава и коленей. Когда ребенок не мог передвигаться, Александра Федоровна часами лежала на кушетке в его комнате и обедала вместе с сыном. К вечеру боли у него усиливались. «Он боится ночи», – писала государыня. Чтобы развлечь брата, его навещали великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна.

«Бэби весь день был очень весел и радостен… Ночью он проснулся от боли в левой руке и почти не спал с 2-х часов; девочки долго сидели с ним. По-видимому, он работал ломом и переутомился. Он такой сильный, что ему очень трудно всегда помнить о том, что ему нельзя делать сильных движений. Но так как боль появилась внезапно ночью с такой силой и рука не сгибается, то я думаю, что это скоро пройдет – боль продолжается обыкновенно три ночи. Я плакала в церкви, как дитя. Не могу слышать, когда милый ребенок страдает», – писала она 6 апреля 1916 года.

Тем же вечером императрица писала: «Я провела весь день в комнате Бэби, раскрашивала яйца, в то время как мсье Г. читал ему или держал фен. Он страдал почти все время, задремал на несколько минут, а потом опять начались сильные боли. Самое лучшее – чтение, оно отвлекает на время мысли, когда страдания не так велики. Вид его страданий делает меня глубоко несчастной. Мсье Г. так добр и ласков с ним и прекрасно умеет с ним обходиться».

Те, кто хорошо знал императрицу, ни на минуту не сомневались в ее патриотизме. Война между Германией и Россией воспринималась ею как личная трагедия: брат государыни, Великий герцог Гессенский, служил в германской армии, но сама она считала себя русской. Она рассказывала своей фрейлине, что прожила в России двадцать лет. «Это родина моего мужа и сына, – говорила она. – В России я была счастлива как супруга и мать. Я всем сердцем привязана к этой стране». И все же ее печалила и судьба Германии. «Что случилось с Германией моего детства? – проговорила она в беседе с Пьером Жильяром. – У меня остались такие счастливые, поэтические воспоминания о моих младенческих годах, проведенных в Дармштадте. Но во время более поздних поездок мне показалось, что Германия изменилась, стала незнакомой страной, какой я прежде не знала… Ни мыслями, ни чувствами я не могла ни с кем поделиться». Вину за происшедшее она возлагала на кайзера. «Пруссачество – это погибель Германии, – заявляла она. – Я ничего не знаю о моем брате. Где он? Я дрожу при мысли, как бы император Вильгельм из мести ко мне не послал его против России».

Находясь в столь сложном положении, императрица особенно беспокоилась о репутации обоих воюющих государств. Когда германские войска варварски сожгли старинный город Лувэн, славившийся своей библиотекой, она воскликнула: «Я краснею, что была немкой». 24 сентября 1914 года она писала государю: «Я хотела бы, чтобы наши войска вели себя примерно во всех отношениях, не грабили бы и не разбойничали, пусть эти гадости творят только прусские войска… Я хотела бы, чтобы имя наших русских войск вспоминалось впоследствии во всех странах со страхом и уважением, и с восхищением… Я пристаю к тебе с вещами, которые меня не касаются, но я делаю это из любви к твоим солдатам и к их репутации».

Царица тяжко страдала от того, что идет война, приносящая людям столько мук и лишений. Как и многие другие, она желала одного – чтобы страдания не были напрасными. «Это вдвойне дает чувствовать страдания войны и кровопролития. Но подобно тому как вслед за зимой шествует лето, так после страданий и битвы пусть мир и утешение найдут свое место в этом мире, и пусть вся ненависть прекратится и наша возлюбленная страна разовьет свою красу во всех смыслах слова. Это новое рождение – новое начало, очищение души и разума. Только надо их вести по прямому пути и по правильной дороге».

Будучи, как и царь, пламенной патриоткой, государыня была убеждена, что они оба олицетворяют великое национальное движение, охватившее всю Россию. Она трудилась в госпиталях в ожидании победы, которая непременно придет. Лишь весной 1915 года, когда надежда на скорую победу поблекла, императрица, судя по ее письмам, впервые проявила глубокий интерес к работе, выполняемой государем. Интерес этот объяснялся ее заботой о супруге. До мозга костей проникнутая идеей самодержавия, веря, что это единственно приемлемая форма правления в России, Александра Федоровна опасалась, что ее добросердечный супруг, которого она обожала за деликатность и обаяние, ведет себя не так, как подобает самодержцу. В апреле 1915 года она писала государю: «Извини меня, мой дорогой, но ты сам знаешь, что ты слишком мягок и добр – громкий голос и строгий взгляд могут иногда творить чудеса. Будь более решительным и уверенным в себе. Ты отлично знаешь, что правильно, и когда ты прав и не согласен с остальными, настой на своем мнении и заставь остальных его принять. Они [министры] должны лучше помнить, кто ты. Ты меня, наверное, считаешь назойливой, но женщина порою яснее видит и чувствует, чем мой слишком кроткий друг. Смирение – высочайший Божий дар, но монарх должен чаще проявлять свою волю. Будь уверен в себе и действуй – никогда не бойся – ты лишнего никогда не скажешь».

Императрица советовала: «Будь самодержцем, мой родной… Будь хозяином и властелином, ты самодержец». При этом она настойчиво рекомендовала супругу остерегаться тех, кто, по ее мнению, посягает на прерогативы государя. Неизменной мишенью ее критики был Великий князь Николай Николаевич; она продолжала нападать на него до тех пор, пока он не пал[68]. Нападкам государыни подвергалась и Дума. «Дорогой, я слышала, что этот ужасный Родзянко и другие… просят немедленно созвать Думу, – писала она в июле 1915 года. – Пожалуйста, не разрешай, это не их дело, они хотят обсуждать вопросы, которые их не касаются и которые внесут еще больший разлад, – их нужно удержать от такого шага». Вновь и вновь слышен в ее письмах прежний мотив: «Мы не конституционная страна и не смеем ею быть, народ недостаточно для этого образован. Не забывай, что Ты самодержавный император и должен им оставаться. Мы не готовы для конституционного правления». Государыня защищала не только прерогативы императора, но и права сына, будущего монарха: «Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его Наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще так необразован».

Следующий шаг, с точки зрения императрицы, был вполне логичным. Ведя великую битву за спасение России и самодержавия, Александра Федоровна нуждалась в мощном союзнике. Она была убеждена, что Распутин – Божий человек, доказательством чему были его чудные молитвы, с помощью которых он не раз останавливал кровотечение у наследника. И теперь, во время войны, он был воплощением России: неотесанный, малограмотный, но набожный и преданный царю. Отсюда нетрудно было заключить, что Господь повелел Распутину провести Россию через военные испытания. Если она могла доверить ему самое большое ее сокровище – жизнь сына, почему бы не положиться на советы старца при назначении министров, командовании войсками и управлении страной?

Осенью 1914 года влияние Распутина на обитателей Александровского дворца ослабло. Император не мог простить старцу, что тот был против войны, которую сам считал отечественной. Императрица с утра до вечера была занята в госпиталях. Однажды Распутин связался по телефону с Анной Вырубовой и спросил, нельзя ли ему встретиться с государыней. Фрейлина ответила, что Ее Величество занята, и посоветовала позвонить через несколько дней. Громко выразив недовольство, Распутин бросил трубку.

Но после одного из тех удивительных эпизодов, каких в жизни старца было множество, влияние его на императрицу полностью восстановилось. Вечером 15 января 1915 года произошло крушение поезда, на котором Вырубова ехала из Царского Села в Петроград. Когда раненую извлекли из-под обломков, она была в безнадежном состоянии. Жизнь ее висела на волоске. Ноги были раздавлены радиатором отопления, голова и лицо повреждены балкой; бедняжка получила тяжелые травмы черепа и позвоночника. Вырубова была доставлена в приемный покой лазарета, где главным врачом была княжна В. И. Гедройц. Узнав от графини Витте о тяжелом состоянии Вырубовой, Распутин воспользовался автомобилем графини и поехал в Царское Село. «Княжна шепнула, чтобы шли со мной прощаться, так как я не доживу до утра», – вспоминала Вырубова. «В это время в палате, где лежала А. А. Вырубова, – писал очевидец, – находились государь с государыней, отец А. А. Вырубовой и княжна Гедройц. Войдя в палату без разрешения и ни с кем не здороваясь, Распутин подошел к А. А. Вырубовой, которая повторяла лишь одну фразу: „Отец Григорий, помолись за меня!“ Взяв ее руку и упорно смотря на нее, он громко и повелительно сказал ей:

– Аннушка! Проснись, погляди на меня!

К общему изумлению всех присутствовавших, А. А. Вырубова открыла глаза и, увидев наклоненное над нею лицо Распутина, улыбнулась и сказала:

– Григорий, это ты? Слава Богу!

Тогда Распутин, обернувшись к присутствующим, сказал:

– Поправится![69]

И, шатаясь, вышел в соседнюю комнату, где и упал в обморок. Придя в себя, Распутин почувствовал большую слабость и заметил, что он был в сильном поту».

Как и предсказывал Распутин, Вырубова выздоровела, но передвигаться могла на костылях или в коляске. Преданность ее старцу укрепилась окончательно. Убежденная, что Распутин послан небом для спасения императорской семьи, она прилагала все силы, чтобы помочь старцу в его стараниях и сгладить разногласия, возникавшие между государыней и «Божьим человеком».

Упомянутый эпизод укрепил в императрице былую уверенность, что Распутин – поистине чудотворец, – уверенность, которую она пыталась внушить и супругу. В июне 1915 года она писала: «Слушайся нашего Друга, верь ему, его сердцу дороги интересы России и твои. Бог недаром его нам послал, только мы должны обращать больше внимания на его слова – они не говорятся на ветер. Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы! Меня преследует желание нашего Друга, и я знаю, что неисполнение его может стать роковым для нас и всей страны. Он знает, что говорит, когда говорит так серьезно». В сентябре 1916 года царица признавалась: «Я спрошу совета у нашего Друга. Так часто у него бывают здравые суждения, которые не приходят на ум другим, – Бог вдохновляет его… Он умеет видеть далеко, и на его суждения можно положиться».

Все эти роковые годы, с 1914 по 1916 год, Распутин жил в доме № 64 по Гороховой, недалеко от набережной Фонтанки. Это было пятиэтажное кирпичное здание, куда можно было попасть, пройдя мощеный двор, минуя каморку швейцара возле широкой лестницы. В архитектурном отношении дом ничем не отличался от тысяч других зданий, строившихся в ту пору в Париже, Лондоне, Берлине или Нью-Йорке, и, казалось, не очень-то подходил для царского фаворита. Соседями Распутина были простые люди: служащий, портниха, массажистка. На лестнице пахло кожей, овчиной, щами и брынзой.

Находившаяся на третьем этаже квартира Распутина была удивительно уютной, хотя и тесной. В ней было пять комнат. «Спальней была небольшая комната, несложно обставленная, – вспоминал князь Ф. Ф. Юсупов, частый гость Распутина. – У одной стены, в углу, помещалась узкая кровать; на ней лежал мешок из лисьего меха – подарок Анны Вырубовой; у кровати стоял огромный сундук. В противоположном углу висели образа с горящей перед ними лампадой. Кое-где на стенах висели царские портреты и лубочные картинки, изображавшие события из Священного Писания… В столовой кипел самовар. Множество тарелок с печением, пирогами, сластями и орехами, варенье и фрукты в стеклянных вазах заполняли стол, посередине которого стояла корзина с цветами.

Мебель была тяжелая, дубовая, стулья с высокими спинками и большой громоздкий буфет с посудой. На стенах висели картины, плохо написанные масляными красками; с потолка спускалась и освещала стол бронзовая люстра с большим белым стеклянным колпаком, у двери, выходившей в переднюю, помещался телефон. Вся обстановка распутинской квартиры… носила отпечаток чисто мещанского довольства и благополучия».

В те дни, когда он не возвращался с попойки чересчур поздно, Распутин вставал рано и шел к заутрене. Когда он шел к себе домой, чтобы напиться чаю с хлебом, по лестнице к нему уже поднимались первые посетители. Зная влияние Распутина при дворе, к нему приходили люди, принадлежавшие к самым разным слоям общества: банкиры, епископы, офицеры, светские дамы, актрисы, авантюристы и спекулянты, крестьянские девушки, старухи, приходившие издалека ради того лишь, чтобы получить благословение старца. Посетителей было столько, что им приходилось ждать своей очереди на лестнице. Вдоль тротуара выстраивались автомобили важных гостей, искавших встречи с Григорием Ефимовичем.

Если посетитель Распутину нравился и старец готов был помочь, своими каракулями он выводил: «Милой, дорогой, сделай это для меня. Григорий». Записки носили характер рекомендаций. Зачастую такой «рекомендации» было достаточно для того, чтобы получить должность, чин, задержать перевод в другой гарнизон или получить контракт. Некоторые из записок, подколотых к прошениям, попадали прямо на стол к императрице, которая передавала их государю. Поскольку генерал А. А. Мосолов был начальником дворцовой канцелярии, записки старца часто попадали к нему. «Все они были составлены в одной и той же манере, – вспоминал он, – крестик наверху страницы, под ним – строка или две, содержащие рекомендацию „старца“». Они открывали двери всех домов Петрограда. В одном случае он не смог помочь. «Вошла довольно подозрительного вида дама в глубоко декольтированном платье и протянула мне записку, – вспоминал генерал. – Я моментально узнал единственный в своем роде почерк Распутина: „Милой. Сделай для нее. Она хорошая. Григорий“. Дама объяснила, что желает быть принятой солисткой в оперу. Несмотря на то, что я терпеливо объяснял ей порядок поступления в Императорскую оперу, она долго еще не уходила».

Поскольку Распутин писал медленно и с ошибками, он обычно не указывал, о какой именно услуге просит ходатай, предоставляя эту возможность ему самому. Зачастую не указывал и адресата, полагая, что проситель сам сообразит, к кому ему следует обратиться. Впоследствии, для экономии времени, Распутин стал заранее заготавливать такого рода «рекомендательные письма».

В обмен за посредничество «Божий человек» брал все, что предлагали просители. Финансисты и богатые барыни оставляли на столе пачки ассигнаций, и старец, не удосужившись пересчитать деньги, засовывал их в ящики стола. Если следом приходил бедняк, бывало, что Распутин доставал целую пачку купюр и отдавал нуждающемуся. Самому ему деньги, по существу, были ни к чему: квартира у него была скромная, вино и продовольствие ему, как правило, приносили в качестве даров. Единственное, для чего он копил деньги, – это приданое для дочери Матрены, учившейся в Петрограде и занимавшей одну из комнат его квартиры.

С красивых женщин он брал плату иного рода. Многие хорошенькие просительницы, полагавшие, что им удастся отделаться любезностями да улыбками, пулей вылетали из его квартиры, рыдая или сотрясаясь от гнева. Спустившись вниз с помощью дежурного шпика, дамы шли в ближайший полицейский участок с жалобой, что Распутин пытался их изнасиловать. Полицейские чиновники добросовестно записывали имя и показания потерпевшей, но «отца Григория» не наказывали.

Помимо просителей, возле сибирского крестьянина вились и люди иного сорта. Каждый день в каморке у швейцара и на лестнице, ведущей к квартире Распутина, постоянно дежурили сыщики. Перед ними была поставлена двоякая задача: охрана «чудотворца» и наблюдение за его посетителями. Глядя вслед просителям, служащие наружного наблюдения вели записи:

«10 янв. Шаповаленкова [жена доктора] принесла ему в подарок ковер… 23 янв. Неизвестный священник привез Распутину рыбы… 28 янв. Колл. сов. Фон-Бок… привез Распутину ящик вина».

После выхода посетителя из квартиры Распутина его окружали шпики, стараясь выяснить, что там произошло. Если гость попадался разговорчивый, то в донесение вносились полученные от него сведения.

«3 ноября. К Распутину пришла неизвестная женщина, которая хлопочет о своем муже прапорщике, лежащем в лазарете, чтобы его оставить в Петрограде… Она сказала: „Впустила меня в квартиру какая-то девочка и провела в комнату, потом вышел ко мне Распутин (первый раз его вижу) и сказал: «Раздевайся, пойдем сюда». Я разделась, пошла с ним в комнату, первую от дверей налево. Он мало слушал мою просьбу и стал хватать руками за лицо, потом за груди и говорит: «Поцелуй меня». А потом написал какую-то записку… но записки не дал, сказав, что «Я на тебя сердит, приходи завтра».

«3 дек. Пришла в первый раз мадам Лейкарт… просить за мужа. Распутин предложил ей поцеловать его, но та отказалась и ушла, а потом пришла содержанка сенатора Мамонтова, которой Распутин предложил зайти к нему в час ночи».

«29 янв. Татаринова [жена полковника], выйдя от него, рассказывала… как Распутин обнимал и целовал какую-то молодую барышню, и говорила, что ей так было стыдно, что она из квартиры ушла и больше не пойдет».

Наблюдение велось денно и нощно. Полиция следила, куда уходят вечерние посетители Распутина: «Мария Гиль [жена капитана 145 полка] в ночь с 10 на 11 января ночевала у Распутина… Около 1 часу ночи Распутин привел неизвестную в дом; она провела с ним ночь… Распутин привел снова к себе домой проститутку и запер ее в комнате. Однако прислуга ее вскоре освободила. У Распутина спала артистка Варварова».

Иногда посетительницы не удовлетворяли похоть Распутина, и он бродил по лестнице, стуча в двери.

«9 мая. Распутин посылал жену швейцара к массажистке, но та отказалась его принять. Тогда он сам пошел в тот же дом к портнихе Кате… и говорит ей: „Почему ты не приходишь ко мне?“ Она ответила, что нет костюма. „Ты приходи ко мне через неделю, я тебе дам 50 рублей“».

«2 июня. Распутин… послал жену швейцара за массажисткой Утиной, живущей там же, но дома ее не оказалось. Тогда он отправился в квартиру № 31 к портнихе Кате. По-видимому, его не пустили в квартиру, так как он вскоре вернулся и на лестнице стал приставать к жене швейцара, прося его поцеловать. Та, вырвавшись, позвонила к нему в квартиру, и прислуга его увела Распутина домой».

Со временем Распутин подружился со шпиками. Когда открывалась дверь распутинской квартиры и появлялась крепкая фигура ее хозяина, полицейские агенты снимали котелки и кланялись. Нередко они оказывали подопечному важные услуги. Однажды ночью вверх по лестнице кинулись два вооруженных револьверами господина. Они заявили, будто их жены ночуют здесь и они, их мужья, намерены отомстить старцу за бесчестье. Пока часть детективов уговаривали пришельцев, остальные успели подняться в квартиру «чудотворца» и предупредить его об опасности. Прежде чем разъяренные супруги ворвались в квартиру с парадного входа, старец выпроводил своих посетительниц через черный.

Нередко Распутин выходил из дома поздней ночью, садился в «мотор» и ехал кутить до рассвета. Сунув в карманы карандаши и блокноты, шпики мчались следом.

«14 дек. Около двух часов ночи с 13 на 14 декабря Распутин… вышел вместе с женой… Ясининского, и [они] на моторе отправились в Новую Деревню, в ресторан «Вилла Роде», куда их за поздним временем не пустили. Тогда Распутин стал бить в двери и рвать звонки, а стоявшему на посту городовому дал 5 рублей, чтобы [тот] не мешал ему буянить. Отсюда [оба] поехали в цыганский хор Масальского, где Распутин пробыл до 12 часов дня и отсюда вернулся домой. На ночь ездил в Царское Село».

«15 апреля. Распутин… был у потомственного почетного гражданина… Пестрикова. За отсутствием последнего они с сыном его и еще неизвестным студентом кутили. Играл какой-то музыкант. Пели песни, и Распутин плясал с горничной Пестрикова».

Кончив развлекаться, Распутин, пошатываясь, отправлялся к себе домой, по-прежнему сопровождаемый измученными, но настойчивыми полицейскими агентами.

«14 окт. Распутин вернулся домой в час ночи совершенно пьяный, на лестнице кричал на швейцариху».

«6 ноября. Распутин вернулся… выпивши… Когда шел в квартиру, то спросил: „Кто у меня есть?“ Ему сказали, что две дамы. „Красивы ли они?“ Ему сказали: „Да, очень красивы“. – „Ну, хорошо, мне такие и нужны“».

«14 января. Распутин вернулся домой в 7 часов утра, совершенно пьяный… разбил большое окно в воротах дома… Заметна стала опухоль около носа, по-видимому, где-нибудь упал».

На столах у полицейского начальства скапливались целые горы такого рода сводок. Оттуда доклады направлялись в вышестоящие инстанции, попадая не только к лицам, в чьи обязанности входило ознакомление с подобными отчетами, но и к людям, готовым хорошо заплатить, лишь бы почитать о похождениях сибирского авантюриста. Записками зачитывались министры, придворные, великие князья, графини, послы иностранных государств, крупные промышленники, купцы и биржевые маклеры. О них говорил весь Петроград, одним они щекотали нервы, других возмущали до глубины души. Американский посол Мари писал, не скрывая негодования: «На квартире у Распутина происходит нечто отвратительное, даже знаменитые оргии императора Тиберия, которые он устраивал на острове Капри, ничто по сравнению с ними». Всякий, кто знакомился с этими записками, был убежден, что персонаж, о котором в них рассказывалось, был грубым, беспринципным сатиром. Лишь одно лицо, имевшее возможность читать эти донесения, таких выводов не делало. Императрица была убеждена, что высшие чины полиции ненавидят Распутина и всячески пытаются оклеветать его. Для нее эти знаменитые «записки с черной лестницы» были плодом воображения.

Упрямое нежелание глядеть правде в лицо было особенно ярко продемонстрировано царицей после знаменитого скандала в «Яре» в апреле 1915 года. Распутин приехал тогда в Москву якобы для того, чтобы поклониться праху патриархов, покоящихся в Успенском соборе в Кремле. Вечером он решил посетить знаменитый «Яр», где вскоре напился и начал скандалить. Свидетелем этого случая оказался Брюс Локкарт, английский генеральный консул.

«Я сидел как-то в „Яре“ – самом элегантном ночном ресторане Москвы, – вспоминал он. – В то время, когда мы следили за происходившим в главном зале представлением, в одном из отдельных кабинетов послышались громкий шум, визги женщин, мужская ругань, хлопанье дверью и звон битой посуды. Прислуга побежала наверх, директор обратился за помощью к дежурившему в ресторане представителю полиции… Но никто не осмеливался предпринять какие-либо меры для обуздания виновника разыгравшегося скандала – пьяного, сладострастного Распутина. Градоначальник, которому позвонил околоточный, связался с Джунковским, который распорядился, чтобы Распутина арестовали, и того отвели в ближайший участок, не обращая на его угрозы отомстить».

По сведениям пристава 2-го участка Сущевской части города Москвы подполковника Семенова, Распутин будто бы обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками. Он похвалялся: «В царской семье я показываюсь, может быть, еще в более интересном виде». По словам Палеолога, старец говорил, что со «старушкой» он делает все, что захочет. Генерал Джунковский, командующий отдельным корпусом жандармов, составил и лично вручил императору доклад о происшедшем. Те, кому было известно его содержание, были уверены, что карьера «чудотворца» кончилась. Рассерженный император вызвал к себе лжестарца и спросил, правда ли то, что о нем доносят. Распутин сообразил, что всего отрицать не следует, и заявил, будто его заманили в этот гнусный кабак и там напоили. Что же касается непристойных действий и заявлений в адрес императорской семьи, то все это враки. Не показывая рапорт государыне, царь все-таки приказал Распутину на время покинуть Петроград и уехать в Покровское.

Позднее, прочитав донесение, царица разгневалась. «Мой враг Джунковский показал эту мерзкую бумажку Дмитрию [великому князю Дмитрию Павловичу, впоследствии участнику убийства Распутина]. Если мы позволим преследовать нашего Друга, наша страна пострадает за это». Джунковский был обречен. С того дня Александра Федоровна принялась бомбардировать супруга с просьбами «отделаться от Джунковского», и в сентябре 1915 года он был отстранен от должности[70].

Что бы Распутин ни натворил, он принимал все меры к тому, чтобы в глазах императрицы сохранялся тот образ благочестивого крестьянина, какой у нее возник при первом появлении старца в Царском Селе. Это было для него самым главным для его карьеры и сохранения жизни, и ради этого он был готов на все. Иногда раздавался телефонный звонок от царицы, нарушавший планы старца на вечер. Но, хотя он и ворчал недовольно, даже пьяный, Распутин ухитрялся спешно привести себя в порядок и тотчас отправлялся к «Маме», как он называл императрицу, чтобы обсудить с нею важные дела.

Нежелание Александры Федоровны верить в нечестивость Распутина имело под собой более сложные причины, чем викторианское упрямство. Разумеется, она любила порассуждать на темы морали, но не была ханжой и невеждой, когда речь шла о проблемах пола и человеческих пороках. Большинство рассказов о недостойном поведении старца доходило до нее, но она им не верила, считая все это ложью и клеветой. И виновным в роковом ее заблуждении был Распутин – этот лукавый, но талантливый лицедей.

Григорий Распутин был одним из самых необычных и загадочных людей, каких только рождала земля. Это была незаурядная личность и даровитый актер. Обладая невероятной физической силой, он мог предаваться ночью и днем таким излишествам, какие убили бы любого нормального человека. Он оказывал магнетическое воздействие на всех, с кем сталкивался, – как на премьер-министров, принцев, епископов и великих князей, так и на светских дам и крестьянских девушек; когда же воздействие это прекращалось, они испытывали столь же сильное отвращение к нему.

И вот теперь вся огромная энергия этого удивительного человека была направлена на одну цель: убедить императрицу, что он все тот же чистый сердцем Божий человек, плоть от плоти крестьянской России. Благодаря его сверхчеловеческим усилиям Александра Федоровна иного образа старца не могла себе и представить. Успеху лицедейства Распутина способствовали чудеса, которые творил старец у постели больного цесаревича и Анны Вырубовой. Всякий раз, как ему грозила опасность, Распутин воздействовал на такие стороны характера императрицы, как страх за жизнь сына и ее религиозность. «Помни, ни ты, ни царь мне не нужны», – говаривал он. А перед отъездом в Покровское он, как писал Палеолог, «произнес с суровым видом грозные слова: „Я знаю, что злые люди меня подстерегают… Если вы меня покинете, то потеряете вашего сына и ваш престол через шесть месяцев“». Даже в том случае, если бы государыня усомнилась в репутации Распутина как угодника, после того, что произошло в Спале и кровотечения из носа в царском поезде, она не желала рисковать. Распутин должен был бы оставаться в ее глазах тем, за кого он себя выдавал, иначе мир, какой ее окружал, рухнул бы.

Ловкач укреплял свое положение и влияние, используя потребность императрицы в постоянной моральной поддержке. Его беседы и телеграммы представляли собой искусное сочетание прописных истин и пророчеств и нередко напоминали белиберду, которую читаешь в билетиках, выдаваемых на провинциальных ярмарках автоматами после того, как опустишь в них монетку: «Помните обетование встречи это Господь показал знамя победы… Не ужасайтесь хуже не будет чем было вчера и знамя обласкает нас… Что вас смущает не бойтесь покров Божией Матери над вами ездите во славу больницам враги пугают верьте». Хотя такого рода послания были малопонятны, читая их, измученная императрица испытывала облегчение.

Когда речь шла о политике, то советы Распутина сводились к тому, чтобы укрепить в государыне взгляды, которых она уже давно придерживалась. Правда, выражал он их так, словно его осенило свыше. В тех же случаях, когда Распутин выражал мнение русского крестьянства, советы его оказывались действительно толковыми. В течение всей войны Распутин выступал против продолжения кровопролития. «Я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре», – говорил он Палеологу. В ответ на слова посла: «Я знаю нескольких… лиц, которые рассчитывают на тебя, чтобы убедить императора не продолжать более войну» – Распутин возразил: «Везде есть дураки! Мы должны сражаться до победы… И мы еще далеки от конца наших страданий: мы еще увидим потоки крови и много слез… Слишком много мертвых, раненых, вдов, сирот… А те, которые возвращаются с войны, в каком состоянии, Господи Боже, искалеченные, однорукие, слепые».

По мере продолжения войны Распутин, как и Ленин, все больше убеждался в том, что, кроме мира, русскому народу нужен хлеб. Он понимал, что нехватка хлеба объясняется плохим подвозом, и неоднократно напоминал императрице, что главной проблемой для России является железнодорожный транспорт. Однажды, в октябре 1915 года, он настоял на том, чтобы государыня объяснила супругу необходимость задержать на трое суток движение всех пассажирских поездов и доставить в города запасы продовольствия и топлива.

Когда речь шла о назначении министров – область, в которой влияние Распутина оказалось наиболее вредным, – старец действовал без всякого определенного плана. Назначая чиновников на самые важные посты в государстве, он останавливался на тех, которые симпатизировали или делали вид, что симпатизируют ему; на худой конец таких, которые ему не мешали. Честолюбивым Распутин не был и не испытывал потребности править Россией. Он желал лишь одного – продолжать вести разгульный образ жизни. Когда государственные мужи, пренебрегая его влиянием на царицу, пытались выступить против него, он делал все, чтобы их сместили. Способствуя выдвижению своих сторонников на все ключевые должности в правительстве, старец добивался не власти, а собственного спокойствия.

В конечном счете назначение на все высшие должности в правительстве и в церковной иерархии оказались в руках этого сибирского мужика. Подчас выбор «Божьего человека» мог бы вызвать смех, не будь это смех сквозь слезы. Однажды в ресторане «Вилла Роде» Распутин встретил А. Н. Хвостова. Когда запел цыганский хор, старец остался недоволен: по его мнению, басы были слабоваты. Тогда он обратился к Хвостову. Хлопнув его по широкой спине, он воскликнул: «Братец, иди-ка, помоги. Вон ты какой толстый, шуму много наделаешь». Изрядно подвыпивший, Хвостов поднялся на эстраду и принялся горланить. Распутин в восторге захлопал в ладоши и громко выразил свое одобрение. Вскоре после этого эпизода неожиданно для всех Хвостов стал министром внутренних дел. По этому поводу член Государственной думы В. М. Пуришкевич не без горечи заметил, что теперь, чтобы стать министром, надо не ведомством уметь управлять, а участвовать в цыганском хоре.

Пламенная поддержка Распутиным принципа самодержавия, в который верила государыня, в известной мере объяснялась стремлением старца обезопасить себя. Ведь он мог бы уцелеть лишь при такой системе правления, при которой его покровитель и покровительница обладали бы безграничной властью. Вот почему он выступал против тех депутатов Думы и иных лиц, которые требовали создания «ответственного министерства», поскольку такое правительство первым делом покончило бы с ним. Он и впрямь был убежден, что ни думские депутаты, ни их председатель, Родзянко, не представляют подлинную Россию. Разве они выходцы из крестьянской России? Он был сторонником монархии не только потому, что она его устраивала, но еще и потому, что это единственный вид правления, который признавали крестьяне. Испокон веков крестьянство смотрело на царя как на своего заступника. Аристократы же, придворные, землевладельцы – те, кто заседал в Думе, – издавна стояли между мужиками и государем императором. Выходит, не Распутин, а депутаты Думы, не брезгуя никакими средствами, пытались отобрать власть у царя. Если же наделить Думу еще большими полномочиями, тем самым ослабив роль самодержавия, это приведет к гибели России, которая стоит на трех незыблемых принципах – царь, церковь, народ. «Распутин отлично это понимал и выступал против Думы». «Ответственное министерство, – писала царю государыня, – как говорит наш Друг, будет концом всего».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.