Россия: «утерянные победы»

Россия: «утерянные победы»

Подлодки и аэропланы портят всю поэзию войны.

Адмирал Колчак из письма к A. B. Тимиревой, 13 марта 1917 года

Я прогнал полк, заявив, что если через три года войны они еще не знают, с кем и за что воюют, то дальше мне смотреть их не приходится.

A. A. Свечин. Искусство вождения полка

К августу 1914 г. Российская империя, казалось бы, не имела оснований для бес­покойства. Войска были неплохо вооружены и обучены по результатам Русско–я­понской войны, разработан целый ряд перспективных новинок, имелись могуществен­ные союзники. Но менее чем через три года империю постигнет полный и окончатель­ный крах. Что же произошло? До сих пор популярны многие легенды о непобедимой армии, вооруженной чудесным оружием, не имеющем аналогов в мире, и кознях темных сил, которые де не позволили их использовать для близкой, несомненной и оконча­тельной победы.

Да, в начале войны, расчеты полевой артиллерии, обученные на уроках Русско–японской, столкнувшись с еще не опытными немцами и особенно австро–венграми, не экономя снарядов, нередко добивались впечатляющих результатов.

Например, германский 17–й армейский корпус, попавший 20 августа 1914 г. в плотных маршевых колоннах под огонь артиллерии и пулеметов, потерял 8000 чело­век, немецкая артиллерия была подавлена и бросила 12 орудий. Отмечалось, как «отважный дивизион успел сделать всего только один выстрел до того, как был бук­вально засыпан шрапнелью батарей 1–го дивизиона 27–й орт. бригады и погиб со всем личным составом и командиром. Его позиция выглядела, как настоящее кладбище людей и лошадей».

Так описывает Б. В. Веверн бой в октябре 1914 г. между русской батареей 76–мм орудий и немецкими тяжелыми батареями:

«Первая мысль, пришедшая мне в голову, после того как из пехотного окопа я увидел германскую батарею, была: как глупо поставлена батарея. Тяжелая пушечная, 4–орудийная батарея стояла на ровном месте, прикрываясь лишь редкими кустами, и вела огонь по нашим пехотным окопам.

Что это: наивность, полное непонимание основных начал артиллерийской тактики и боя или халатность?

— 6–я батарея, к бою!..

Первая, одинокая шрапнель пропела, на полете, над самой моей головой, свою песню и, лопнув, выпустила свой белый дымок, как распускающуюся белую розу. Ми­нута затишья, и германская батарея потонула в огне и дыме урагана рвущихся на ней снарядов. Внезапность огня 6–й батареи сделала свое дело: германская тяжелая батарея перестала существовать…

Когда через несколько дней наша пехота перешла через Вислу, то местные жители рассказывали, что германская батарея погибла целиком. Избитые осколками и прямы­ми попаданиями снарядов пушки германцы сначала бросили в небольшую, протекающую здесь речку, но затем вытянули их оттуда и, погрузив на повозки, куда?то увез­ли…

Я вглядываюсь пристальнее и, по легким дымкам выстрелов, устанавливаю точно места германских орудий. Тяжелая гаубичная батарея опять стоит только на маски­рованной позиции. Странные у немцев артиллеристы…

За двое суток, две разбитые 6–й батареей тяжелые батареи противника».

Сергеевский: «Германская четырехорудийная легкая батарея открыто выехала на позиции, на холм впереди Малиновки. «5 патронов, беглый огонь!»… и батарея противника умерла, не успев сделать ни одного выстрела… Вся положенная прислу­га (по 5 человек на орудие) лежала мертвая на своих уставных местах, вернее, на лафетах и около них… Все деревянные части орудий были буквально изрешечены шрапнельными пулями. Потом я насчитал в спицах колес по 30—40 пуль в каждой спи­це. Было очевидно, что батарея умерла мгновенно: на нее за 10—12 секунд обрушил­ся поток в 10 000 пуль!» (40 шрапнелей по 250 пуль.)

То же отмечал и офицер Генерального штаба Э. А. Верцинский: «Быстрое и безоста­новочное наступление наших цепей на окопы принудило батареи противника выехать на открытые позиции. Благодаря быстрому переносу нашего пулеметного огня на эти батареи, особенно на 6–ти орудийную гаубичную и 4–х орудийную легкую, австрийцы не могли вести меткого огня на ближних дистанциях по нашим приближающимся к их линиям ротам. Их батареи, во время стрельбы с открытых позиций, понесли огромные потери, при чем почти все орудийные лошади были перебиты».

И Успенский: «В 2 ч. 30 м. немецкий артиллерийский дивизион (12 орудий), желая поддержать свою пехоту, совершенно открыто выезжает на всем видимую позицию, в 1000 шаг. от 108–го полка и открывает огонь. Но наши батареи, увидав такую, на редкость открытую цель, засыпали ее таким ураганным огнем, что храбрый дивизион сейчас же был расстрелян и 12 орудий стали нашими трофеями!… Вот батарея, расстрелянная на самом выезде на позицию в полной запряжке, не успевшая не толь­ко открыть огонь, но и остановиться: все убитые люди и лошади дружно лежат вме­сте на своих местах, а солдаты лежат даже верхом на лошадях или поблизости их».

По данным Е. З. Барсукова, 26 августа 1914 г. всего одна русская гаубичная ба­тарея, выпустив около 200 122–мм гранат, прекратила огонь 6 батарей 22–го гер­манского ландверного (ополченческого) артиллерийского полка. Командир корпуса специально приказал показать артиллеристам результаты их стрельбы: на месте осталось 34 орудия, из которых 3 орудия подбиты; одна гаубица взрывом гранаты переброшена через свой зарядный ящик и валяется в 12 шагах от него; 9 зарядных ящиков взорвано или разбито; почти все люди орудийного расчета перебиты и лежат возле орудий; около орудий валяется несколько передков с перебитыми лошадьми (очевидно, батарея пыталась уйти). Среди русских артиллеристов потерь не было.

Также в 1914 г. русская конная батарея отразила последовательные атаки с разных сторон 3 эскадронов венгерской кавалерии, истребив их практически полно­стью. Четвертая атака была отбита с помощью эскадрона улан, пришедших на помощь. В этом бою погиб считавшийся одним из лучших венгерский 9–й гонведный гусарский полк.

Как писал немецкий генерал Франсуа по итогам первых боев в Восточной Пруссии, «наблюдение за целями в русской полевой артиллерии организовано очень хорошо. Артиллерия выезжает на позицию с большим искусством. Стреляет, в общем, хорошо, но высокие разрывы шрапнелей понижают действительность и силу огня. Позиции занимаются исключительно закрытые. Высшие и войсковые штабы при появлении их открыто на высотах всегда обстреливаются. Русская артиллерия не жалеет снарядов и нередко развивает уже с дальних дистанций такой сильный и интенсивный огонь, что вводит в заблуждение наши войска относительно своего численного перевеса, которого на самом деле нет».

Так стреляли, имея при орудиях довоенные запасы боеприпасов.

Но… снарядов и патронов становилось все меньше, подвоз их — все сложнее, а опытным артиллеристам, пулеметчикам, экипажам броневиков и бронепоездов при на­ступлении противника все чаще приходилось жертвовать собой для спасения пехоты, ведя огонь по наступающему противнику до последнего. Как писал A. A. Свечин, «немцы удивительно искусно сосредоточивали ружейный и пулеметный огонь на наших стреляющих пулеметах; наводчики пулеметов выбывали в каждом бою чуть ли не на 50 %, преимущественно убитыми». И он же приводил мнение Наполеона еще 1806 г., что пехота, вынужденная сражаться против сильнейшей артиллерии, быстро портится.

Некомплект боеприпасов тяжелой артиллерии уже к началу войны, по сведениям Ю. Н. Данилова, для некоторых образцов орудий достигал 50 % и более. По данным А. А. Маниковского, к началу войны не хватало примерно 25 % выстрелов к орудиям средних калибров — 107–мм пушкам, 122–мм и 152–мм гаубицам. Уже в сражении при Гумбиннене артиллерия армии Ренненкампфа выпустила почти все наличные снаряды за один день.

76,2–мм шрапнель не справлялась даже с полевой фортификацией, тогда как наученные горьким опытом немцы и австрийцы также перешли на стрельбу с закрытых позиций и контрбатарейную борьбу, активно используя превосходящую тяжелую артил­лерию. Еще в августовских боях отмечалось: «стреляло несколько как легких, так и тяжелых батарей (до 5), борьба с которыми для наших легких батарей оказалась трудной в виду дальности расстояния». Все чаще в артиллерийских дуэлях русские батареи просто не доставали до противника, а крупнокалиберные немецкие — еще не умели попадать.

26 августа, Восточная Пруссия: «Отбив немецкую пехоту, командир 2–го дивизио­на приказал перенести огонь на гаубичную батарею у Дренгфуртовской полуразрушен­ной башни. Но дистанционная трубка оказалась коротка. Командир дивизиона прика­зал перейти на гранату, но и для гранаты предельный прицел оказался недостаточен. Наша батарея принуждена была отказаться от борьбы с немецкой гаубичной батареей и замолчала. Это обстоятельство сильно огорчило нас, в особенности артиллеристов: предельный прицел немецкой гаубицы был 8 верст, а нашей легкой пушки только 6 верст». Из описания боев на Немане, 23—25 сентября: «Под Рачками немцы не жалели своих «чемоданов» или «блямб», выпустили их невероятное количество, не прерывая стрельбы даже ночью, но принесли очень мало урону, и только единственный раз «чемодан» попал в группу солдат. Вообще приходилось удивляться, как немцы безпорядочно стреляют». A. B. Козьмин вспоминал: «Нашим легким батареям досталась трудная задача бороться с немецкой тяжелой артиллерией, превосходившей нас вдвое и калибром и количеством выпускаемых снарядов. Только благодаря искусству стрельбы и напряженному наблюдению мы не давали возможности противнику перейти в контратаку». К. Л. Гильчевский: «Однажды австрийцы обстреливали из 12–дюймовых гаубиц одну из наших батарей, корректируя стрельбу с кружившегося вокруг батареи аэроплана, спускавшего разноцветные ракеты. Но ни одна бомба не попала на батарею… Австрийцы обстреливали также из 12–дюймовых гаубиц д. Калинковцы, предполагая в ней наш штаб. Но никакого вреда не причинили — не было ни убитых, ни раненых». И даже позднее, 8 мая 1915 г. на реке Дубиссе, около города Россиены, четыре германских орудия в течение получаса вели беглый огонь во фланг по батальону 4–го Кавказского полка, который наступал по открытой равнине. Суетливость германцев и умелое движение батальона, по свидетельству Н. Морозова, обеспечили то, что батальон прошел 2 километра, не потеряв ни одного человека.

Но германские артиллеристы быстро набирались опыта, тяжелые батареи, даже не наблюдая противника непосредственно, могли корректировать свой огонь с передовых пунктов и аэропланов. В описаниях октябрьских боев под Варшавой постоянно встре­чается «сильнейший», «убийственный» огонь немецкой артиллерии, особенно тяжелой, причинявший большие потери, даже пищу приходилось подвозить с наступлением пол­ной темноты. Пехота без поддержки артиллерии, в т. ч. из?за плохой связи, несла большие потери и не могла продвинуться дальше.

А ведь уже в августе 1914 г., как пишет H. H. Головин, «находясь всего лишь на расстоянии пятнадцати километров от своей границы, командиры корпусов начали докладывать о том, что запасы не поступают и что они не могут связаться друг с другом и со штабом армии», солдаты по два–три дня не получали продовольствия. По замечанию участника операции в Восточной Пруссии, «на 7–й день марша боевой подъем сменился усталостью, обозы отстали, хлеба нет; кормимся местными средствами. Начинается нервность и раздаются вопросы: куда идем в глубь лесов и почему не видим противника».

22 (9) августа Самсонов телеграфировал Жилинскому: «Необходимо организовать тыл, который до настоящего времени организации еще не получил. Страна опустоше­на; лошади давно без овса, хлеба нет. Подвоз из Остроленка невозможен». В полку Верцинского в начале войны отпуск хлеба часто доходил до полуфунта (порядка 200 г) в сутки на человека, пока выпечка хлеба была не налажена силами самого полка. Из воспоминаний Попова, сентябрь: «В эти дни мы буквально голодали, ибо наши обозы не поспевали за нами по песчаным дорогам этого края. Достать что?либо у местного населения не представлялось возможным… В это время главным пищевым продуктом нам служила брюква, которую мы собирали по полям и сырой поедали. К счастью, за всю войну такой голодовки мы больше не испытывали, и даже много раз я поражался, насколько хорошо в полку было поставлено дело снабжения продовольствием, что являлось несомненной заслугой командира нестроевой роты капитана князя Вачнадзе». То же отмечал и Козьмин: «Приходилось голодать, так как транспорты с продовольствием не поспевали за нами».

При большом числе шоссейных дорог в бассейне Вислы щебеночный слой на них был тонок и быстро портился при движении тяжелой артиллерии и грузовых автомобилей, так как при постройках не рассчитывали на такие возможности. На обычных грунто­вых дорогах почти все мосты оказались слабыми для таких грузов, и их приходилось усиливать. По данным Н. Морозова, в Восточной Пруссии дивизион 51–й артиллерий­ской бригады прошел за день всего 8 км, ибо даже 8—10 запряжек не могли вывезти орудие. В сентябре 1914 г. «после прохождения II кавказского корпуса прекрасное шоссе Гродно—Сувалки сплошь покрылось выбоинами и рытвинами, глубиною до 1 мет­ра, сильно затруднявшими работу тыла».

Недостаток винтовок стал очевиден Сухомлинову еще 24 августа, из его письма начальнику Генерального штаба Янушкевичу: «Ради Бога, распорядитесь, чтобы соби­рали винтовки. Мы отправили сербам сто пятьдесят тысяч, наши резервы почти ис­черпаны, а производство очень незначительно». А расход патронов на фронте време­нами был огромен: «Насколько силен был наш огонь на таком близком расстоянии, доказывает огромное количество расстрелянных в этом бою патронов (десять патронных двуколок: две своего и восемь 107–го полка)». И это для одной роты. На четвертый месяц войны в некоторых корпусах оставалось по 25 патронов на винтовку, поэтому, по словам Головина, части оказывались на грани катастрофы и были спасены только исключительными мерами. Даже неприкосновенный запас патронов был исчерпан к началу 1915 г.

На третий день боев в Восточной Пруссии остался только последний запас снаря­дов. 8 (21) сентября 1914 г. Главковерх в телеграмме доносит царю: «Уже около двух недель ощущается недостаток артиллерийских патронов, что мною было заявлено с просьбой ускорить доставку. Сейчас ген. — ад. Иванов доносит, что он приостано­вит операцию на Перемышль и на всем фронте, пока патроны не будут доведены — в местных парках хотя бы до 100 на орудие. Теперь имеется только по 25. Дело выну­ждает меня просить ваше величество повелеть ускорить доставку патронов». Не про­шло и двух месяцев с начала мобилизации, как наступательные операции по всему фронту вынуждены были приостановить из?за недостатка снарядов. В итоге осенью 1915 г. встречались полки, снабженные вооружением на 20 % от штата (вот откуда пошли разговоры о «винтовке на пятерых»). По замечанию Грассэ, у французов в сентябре было немало частей, в которых одна винтовка приходилась на двух бойцов, но они смогли преодолеть кризис.

Боеприпасы, заготовленные на год войны, были израсходованы в продолжение 4 ме­сяцев. На складах Северо–Западного фронта оставалось по 90 выстрелов на легкое орудие, на складах армий — 90— 98 выстрелов. И ведь расход снарядов нельзя было назвать чрезмерным — в среднем за первые 5 месяцев войны было потрачено примерно 80 снарядов на 76–мм орудие в месяц, чуть более трети общего запаса 1914 г. — но практически весь запас непосредственно при орудиях: на пушку полагалось 212 сна­рядов при батареях в передках и зарядных ящиках, 216 в легких подвижных артилле­рийских парках и 572 — в местных артиллерийских парках (которые должна была обеспечить промышленность). Французы уже к концу Марнского сражения потратили 4 млн 75–мм снарядов, имея на фронте меньше 75–мм пушек, чем имела в то время 76–мм пушек русская артиллерия, тогда как на русском фронте за весь 1914 г. было израсходовано лишь около 2,5 млн 76–мм снарядов. При этом к январю 1915 г. около 4,5 млн 76–мм снарядов остались не израсходованными, но «разбросанными по мелочам» на всем 1400–км фронте, вместо того чтобы быть сосредоточенными в важнейших пунктах. Проблемы были не столько в нехватке снарядов «вообще», сколько в их дефиците в нужном месте и нужное время, а также нерациональном их использовании. Например, помощь пехоте крепостной артиллерией, как это было в районе Ивангорода при взятии Ополья, привела к вопросу Главнокомандующего Юго–Западным фронтом генерала Иванова: «А знает ли комендант крепости, что он подлежит суду за то, что выслал свою артиллерию из крепости?» Пополнение доставалось не тем, кто испытывал наибольшую потребность, а тем, «кто умея быть более ловким в требованиях» (Барсуков).

Поэтому весной 1915 г. лучшие батареи еще тратили в исключительных случаях до 1200 снарядов в день (на 7 орудий), но это уже вызывало предупреждение об отре­шении командира батареи от должности. Одновременно были случаи, когда тяжелые батареи раздавались по орудию на дивизию и стреляли по ничтожным целям, даже за пределами своей дальности.

Попытки пехоты зимой—весной 1915 г. прорвать позиционную оборону без снарядов и ручных гранат заканчивались потерями с таким трудом накопляемых резервов в два—три дня. Попов: «Я до сих пор не могу понять, как можно взять позицию, обнесен­ную проволочным заграждением, защищаемую не деморализованными частями противни­ка, обладающего превосходной артиллерией, снабженной неограниченным количеством снарядов. В то время как у нас снарядов было мало, ручных гранат не было совсем и пр. и пр. Наступать приходилось по местности совершенно открытой, с подъемом в сторону немецких окопов, земля была мерзлая и цепи, залегая от невыносимого огня, не могли окопаться и поголовно разстреливались… Наш 2 баталион, к сча­стью, до конца оставался в резерве и в результате боя единственно, что сохрани­лось от дивизии, это 2–й баталион Эриванцев. Боюсь быть неточным, но, как мне передавали мои товарищи по Мингрельскому полку, они потеряли одними убитыми офи­церами за 2—3 марта 22 человека. Все, что накапливалось и собиралось на Бзуре, было безполезно и преступно растрачено под Праснышем за три дня. Я не принимал участия в наступлении, а только сменив остатки Мингрельцев и занимая их ямки, не имеющие никакого укрытия, потерял из роты 12 человек убитыми и 20 ранеными… Фронт моей роты не превышал в то время 200 шагов, и на таком незначительном клочке было собрано 93 трупа».

Дефицит снарядов тяжелой артиллерии нашел отражение даже в художественной ли­тературе, написанной участниками событий; «Кольцов вновь вооружился биноклем и стал обозревать горизонты. — Говорят, снарядов нет, — шепнет он Андрею. — Штаб дивизии приказал не больше трех на пристрелку, и дальше ни одного снаряда без разрешения штаба. Штаб дивизии! Чихнуть нельзя без штаба дивизии. В Галиции мы не считали патроны… и победили». И действительно, по подсчетам Коленковского, в Галицийской операции было израсходовано в среднем по 550 снарядов на орудие, «и при том при безумной интенсивности нашего артиллерийского огня».

При интенсивной стрельбе орудия быстро выходили из строя, а пополнение не по­спевало:

«Сильный треск среди грома выстрелов батареи. Окровавленные люди 3–го орудия 6–й батареи валятся на землю. Треск повторяется снова. Люди 4–го орудия, блед­ные, испуганные, замирают на месте.

Что случилось? Неприятельские снаряды рвутся на батарее?.. Нет!.. Казенная часть 3–го орудия, вся развороченная, с вырванным замком, зияет черным отверсти­ем. 4–е орудие стоит как бы с разрубленной дульной частью. Не выдержали работы орудия — слишком перевалились.

Люди 3–го орудия, все шесть номеров и орудийный фейерверкер, живы, но с ужас­ными ранами: оторваны руки, выбиты глаза, разворочена грудь…

Разрыв двух орудий в бою у Воли–Залесской сам по себе послужил крупным поводом к серьезному безпокойству за участь остальных, а когда, в последнем бою, рассеи­вание снарядов начало превышать уже всякую норму, появилось опасение в повторе­нии катастрофы.

В полной исправности оказалось лишь одно первое орудие, во всех же остальных обнаружилась прежде всего значительная расшатанность всей системы, в особенности колес. Но самую главную неприятность доставили нам каналы орудий, сплошь покры­тые сильными выгарами. Во втором и шестом орудиях эти выгары оказались настолько значительными, что мы все были сильно удивлены, как они выдержали последний бой и не дали разрывов. Эти два орудия пришлось тоже отправить в обоз, и, таким об­разом, на батарее осталось всего их пять: три 4–й батареи и два 6–й.

Невдалеке от 6–й сводной батареи стояли на позиции четыре полевые гаубицы 1–й батареи 21–го Мортирного дивизиона подполковника Николаева. Эти гаубицы в по­следнем бою оказались настолько расшатанными, что панорамы в их гнездах приходилось привязывать веревками, так как иначе после каждого выстрела панорамы выскакивали и отлетали назад…

В течение четырех последующих суток два орудия сводной батареи, из за оконча­тельной их расшатанности и угрозы разрыва стволов пришлось опять отправить в обоз как совершенно не пригодные к дальнейшей боевой работе. Эти орудия начали уже давать частые преждевременные разрывы снарядов, сейчас же после вылета их из канала орудий». В результате из девяти орудий в батарее Веверна осталось три.

То же случалось и у французов, например, 10 сентября приданный 4–й армии диви­зион 155–мм гаубиц имел лишь одно способное стрелять орудие, все остальные были изношены и непригодны к службе. Больше того, снаряды, спешно изготовленные в на­чале войны, вызвали ряд несчастных случаев, от которых погибло большое число лучшей прислуги. Только за 1915—1916 гг. вышло из строя порядка 6000 75–мм ору­дий, причем несколько тысяч артиллеристов погибли и были ранены. Как пишет Эрр, «это порождало недоверие у личного состава и угрожало постепенно вывести из строя все наши орудия». Но мощная промышленность, несмотря на потерю ряда важ­нейших районов, позволяла французам возмещать потери и давала новые типы орудий и боеприпасов, более подходящие по опыту войны.

Снова Веверн:

«Все сильней и сильней напирают австро–германцы. Все настойчивей и настойчивей их атаки и, в это же время огонь наших орудий за Саном начинает редеть: не хва­тает снарядов, — подвоз их почти невозможен [выделение мое. — Е. Б.]. Одна за другой смолкают наши, стоявшие почти на открытых позициях батареи. Полуистребленная огнем, наша пехота предоставлена сама себе и, отчаянно сопротивляясь и защищаясь, отходит под безумным градом стали и свинца.

По совершенно открытой местности галопом скачут передки к замолкнувшим оруди­ям, но напрасно: германцы зашли уже далеко вперед, и под их перекрестным пуле­метным огнем передки гибнут, покрывая все поле громадными кучами металла и ба­рахтающихся тел людей и животных…

Мы заметили также, что мы всегда сталкиваемся с противником, много превосходя­щим нас своею численностью, не говоря уже о колоссальной артиллерии всевозможных калибров и видов, находящейся всегда в его распоряжении, которой мы можем противопоставить только свои легкие 3–дюймовые пушки с придачей самого незначительного числа полевых гаубиц. Нашу тяжелую артиллерию мы видим крайне редко. Так, в бою у Радымно, как редкий случай, с нами был тяжелый дивизион, разделивший общую участь плена с большинством наших полковых батарей».

Если в гвардии, только что прибывшей к месту сражения, патронов еще хватало, «малейшие попытки германцев обойти наш правый фланг прекращались огнем пулеметов Юдина, выпустивших за этот день свыше 10 000 патронов» (на пулеметный взвод), то в соседних армейских частях недоставало и их. Немцы отвечали тяжелой артиллери­ей, вплоть до 9—12 дм. Только 19 августа 1915 г. был подан проект об образовании тяжелой полевой артиллерии из устаревших крепостных орудий.

Да, все воюющие страны, не только Российская империя, неожиданно столкнулись с резким дефицитом оружия и боеприпасов. Но Германия, Франция, Великобритания и США имели развитую промышленность и резервы роста, при четкой программе действий позволявшие пусть с серьезными и долгими проблемами, но наращивать выпуск необ­ходимой продукции.

Например, в Англии, имевшей к началу войну единственный (по Маниковскому) го­сударственный арсенал в Вулвиче, Министерством боеприпасов было построено еще 18 арсеналов, и передано тому же ведомству 32 «национальных» завода, производивших снаряды. По воспоминаниям Федорова, в 1915 г. кроме четырех старых заводов в Вулвиче, Уолтем–Аббей (порох), Энфильд–Лок (ружья) и Фарнборо, снаряды выпускало уже 73 новых завода. За 2 года число рабочих Вулвича выросло более чем в 6 раз. С сентября 1914 г. по апрель 1915 г. Англия увеличила производство снарядов в 20 раз, ручных гранат — в 40 раз, а патронов — в 80 раз. Выпуск полевых орудий (13-, 18–фунтовых пушек и 4,5–дм гаубиц) в 1914 г. составил 8, в 1915 г. — 200 и в 1916 г. — 1714 штук. Выпуск тяжелой артиллерии за год усилий Ллойд Джорджа вы­рос в 12 раз. Снаряды выпускали заводы Канады (от четверти до трети боеприпасов британской армии в 1916 г.), Индии, Австралии… Урезались прочие затраты — если за год до войны было построено 72 000 домов, тов 1916 — 17 000. В третьей четверти 1918 г. из почти 3 млн рабочих производства боеприпасов 825 000 были женщинами. Ювелир делал оптические инструменты, а церковный декоратор — крылья самолетов. Во Франции вокруг головного предприятия объединялись привлеченные предприятия, обычно кустарной, малой и средней промышленности, получающие технологию, оснастку и обученный персонал с головного. К весне 1915 г. ведение войны обеспечивали 25 000 заводов, фабрик и мастерских. Уже летом того же года французы ощутили последствия выполнения программы 14 октября 1914 г., вчетверо увеличив число тяжелых батарей (272, из них 26 тракторных, против 67). К середине 1915 г. производство винтовок во Франции по сравнению с началом войны выросло в 31 раз, 75–мм орудий — в 11 раз, снарядов — в 14 раз. В США в 1915—1916 гг. было построено 40 бензольных заводов с годовой мощностью порядка 128 000 т бензола, необходимого для производства взрывчатки.

А что было в России?

Еще в феврале 1901 г. Витте заявил, что значительная часть отечественных зака­зов на деле выполняется иностранными комиссионерами. Комиссия Скальдовского при­шла к выводу, что только 30 % производства заказа по металлургической части — русского, остальное — иностранного. 1902 г. — представитель Военного министер­ства капитан Юрлов указал, что станки для пушечного производства заказываются на русских заводах и удовлетворяют требованиям точности (до 0,1—0,02 мм), специаль­ные же станки для ружейного и патронного производства в России не изготовляются, как и ленточная сталь. В том же году вспоминался опыт Русско–турецкой войны 1877—1878 гг., когда заказанное за границей даже от нейтралов поступало с огромными затруднениями.

С началом войны с Японией пришлось спешно создавать горную артиллерию и гау­бичные батареи, пулеметные роты, в короткий срок были исчерпаны почти все запасы снарядов, а производительность заводов оказалась мала сравнительно с возросшими потребностями. Отмечалась трудность доставки войск и грузов на военный театр.

На июнь 1905 г. телефонные, телеграфные и другие электроприборы, кабели, опти­ческие приборы, точные измерительные инструменты, селитра, серный колчедан, фе­нол, алюминий, олово, никель и сурьма выписывались из?за рубежа практически пол­ностью, не хватало даже красной меди и свинца. Если бы была закрыта граница с Германией, то России пришлось бы полагаться в производстве черного и бездымного порохов только на свои запасы сырья. Армия лишится притока хинина, эфира, хлоро­форма и других лекарств.

Как писал в записке июня 1915 г. член Государственного совета Г. Л. Крестовни­ков, «не говоря уже о совершенно беспошлинном пропуске в Россию более сложных сельскохозяйственных машин, пошлинные ставки в 75 коп. на все прочие земледель­ческие машины, когда железо и сталь как сырой материал для этих машин ограждены той же ставкой в 75 коп., [т. е. машины оценивались в пошлину сырья и, естествен­но, предпочитался их ввоз. — Е. Б.] и отнесение автомобилей к пошлинным ставкам, когда?то установленным для простых экипажей, не было ли явным запрещением работы этих машин в России? Их и не было, кроме самых простых дешевых земледельческих машин. Высчитывавшиеся в копейках из боязни, чтобы механические заводы не нажили лишнего, крайне низкие ставки для разных других машин, пониженные еще конвенци­онными соглашениями, привели к тому, что в России совершенно прекратилась и те­перь полностью отсутствует выработка машин–орудий для обработки металлов и дере­ва. Все эти машины в массе ввозились к нам из?за границы».

На 1913 г. Россия ввозила 21 млн пудов машин, аппаратов, оружия и других пред­метов «механической промышленности», вывозила — 188 000 пудов. Напротив, Англия на 1912 г. — 6 и 44 млн пудов, Германия — 5 и 43 млн, Бельгия — 7 и 13 млн пу­дов. Только Франция, немного выбиваясь из ряда, ввозила 14, вывозила 7 млн пу­дов.

По словам В. Г. Федорова, «беда русских оружейных заводов, да и вообще всех предприятий военной промышленности, заключалась в том, что им приходилось рабо­тать рывками, главным образом только, во время перевооружения армии или во время войны. В обоих случаях наряды исполнялись в невероятной спешке, а заводы значи­тельно расширялись и разбухали. Затем, когда проходило горячее время, их опять свертывали, а рабочие должны были пускаться в странствие на заработки».

В 1910 г. в Главном управлении генерального штаба заседала особая комиссия «о распределении артиллерийских запасов», которая, обсудив вопрос об имеющихся в наличии 810 000 исправных берданок с 275 млн надежных патронов, пришла к заклю­чению, что, «если снабдить берданками предусмотренные части ополчения, в остатке будет около 400 000 берданок, что текущая работа на наших оружейных заводах уве­личивает число 3–лин. винтовок и в случае войны возможна выработка до 2000 вин­товок в день, что означенные 400 000 берданок бесполезно загромождают и без того обремененные склады». Поэтому берданки продавались населению или обращались в лом. Такое решение при 3 млн (с неисправными) берданок и перевооружении трехлинеек на остроконечные пули выглядело логичным и даже позволяло получить некоторый доход.

В том же году было изъято из запасов военного времени 339 000 трехлинейных винтовок — опять?таки не по злому умыслу, а потому что «наличные запасы винтовок покрывают потребность в них с весьма значительным излишком». Ив 1912 г. генерал Поливанов заявил в Государственной думе, что «винтовки у нас имеются полностью». Еще к 1901 г. было изготовлено свыше 1,5 млрд новых патронов. Положение с вин­товками казалось настолько благополучным, что они охотно раздавались союзникам: в 1912 г. Болгарии отпустили 50 000 трехлинеек и 50 млн патронов к ним плюс 25 000 берданок, в 1913 г. — Монголии 10 000 трехлинеек и 9 млн патронов, в 1914 г., перед самой войной, передали 120 000 трехлинеек и 200 млн патронов Сербии и 21 млн патронов Черногории.

Финансирование передавалось на другие проекты. Поэтому с 1908 г. оружейные за­воды, сокращая выпуск винтовок, вынуждены были выпускать котелки, пики и взрыва­тели. Патронные заводы в 1909—1910 гг. работали не в полной мере, а в 1911 г. во избежание роспуска опытных рабочих работы производились лишь 5 дней в неделю. В 1912 г., всего за два года до войны, едва не был закрыт Сестрорецкий оружейный завод. По замечанию Маниковского, «разбрелись и распылились не только люди, но и станки, инструмент, лекала и самое главное — навыки», а, как выразился великий князь Сергей Михайлович, Сестрорецкий завод в декабре 1913 г. надо было снова сделать оружейным. Тульский завод, крупнейший в стране, в январе 1914 г. изготовил всего пять винтовок, в феврале — также пять, в марте — шесть, в апреле — пять, в мае — только одну, в июне — одну, в июле — одну учебную винтовку. За несколько дней до объявления войны… Дело в том, что Тульский завод как раз готовился к масштабному переустройству по смете более 2 млн рублей.

Причем Россия уже имела печальный опыт сокращения военных заказов в 1897—1903 гг., когда производство винтовок было сокращено с 330 до 100 000, а заказы — до 220 000 в 1901 при производительности 525 000, в результате значительная часть квалифицированных рабочих ушла с заводов, особенно с Ижевского и Сестрорецкого. Это тем более печально, т. к. из?за сложности освоения производство винтовок без недоделок окончательно установилось только в 1895 г. Одно переустройство заводов и снабжение их новыми станками обошлось почти в 5 млн рублей.

В начале XX века в ведении Военного ведомства непосредственно находился всего лишь один орудийный завод — Петербургский. В ведении Морского ведомства состоял Обуховский завод, который обслуживал заказы и армии, а в ведении Горного ведом­ства — Пермский завод. Также производством пушек занимался Путиловский частный завод, еще несколько — Брянский, Гельсингфорский, Геруа, Абосский, Балтийский и заводы Царицынской группы изготавливали отдельные детали и ремонтировали орудия.

Распределение заказов между ними представляло поистине головоломную задачу. Опять?таки, заказы поступали крайне неравномерно. Например, Пермский завод два года (1906—1907 гг.) вообще не получал заказов от Главного артиллерийского управления, ас 1910 г. получал беспорядочные заказы на самые разные виды орудий. Так, первый заказ на 60 6–дм гаубиц он получил в августе 1911 г., а второй, на 150 гаубиц — лишь в марте 1915 г. Обуховский завод с 1906 г. по 1915 г. не получал заказов на 76–мм, 107–мм и горные пушки, а также 152–мм гаубицы. Путиловский завод получил заказ на 200 гаубиц только в мае 1915 г. Не получая заказов, например, на 42–линейные (107–мм) пушки, заводы просто не имели необходимого оборудования. Любопытно, что и Британия имела схожий опыт — когда за 14 мирных лет было выпущено порядка 1000 орудий, или 70 в год, но большинство — в 1904—1905 гг., а в 1910 г. — ни одного, с мая по август 1914 г. — 1.

В 1914 г. в связи с упразднением крепостей, надеясь на использование их запа­сов пороха, были сокращены и наряды на производство бездымного пороха для стрельб крепостной, береговой и тяжелой полевой артиллерии, что поставило поро­ховые заводы (Охтенский, Шосткенский и Казанский) в сложнейшую ситуацию. Теря­лись профессиональные кадры, производство сворачивалось.

Казенные заводы имели недостаточно офицеров–техников, привлекаемых строевыми частями, где их ждали быстрое продвижение по службе и повышенные оклады. Еще с 1905 г. ГАУ настаивало на процентных надбавках офицеров–академиков за техниче­скую и ученую службу, но министр финансов согласия не давал. Заводам не хватало сырья, станков и угля.

Частные синдикаты и компании «Продуголь», «Продамет», «Нобель–мазут», «Шелл» взвинчивали цены на свою продукцию в полтора и более раз (по нефти — до 2,77 раз), не давая гарантий поставок, причем способов воздействия на них у военных не было. Английский уголь для снабжения Петербурга и Балтийского флота стоил 18—20 копеек за пуд, донецкий — 22—24.

Поэтому строительство новых заводов в таких условиях было практически невоз­можным, несмотря на неоднократные попытки. Так, еще в 1905—1912 гг. осознавалась потребность в расширении артиллерийского производства, но кредитов на это не имелось. В 1906—1908 гг. было отказано в расходах на третий патронный завод и четвертый пороховой. Патронное производство в 1909—1910 гг. сталкивалось с урезанием кредитов. В июле 1913 г., при хорошем урожае, были разрешены 15,5 млн рублей, но время было упущено: «для наступившей в 1913 г. срочной потребности в усиленной работе всех артиллерийских заводов надлежало двумя годами ранее дать средства для их оборудования». По большой программе 1913 г. планировалось вдвое увеличить в каждом корпусе число 122–мм гаубиц, а также обеспечить каждый корпус дивизионом полевой тяжелой артиллерии в составе трех 4–орудийных батарей: две батареи 107–мм пушек и одна батарея 152–мм гаубиц. Но утверждена эта программа была лишь в мае 1914 г. Осенью 1914 г. ГАУ имело право на кредит в 14 млн для постройки Тамбовского порохового завода, поэтому не получило бы нового кредита в 10—12 млн рублей на дополнительные заводы.

К началу войны 76–мм снаряды готовились лишь к потребностям мирного времени для пополнения их ежегодного расхода на практические стрельбы (т. к. планируемый запас был обеспечен). К поставкам снарядов были готовы только два завода (Злато­устовский и Ижевский) с месячной производительностью в 25 000 снарядов каждый. На Ижевском заводе площадь сверлильно–токарных бараков не позволяла одновременно увеличивать выпуск и винтовок, и 3–дм снарядов — приходилось чем?то жертвовать, а фундамент новой мастерской не мог быть заложен ранее весны 1915 г.

К тому же квалифицированные рабочие призывались в армию, а вернуть их обратно считалось невозможным из?за «удручающего морального впечатления, которое произ­водило такое возвращение на товарищей этих нижних чинов, остающихся в строю». На артиллерийских заводах с первым призывом ушли примерно 30 % наличного состава рабочих и служащих, имевшихся к моменту объявления войны. Убыль еще удалось по­полнить за счет богатого рынка рабочей силы, но при дальнейших призывах дефицит рабочих, особенно высококвалифицированных, становился все сильнее. Уже к объяв­лению войны Сестрорецкий завод остался без кузнецов. 5 июля 1915 г. видным про­мышленником Ю. П. Гужоном отмечалось, что «не приходится говорить об увеличении оборудования и установке новых механизмов, когда даже существующие станки оста­ются без работы за отсутствием рабочей силы». Характерно, что и Англия, и Фран­ция столкнулись с трудностями возврата с фронта квалифицированных рабочих, но смогли справиться с кризисом. Причем ГАУ протестовало против призыва рабочих еще в 1913 г., но не добилось успеха.

Как и в мирное время, рабочие летом уходили на сельхозработы. Например, с Ижевского завода, единственного в России, изготовляющего ствольные и коробочные болванки для всех оружейных заводов, ушло сразу 3000 человек, 1000 человек — с Сормовского завода, 700 человек — с завода Посселя и т. д. В результате не хвата­ло не только квалифицированных, но и простых рабочих.

3 апреля 1915 г. начальник Тульского оружейного завода, в мирное время регу­лярно не исполнявшего заказ, выпуская до 80 пулеметов в месяц, доложил о достиг­нутом пределе выпуска пулеметов — 224 в месяц: «при тех средствах, которыми об­ладает вверенный мне завод, дальнейшее усиление пулеметов решительно невозможно». Однако в августе завод, не останавливаясь перед расходами, смог до­вести выпуск до 400 пулеметов.

Казенные артиллерийские заводы для мирного времени были хорошо обеспечены инженерным и младшим техническим персоналом. Но во время войны, по данным. C. . C. Михайлова, пришлось пополнять технический персонал заводов инженерами, совершен­но не сведущими в военной технике, притом взятыми наспех и без отбора. Приходи­лось пользоваться во многих случаях даже и не инженерами, и на заводы попадали математики, агрономы, почвоведы. При этом с началом войны была закрыта Артилле­рийская академия, а ее слушатели отправлены на фронт. Мало того, были случаи от­сылки военных инженеров на фронт даже с заводов.

Эвакуация промышленности из Польши и Прибалтики проводилась стихийно. Через год после эвакуации вступило в строй лишь 20—25 % крупных предприятий.

Уже в сентябре 1914 г. Главное артиллерийское управление, убедившись в невоз­можности удовлетворить потребности армии в винтовках при помощи своих ружейных заводов, приступило к розыску за рубежом. Но естественное нежелание иметь на од­ном театре на одном театре военных действий нескольких калибров винтовок привело к задержке начала закупок до января 1915 г., когда уже пришлось конкурировать на рынках с союзниками и противниками. Французы, напротив, работали в Японии и Испании уже после первого месяца войны, 12 сентября в США были заказаны 29 000 винтовок, месяцем позже — снаряды. К концу 1915 США снабили Британию 189 полевыми орудиями и 3,5 млн снарядов. К началу июня 1916 из США в Британию поступило 498 ружей, к сентябрю — свыше 200 000 Иностранные заказы пороха сентября 1914 г. обеспечивали России половину расхода боев 1917 г.

По информации О. Р. Айрапетова, винтовок было нужно 1 млн единовременно и по 100 000 ежемесячно (по представлению Военного министерства августа 1915 г. — не менее 200 000 в месяц), в то время как русские оружейные заводы в августе 1914 г. произвели только 10 296 винтовок. Из?за недостатка офицеров–техников военное ведомство «признало необходимым ограничиться ныне постройкой лишь одного нового казенного оружейного завода» и одного частного. Несмотря на постоянный рост, предвоенная мобилизационная мощность в 2000 винтовок в день была достигнута только в апреле 1915 г., на девятом месяце войны. Максимум производства — 1 301 453 винтовок, пришелся на 1916 г., но предела мощности — 2 млн винтовок в год, достичь так и не удалось. У англичан выпуск винтовки Ли Энфилда ценой снижения качества к концу войны превысил 29 000 штук в день, не считая ремонта, только в Бирмингеме выпуск возрос со 135 до 10 000 в неделю, и с 30 «Льюисов» до 2000 в неделю.

Заказ пулеметов, орудий, шрапнелей, гранат и снарядов на частных заводах обхо­дился в 1,5—2 раза дороже, чем на казенных. В отличие от других стран, национа­лизация производилась в исключительных случаях — из более чем 5200 оборонных предприятий в казну было реквизировано 28. На частных предприятиях увеличивали выпуск прежде всего продукции, выгодной с коммерческой точки зрения, например, 3–дм шрапнели, малоэффективной в условиях позиционного фронта, полностью срывая поставки других видов. К примеру, Московский ВПК к концу 1915 г. должен был сдать 225 бомбометов из заказанных 500, но не сдал ни одного. Из 440 000 зака­занных снарядов для 9–см бомбометов были реально сдано 6500, из 50 000 мин к ми­нометам Думезиля — ни одной, из 3 151 000 ручных гранат — 15 000. Даже деревянных ящиков для гранат не хватало — было заказано 187 500, а сдано 2000. Та же картина наблюдалась и по другим важнейшим поставкам. Как писал позднее Залюбовский, «наша частная промышленность не только не была знакома с военной техникой, ее особенностями и требованиями, но она в громадном большинстве не была знакома и с условиями вообще массового производства», при том, что и иностранные заводы не сразу и не всегда могли справиться с теми же требованиями.

Запасы взрывчатых веществ к началу войны составляли: тротила — 8280 пудов, тетрила — 75 пудов, толуола — 17 435 пудов и диметил анилина — 31 пуд. Причем, по докладу генерала Нечволодова, в ГАУ пришли к выводу, что тротила «некуда де­вать». Не подозревалось появления бомбометов и минометов, расхода ручных гранат по миллиону и более в месяц, тогда как весь их запас для полевой армии был опре­делен Генштабом в 200 000 пггук. Перед началом войны заводы давали порядка 13 000 пудов тротила в месяц, причем частный Шлиссельбургский завод, дающий около половины выпуска, закупал сырье для производства тротила (толуол) в Германии. В России выпускалось до 36 000 пудов толуола в год, из одного пуда толуола можно было сделать до 1,8 пуда тротила. Тогда как за первые полгода войны потребова­лось до 350 000 пудов взрывчатых веществ, на май 1915 — 165 000, с июня — 258 000 пудов, на ноябрь 1916 г. — до 450 000 пудов в месяц.

Да, увеличение числа рабочих, переход на круглосуточную работу, сокращение не­рабочих дней до двух в месяц позволили наращивать производство. Например, по докладу Военного министерства, производительность казенных заводов в 1915 г. вы­росла в 2—2,5 раза — с 34 760 ружей, 219 пулеметов и 50 млн патронов в январе до 84 835 ружей, 524 пулеметов и 107 млн патронов в декабре. Так, Тульский завод в 1910 г. произвел 102 500 3–дм гильз, в 1915 г. — 2 млн 760 500, 122–мм гаубичных в 1909 г. — 30 000, в 1915 г. — 212 500, полевых — 38 000 в 1911 г. и 269 500 в 1915 г, 152–мм — 58 500 в 1910 г. и 109 000 в 1915 г. Но к августу 1916 г. на том же Тульском заводе производительность патронов в последние месяцы упала — станки, проработав почти два года ежедневно по 24 часа в день, износились, а по­ступление новых задерживалось, отсутствовали нужные специалисты, станки, медь, свинец и цинк приходилось «выбивать» с владивостокских складов. Уже работа точ­ных станков в две смены вынуждала на один день в неделю прекращать работу для их осмотра и ремонта. Станки, особенно «когда пришлось довольствоваться в качестве рабочих, что называется, первым встречным и поперечным» не могли выдерживать не­прерывную работу в три смены более 25 дней в месяц. Только на трубочных заводах удалось достичь тридцатидневной работы. Недостаток металлов вынудил ограничить выпуск снарядов организации генерала Ванкова 700 000 штук в месяц при теоретической мощности в 1 млн и более снарядов в месяц.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.