Рабочий вопрос

Рабочий вопрос

В рабочем вопросе лидеры Северного правительства изначально отводили государственной власти прежде всего посреднические и контролирующие функции. Однако, так как большинство частных предприятий закрылось уже до начала или во время Гражданской войны, государство превратилось из посредника в монополиста, который диктовал рабочим условия труда. Таким образом, рабочий вопрос в Северной области почти сразу оказался сведен к взаимоотношениям рабочих государственных предприятий с казной, а также к проблеме политических и экономических прав рабочих организаций.

В первые недели существования Северной области взаимоотношения рабочих и белого правительства складывались благоприятно. Многие рабочие Архангельской губернии с удовлетворением восприняли антибольшевистский переворот, надеясь на регулярную выплату заработной платы, лучшее продовольственное снабжение и освобождение рабочих организаций от усилившегося давления со стороны властей. Группы рабочих даже участвовали в восстании в Архангельске 2 августа 1918 г., а в последующие дни рабочие собрания направляли приветствия в адрес Верховного управления[565].

Со своей стороны, социалистический кабинет уже в первые дни подтвердил основные достижения революции в области рабочего законодательства, в частности 8-часовой рабочий день, больничное страхование, право рабочих на оплачиваемый отпуск и на коллективные договоры, а также запрет на женский и детский ночной труд[566]. Немедленной отмене подлежал только рабочий контроль над производством, на который возлагалась вина за содействие упадку промышленности. Кроме того, объявив о восстановлении независимых рабочих комитетов и профсоюзов, правительство запретило им вмешиваться в хозяйственную деятельность предприятий, проводить собрания в рабочее время, а также требовать выплат от предпринимателей в пользу рабочих организаций[567].

Члены правительства полагали, что эти положения могут в достаточной мере защитить интересы рабочих и что государственной власти не следует раздавать рабочим новые громкие обещания. Как подчеркивал управляющий Отделом труда М.А. Лихач, главной задачей «демократии» было «удержать позиции, завоеванные февральской революцией». Дальнейшее развитие социального страхования и улучшение положения рабочих должно было стать результатом роста промышленности и «организованности рабочего класса»[568].

В своих взаимоотношениях с рабочими казенных предприятий правительство стремилось подать пример того, как выполнение уже имеющихся норм способно улучшить положение рабочих. Так, с рабочими архангельского порта и судоремонтного завода осенью 1918 г. казна перезаключила коллективные договоры, подтвердив, в частности, 8-часовой рабочий день, право рабочих на четыре недели оплачиваемого отпуска в год и на получение заработной платы во время простоев предприятия. Дневная норма выработки была сокращена на 40 % по сравнению с довоенной, учитывая сокращение рабочего дня и общее снижение производительности труда. При этом сверхурочные работы оплачивались в полуторном размере[569].

Ставки заработной платы, выработанные согласительной комиссией из представителей управления порта и профсоюзов, были основаны на прожиточном минимуме. Даже рабочий низшей квалификации получал в месяц 400 руб., что позволяло ему покупать ежемесячно, среди прочего, 30 фунтов хлеба, 15 фунтов трески, 30 фунтов картофеля и 4 фунта мяса. Более 100 руб. в месяц отчислялось на покупку одежды. Профсоюзы первоначально настаивали на том, что рабочему раз в год также положено покупать парадный костюм стоимостью в 500 руб. Однако правительство при утверждении договора отменило соответствующую надбавку к зарплате, видимо посчитав, что во время Гражданской войны рабочие могли обойтись и без парадного костюма. Подобные же права и нормы оплаты были гарантированы рабочим и служащим других казенных предприятий, в частности железных дорог[570]. Таким образом, ставки оплаты труда отнюдь не были «голодными». По договорам положение рабочих было заметно лучше, чем, например, у мелких государственных чиновников, заработная плата которых, как и в годы мировой войны, существенно отставала от роста цен[571].

Переговоры с профсоюзами, которые предшествовали перезаключению коллективных договоров, свидетельствовали о том, что правительство признает представительную роль рабочих организаций. Права профсоюзов были прописаны и в коллективных договорах. Также, хотя профсоюзы не могли вмешиваться в хозяйственную деятельность и не контролировали наем и увольнение рабочих, управляющие казенными предприятиями обязаны были сообщать им обо всех кадровых переменах и в случае особо резких возражений должны были считаться с мнением рабочих организаций[572].

Таким образом, Северное правительство демонстрировало политическую волю и желание улучшить положение рабочих. При этом перезаключение коллективных договоров и другие инициативы, начатые еще при социалистическом Верховном управлении, были продолжены и его преемником – либеральным Временным правительством Северной области. Однако буква договоров разбилась об экономическую реальность.

Испытывая постоянные финансовые трудности, казна уже осенью 1918 г. стала задерживать выплату зарплат – задержки составляли месяц и даже более[573]; 8-часовой рабочий день не соблюдался, так как в связи с войной на предприятиях вводились обязательные сверхурочные работы. А в 1919 г., чтобы не допустить перебоев в работе заводов, портов и железных дорог, были отменены все отпуска. В некоторых случаях администрация предприятий самостоятельно пересматривала пункты договоров. Так, Управление мореплавания и портов уменьшило неоправданно высокую, с его точки зрения, зарплату некоторых категорий рабочих[574].

Рабочие, в свою очередь, также не считали себя связанными рамками договоров. Производительность труда продолжала снижаться. Например, портовые грузчики весной 1919 г. произвольно уменьшили рабочий день с 8 до 6 часов и не выполняли установленные нормы выработки, что вынуждало русские и союзные власти сокращать поставки грузов в архангельский порт[575]. Многие рабочие не считали сверхурочные работы обязательными, даже если они касались военных заказов и перевозок. Тем временем профсоюзы требовали предоставлять за сверхурочные работы, помимо полуторной оплаты труда, еще один продовольственный паек и лишний день отдыха[576].

Вопреки официальным запретам рабочие и профсоюзные организации по-прежнему прибегали к забастовкам, чтобы добиться осуществления своих экономических требований, не считаясь с военным положением Северной области. Так, в октябре 1918 г. забастовали двинские речники, возмущенные задержкой заработной платы, и тем самым прервали снабжение фронта по Северной Двине на несколько дней. В ноябре 1918 г. забастовкой угрожали почтово-телеграфные служащие Мурмана, требуя увеличения продовольственного пайка. На Мурманской железной дороге стачки дорожных и строительных рабочих с требованием выплатить прежние долги по зарплате были постоянным явлением, что вело к перебоям в железнодорожном сообщении, авариям и поломкам[577].

С начала 1919 г. белые власти, оказавшись неспособными ни ослабить рабочий протест, ни выполнить свои собственные обязательства по договорам, стали все чаще прибегать к угрозам, репрессиям и попыткам милитаризации труда. В январе в ответ на очередной отказ железнодорожников от сверхурочных работ в качестве наказания за такие проступки был введен трехмесячный арест или предание военно-полевому суду. В мае 1919 г. началось создание так называемых рабочих батальонов из мужчин призывного возраста, негодных к службе в армии, которые направлялись на оборонные работы по указанию военных властей[578]. Осенью 1919 г. милитаризация коснулась уже железнодорожников, на которых было распространено действие военно-уголовных законов. Тогда же правительство занялось разработкой постановления о введении всеобщей трудовой повинности, не видя другой возможности мобилизовать на оборону ограниченные людские ресурсы области[579].

Тем временем профсоюзы могли все меньше влиять на положение рабочих и правительственную политику. Уже осенью 1918 г. на профсоюзных собраниях начала присутствовать милиция, а их повестку предварительно просматривал правительственный комиссар. Цензура все строже пресекала обсуждение рабочего вопроса в прессе, что в начале 1919 г. привело к закрытию газеты «Рабочий Севера», печатного органа Совета профсоюзов[580]. Профсоюзных лидеров сажала под арест и союзная контрразведка. А белые чиновники на местах порой не признавали за профсоюзами вообще каких-либо полномочий. Как отмечал весной 1919 г. начальник Мурманского края, «бывшие члены их боятся даже вести речь о возможных профессиональных организациях, которые представляются им чем-то запретным»[581]. Рабочие и профсоюзы не имели даже возможности апеллировать к правительственному Отделу труда, так как таковой уже в сентябре 1918 г. был упразднен, а его полномочия переданы фабричной инспекции при Отделе промышленности и торговли. Несмотря на настойчивые протесты профсоюзов, Отдел труда не был восстановлен вплоть до конца лета 1919 г.[582]

Ухудшение материального положения рабочих и ограничение прав рабочих организаций привели к тому, что в 1919 г. в донесениях местных чиновников все чаще стали встречаться сведения о недовольстве рабочих и профсоюзных лидеров политикой Северного правительства и вообще белой властью[583]. Однако учитывая, что в Архангельской губернии общее число рабочих не превышало 5–6 тыс. человек, или 1,5 % населения[584], и что здесь не имелось традиции организованного рабочего движения, представляющего опасность для власти, белое руководство уже было склонно игнорировать рабочий вопрос, отложив его решение до лучших времен.

Вместе с тем, хотя Северное правительство со временем перестало обращать внимание на требования рабочих, его едва ли можно упрекнуть в стремлении повернуть часы вспять. Его попытки сохранить основы революционного рабочего законодательства и улучшить положение рабочих разбились о разрушенную экономику и недостаток казенных средств. В итоге его политика, как и политика большевиков, прошла тот же цикл от широких обещаний рабочим и профсоюзам до ограничения их прав во имя интересов обороны, подавления протестов и все более широкой милитаризации труда[585].

Несмотря на растущее недовольство рабочих в Северной области, едва ли можно утверждать, что в целом в годы Гражданской войны рабочие больше доверяли советскому правительству[586]. Возможно, рабочий протест представлял даже б?льшую угрозу не для белых правительств промышленно слабых окраин, а для большевистских руководителей индустриального центра страны. В любом случае, несмотря на периодические забастовки и низкую производительность труда, в период наиболее активных боев на Северном фронте белый тыл оставался в целом спокоен. Как будет показано в главе 7, оппозиционность рабочих к белой власти усилилась не тогда, когда победа белых в Гражданской войне казалась вполне вероятной, а когда стало очевидно, что белые правительства едва ли могут выйти победителями из войны. Тогда рабочие, опасаясь оказаться на стороне проигравших, все более открыто демонстрировали сочувствие большевикам[587].